В 1909 году строитель крепости Кронштадт, штаб-офицер и военный инженер, кавалер орденов Святых Анны, Станислава и Владимира генерал-майор Аполлон Алексеевич Шишкин приступил к строительству на противоположных берегах Финского залива, напротив острова Котлин, двух фортов, каковые и закончил накануне революции. Николаевский, северный, позднее стал фортом «Ино», вошел в состав Финляндии и был взорван в 1921 году по Тартускому договору. Южный, Алексеевский, стал фортом «Красная Горка», сегодня там музей. Выдающийся фортификатор построил поистине уникальное сооружение: спустя четверть века оно во многом определило судьбу всей обороны Ленинграда. Изготовленные царским Обуховским заводом пушки, особенно 356-мм орудия (с вооружения сняты лишь в 1961-м), стрелявшие на 40 км снарядами почти в полтонны, превратили часть побережья в непроходимую для вермахта. Военные назвали ее Ораниенбаумским плацдармом, а местные жители — Лебяжинской республикой, по названию деревни Лебяжье рядом с фортом

Гигантским циркулем могучие пушки на железнодорожных платформах прочертили радиусом эффективной стрельбы в 30 км границы плацдарма полукругом с центром в «Красной горке». Его западная граница, речка Воронка, с сентября 1941-го стала самой западной точкой нашей страны, дальше которой немцы не продвинулись. То был окруженный со всех сторон непокоренный участок длиной в 65 км в тылу у осадивших Ленинград частей группы «Север» фон Лееба, труды которого перед войной были использованы при создании полевого устава Красной армии. Закрепившиеся тут наши стрелковые дивизии и морская пехота до января 1944 года жизни им не давали.

Поскольку к зиме 1944-го от Керново до Петергофа практически не осталось местных жителей, домов и кошек, жизнь тут после войны началась как бы с чистого листа. В истории других стран так заселялись заново земли после страшных природных катаклизмов и этнических чисток. Но, как пришлось мне убедиться, практически все, кто живет тут, помнят все накрепко, как и послевоенное население Ленинграда, почти целиком приезжее.

Память эта вечна, но прошлое стремительно ушло вниз, когда построили Ленинградскую АЭС. Вместе с ней с 1967-м в центре бывшего плацдарма встал Сосновый Бор, наукоград. Планировку города сделали заранее и с заделом на перспективу, по науке. Школы и жилые дома, спроектированные литовским подрядчиком, вставляли в сосняк, не вырубая деревьев, — редкая для тех лет практика.

У города хорошие перспективы: рядом с первой станцией строят ЛАЭС-2. Пригласившие меня местные активисты с гордостью показывают на разодетых по-столичному малышей, в одиночку и парами идущих через густые парки в школу и домой в любое время — такой уровень безопасности редко где встретишь. На 70 тысяч человек тут приходится вырастившая многих членов сборной страны секция биатлона, команда высшей лиги России по волейболу, крупнейший разработчик корабельных ядерных установок, 14 детских садов с продвинутым обучением, 10 школ (одна частная), плавательный бассейн, детский дом и школа для детей с особыми потребностями. Даже собор жители возвели в стиле неоконструктивизма, сродни корпусу какой-то лаборатории. Когда я спросил Николая, местного малого бизнесмена, строителя детских площадок, отчаянного матерщинника и любителя выпить средних лет, какой фразой он описал бы Сосновый Бор, тот ответил быстро и коряво: «Город комфортного проживания».

Несмотря на высокий культурный уровень и научный склад ума, веяния новой эпохи Сосновый Бор принимает настороженно. В День военно-морского флота тут тоже проводят свой парад. В последний раз перед горожанами прошли соседские воинские части и служащие МЧС. Замкнули колонну, асинхронно двигая ногами, казаки. После торжественного марша они еще долго шатались по городу, который начали обживать совсем недавно.

Через полчаса рок занес пятерых казаков к популярному кафе, возле которого два отставных офицера из местных (у одного из них я и заночевал в командировке) поинтересовались происхождением ордена Красной звезды на груди хорунжего. После кратких препирательств двое побили пятерых и приволокли их в отделение полиции. Тут они публично повинились в покупке ордена на рынке. Поутру местные ветераны и атаман заключили мировую: казаки обязались никогда больше не носить никаких наград, кроме личных.

Случай вышел громкий. Хотя наукоград полон патриотами, защиты у своей традиционной аудитории — отставников, милиции и бандитов — казаки тут не нашли. А ведь казалось, сам Северный полярный круг не преграда этим новейшим цыганам: пред ними давно уж склонились и Мурманск, и Уренгой.

