Семь пар железных башмаков 1990-х

Пошла Эльвира Николаевна поздно. На 61-м году жизни. В том самом 1992 году.

Как пошла? А пешком. Платком повязавшись, сумку через плечо и… зашагала, аки калики перехожие. Рейсовые автобусы, «Жигули»-попутки, сердобольные фермерские тракторы тоже подвозили ее. Но самые страшные дороги она все-таки прошла. Как в русской сказке про семь пар железных башмаков, семь хлебов, семь посохов. Как в старину на богомолье.

Куда пошла учительница из Сибири? Да и учительница ли? К 1992-му Э.Н. Горюхина была доктором наук, профессором Новосибирского университета. А в 1960 году, например, «литераторшей» в легендарной физматшколе Академгородка. Элитней места и не выдумать…

И это на нее, на 28-летнюю Горюхину, тогда жаловался академик М.А. Лаврентьев — великий математик, основатель Академгородка — в интервью Анатолию Аграновскому. Мол, пришла в ФМШ новая словесница, и «тридцать оголтелых математиков стали заядлыми литераторами».

Но к 1992-му та жизнь была прожита. Та наука лежала в коме. Та страна распалась. В точках разрыва запылала антоновым огнем. Вот туда, где горело, профессор Горюхина, туго увязанная платочком, и пошла. Как идут в добровольцы. В добровольцы — свидетели немыслимого.

…Главное, что хочу сказать: журнальные очерки Эльвиры Горюхиной 1990-х и нулевых лежат в Сети. Вот их адрес: http://magazines.russ.ru/authors/g/goryuhina. Все были напечатаны в «Дружбе народов». А каким тиражом выходил в постсоветские годы этот почтенный «толстый журнал»?

Тираж «Дружбы народов» эволюционировал. От 6000 экз. в 1997-м — до 1200 экз. в 2017-м.

Но есть интернет. И в нем лежит платоновский, небесный образ еще не составленной ее книги. Объемных, очень подробных, огромных журнальных очерков. Хождений Горюхиной за три горя.

Часть первая — «Путешествия учительницы на Кавказ». Записки 1992–1996 гг. стали очерками в 1997-м. Сухуми 1992-го — город, где корабельная артиллерия ударила с моря по августовским пляжам. Город, из которого уходили семьями через горные перевалы.

Автобус Ереван — Степанакерт. В разговорах на 16-часовом пути в Карабах — Горюхина фиксирует боль 1992-го. Уже забытую сегодня под пластами иных: «Люди моего возраста и чуть-чуть моложе все еще ощущают себя братьями. Никто не может смириться с утратами, невозможностью свободно передвигаться и жить на пространстве бывшей нашей Родины».

А потом боль и ужас новейшие. Вот Гарик. Ему 18 лет. Воюет с 14. Вот списки заложников от 90 до 11 лет, судьбы неизвестны. Вот сочинения детей (везде все эти годы Горюхина будет просить школьников написать о пережитом). А вот Ингушетия, сентябрь 1995-го. Палаточный городок для беженцев Плиево — один из двадцати в республике. «В нашем городке — больше трехсот человек. Разница между реальными и зарегистрированными беженцами такова, что семья из восьми человек может получить еду только на пятерых или даже четверых. В нашем городке 222 ребенка. Босых. Голых. Полуголодных».

Роберт Капа, классик жанра военной фотографии, как-то сказал: «Если ваши фотографии получаются недостаточно хорошими, значит, вы недостаточно близко фотографируете».

Не знаю, помнила ли эти слова Эльвира Николаевна. Да и зачем? Ей в словах Капы надобности не было. Она — пешком, ножками — подходила предельно близко.

И вот Горюхина, как живая камера, фиксирующая время взглядом, слухом, памятью, — укрупняет план: входит в палатку беженцев Темербербиевых. Вдова фронтовика показывает ей награды мужа. Руки старухи трясутся. Медали сыплются в гумпомощь. В слипшуюся лапшу.

Рядом, на стадионе, идет концерт: звезды эстрады посвящают песни беженцам. Из Дома приемов правительства пахнет мясом: прибыла делегация Госдумы, озабоченная вопросом…

Так же она пойдет в 1990-х по Бамуту. А через десять лет по Беслану. И если читать очерки Горюхиной единым текстом—видишь, какая логика связывает два ада. Словно выросли те, над кем она плакала в 1990-х. И новые невинные расплатились за них.

В нулевых Эльвира Николаевна пойдет по деревням России. Циклы очерков «В деревне Бог не по углам…» (2003) и «Темный лес — трава густая» (2006) лежат там же, в Сети.

«Хожу и буду ходить, сколько сил определит Господь», —пишет Горюхина. Ее Россия — лоскутная: из Воронежской губернии — в Краснодарский край, оттуда на Алтай, в Сибирь, в Рязань. Ее дороги — самые проселочные. Капилляры огромного организма страны.

Вот они, в предельном приближении свидетельства: «Проломы земли, возникшие от движения тракторов, схватились летним жаром так, что без всякого дождя путь на Дубинку оказался непроходимым. Газик швыряло от одной выбоины к другой». В единственно подлинной арифметике пешехода, гостя, присевшего на кухне, она считает: сколько было голов скота в данном хозяйстве в 1980-х (м-да… вышли из колхозного ада…) — сколько осталось.

Сколько получает скотник, шабашник, учитель. Чего стоит провести электричество в фермерский коровник. Как покупают «с аванса» от задержанной на месяцы учительской зарплаты (конец 1990-х) бутылку масла постного. Что такое — на историческом фоне этого аванса в 100 рэ — серая тетрадка за рубль. 20 руб. за учебник. 20 руб. за автобус в райцентр.

«В деревню снова вернулось крепостное право. Форма другая, суть та же. Паспорт есть — живых денег нет», — пишет Горюхина в 2003-м. Вот ей и веришь.

И как бы ни менялись времена на Руси — ее хождения останутся среди главных хроник рубежа ХХ–ХХI века.

И кстати: сильно меняются они, времена, в тех алтайских и рязанских деревнях, по которым шла, ехала на тракторах-газиках двадцать и десять лет назад Эльвира Николаевна?

Или просто-напросто теперь ходить некому?