К месту, где впервые остановили вермахт, меня привезли двое офицеров-подводников и житель хрущевки Игорь Григорьевич Алепко, краевед и историк флота с ледокола «Волынец». В дороге я слушал, как наши подлодки шли отсюда топить нейтральные шведские суда — они везли в рейх никель и железную руду. В ответ шведские моряки топили наши подлодки, и довольно успешно, как профессионально отметили сопровождавшие меня подводники. Теперь недалеко от Соснового Бора установили памятник всем погибшим на Балтике подлодкам с номерами и списками потерь.

На берегу речки Воронки в 1941-м стояло село Керново. Сегодня берег пуст. По воспоминаниям командира местной батареи, сюда из Либавы отступили с боями и без сил остатки корпуса с громким названием Восьмая армия. Вечером 3 сентября отряд из 5-й бригады морской пехоты впервые занял тут позиции, а батарея гаубиц — на горе у деревни Долгово.

К вечеру 300 юных курсантов школы береговой обороны встали на берегу Воронки. Батарея помогала им огнем с закрытых позиций, немцы остановились. Как потом оказалось — до конца войны. Когда корректировщик передал немцам координаты, командир батареи Дмитриев еле успел увести людей в укрытие. Артналетом орудия и технику разнесло в дым, но все остались живы. Началась позиционная война.

«Когда в 1964 году я приехал, тут все было голо, деревни снесены, деревья уничтожены или изувечены, ни одного человека из жителей, — рассказывает Игорь Григорьевич. — Два года на этом месте стояли испанцы. Керново полностью уничтожили, все постройки здесь современные».

Мы двинулись вдоль берега к дачному поселку, построенному на месте боев 10 лет назад. Первоначально идея поставить на Воронке коттеджный поселок осенила местных силовиков, в первую очередь сотрудников ФСБ и прокуроров. Деньги водились, откладывать не стали.

В конце августа 1941-го на всех немецких картах был обозначен мостик через Воронку, потому что через него на Ораниенбаумский плацдарм втягивались, уходя из окружения, отступавшие войска. Мостик обороняли три зенитные батареи, стрелявшие по немцам прямой наводкой. Теперь тут, на костях, у Финского залива встали красивые современные дома. Да и название поселку нашли подходящее — «Эдельвейс». Однако масштаб местной Рублевки не рассчитали. Покупатели с голубой кровью иссякли, участки стали продавать кому попало, поселок переименовали в плебейское «Новое Керново».

— Поначалу многие возмущались, даже в газетах, — вспоминает Игорь Григорьевич. — А потом сыну моему предложили тут землю и он ее купил. Я стал интересоваться, и знаете — ничего особенного, оказался самый обычный поселок.

— А правда, что под нами массовые захоронения?

— Ну такой мясорубки, как на Невском пятачке, тут не было. Для кого-то и 20 человек — массовое захоронение. Поосторожнее надо с термином «массовые».

Подводники молча закурили и, не оборачиваясь, с прямыми спинами ушли к заливу. На Балтике погибло 39 подлодок, чаще сразу со всем экипажем, не достигавшим и 40 человек. Не массовое захоронение, в общем. Их и на круг-то всего 1424 погибло. В логике Игоря Григорьевича цифра не впечатляла.

На прощание Алепко вспомнил, как в августе 1941-го, когда он был дошкольником, под непрерывными налетами люфтваффе мимо этих унылых берегов шли корабли эвакуировавшегося из Таллина флота (из 225 вымпелов до Кронштадта дошло 163, погибло более 10 000 моряков). Неожиданно он произносит:

—О ком это?

— О герое Таллинского перехода, капитане транспорта «Казахстан» Вячеславе Калитаеве, сброшенном взрывом бомбы за борт.

— А стихи чьи?

— Да я и написал, — меланхолически произносит Алепко, захлопывая дверцу внедорожника.

На следующий день мы выдвинулись на противоположный рубеж обороны, в Копорье. Глава маленького сельского поселения Дмитрий Кучинский оказался ценным источником. Рассказывает, передвигая на смартфоне карту:

— После войны в нашем округе из жителей не осталось никого, все приезжие. В Лебяжьем хотя бы пара домов сохранилась, а Копорье с лица земли стерто. Довоенную численность населения не восстановили, заселили примерно на 40% от былого. Из самых разных мест люди ехали.

При СССР тут был колхоз-миллионер, один из центров разведения романовской породы овец. У каждой семьи было по 20—30 штук овец. Постепенно хозяйство сошло на нет, в 90-е его убили полностью. Сейчас тут работает крупная частная ферма, но масштаб, если сравнивать, небольшой. Поэтому на работу люди ездят в Ломоносов и особенно на АЭС, в Сосновый Бор: дорога хорошая, максимум 25 минут в один конец. Ездят против потока, а живут практически в дачной местности. В Сосновом Бору нередко продают однокомнатную квартиру, в Копорье покупают двух и трехкомнатные, на работу ездят по 10 минут. А садик и школа у нас отличные. Удачная история.

Из проблем можно указать наркоманию, но она общая для всего Северо-Запада с центром в Питере. Раз в несколько лет дилеры выбрасывают на рынок особо чистый наркотик, и большая часть клиентов сразу умирает от передозировки. Таким образом избавляются от старых наркоманов, которые уже все продали и платить не в силах, начинают искать новых клиентов, расширяют платежеспособную базу.

90-е годы для всех стали отчаянным дном, от которого потом начался подъем. Цены сейчас у нас чуть ниже, чем в Питере. Зарплаты в самом поселении до 30 тысяч, ну а кто в другие города ездит, куда больше зарабатывают — на АЭС вообще от 70 до 100 тысяч.

А вот крепость у нас — жемчужина истории на карте, старинная, тевтонская, настоящее европейское Средневековье. Их две такие — у нас и в Новой Ладоге. Посмотреть на нее огромные толпы съезжаются. На реставрацию сил нет, не по нашему бюджету задача. А губернатор области готов ее в порядок привести, только Копорье для этого требует к Сосновому Бору присоединить. Политика, в общем, расширение земель.

Но мы развиваемся, как можем — в рамках бюджета. Столько сил потрачено! Возьмем детский спорт — команда девочек Копорья четвертая в России по мини-футболу. Наши школьники чемпионы области, Северо-Западного округа и финалисты чемпионата России, при том что у нас жителей меньше двух с половиной тысяч. В командах по 14 человек, играют пять возрастов, и все чемпионы. Самым младшим по 7 лет. Школе 40 лет уже, потому сделали ей реновацию, новый стадион построили. Ковыряемся по-тихому.

Сталинские репрессии и массовый героизм блокады здесь совпали по времени, что породило у некоторых противоречивый комплекс взглядов. Например, у живущего недалеко от Воронки Олега Тарасова. Это владелец внушительного четырехэтажного дома, отец пятерых детей, журналист, коммерсант, патриот, сталинист. Олег автор сборника о боях на Ораниенбаумском плацдарме, борется против строительства ядерного могильника в родном краю и участвует в работе националистического общества «Движение сталинистов России».

Монолог его местами вызывает оторопь:

— Жаль, что Брежнев в 1941-м не здесь воевал. Он бы написал свою «Малую землю» про Ораниенбаумский плацдарм, и все бы поняли и его значение, и что тут творилось. Нарва ведь не стала для немцев серьезным препятствием. Решили строить Лужский рубеж, где развернули дивизии народного ополчения.

Тут перед нами прямо костьми полегли ребята в простых пиджаках и пальто с одной винтовкой на двоих. По специальному приказу медсестер наказывали за то, что с поля боя раненых выносили без оружия. 7 сентября немецкие танки начали форсировать Воронку в верхнем течении. В те годы там стояло четыре деревни, теперь только памятные знаки на пустом месте: Верхние, Средние, Нижние Лужки, Фабричная Слобода. Немцам противостояли остатки 125-й стрелковой дивизии. Танки прорвали нашу оборону, но тут удар нанесли орудия главного калибра форта «Красная Горка». Атакующие части размели в дым — в воронку от снаряда главного калибра помещались две избы.

Потери в ходе этих боев у нас и немцев были примерно равные. Приписать немецким войскам выигрыш в потерях могут только либеральные авторы. Если пройтись по берегу Воронки вдоль кладбища и до местного магазинчика, то можно увидеть, хотя 70 с лишним лет прошло, сплошные рвы, системы ходов в несколько рядов и пулеметные гнезда. Гражданские без жилья и снабжения копали их два месяца непрерывно. Все они остались тут и в большинстве погибли от голода и холода, их на нашем кладбище штабелями хоронили.

Был выпущен очень правильный приказ Сталина выселить отсюда всех финнов (в действительности депортации начались в 1929-м. — В.Ш.), в основном в Красноярский край, как немцев с Волги и всех остальных. Помогло то, что среди них было очень много коммунистов, они сотрудничали с нашей контрразведкой и НКВД. Всем финским коммунистам разрешили остаться тут, воевать с немцами, многие ордена получили. Ну все семьи их, конечно, депортировали. Они сами же этой депортацией и занимались, своих вывозили в Красноярский край. Потом оттуда письма писали — живем, мол, очень хорошо, на черноземах.

Тут мне пришлось уточнить:

— На черноземах? Вы случайно Красноярский край с Краснодарским не перепутали?

— Да я был в Красноярском крае в командировках, он тянется от субтропиков до полярного круга. В истоках Енисея климат шикарный.

— Что с ними потом стало?

— Часть вернулась, с ограничениями, конечно. Выселенные народы ведь не сразу были прощены. У нас в Сосновом Бору 20% фамилий — финские.

Впоследствии финнов спасла эта депортация. Остальные местные жители все умерли от голода или погибли от обстрелов. Настоящий голод начался в декабре. Встречались избы, где за столами сидели замерзшие семьи. Многие матери стояли у военкомата, требовали, чтобы вместе с финнами их детей вывезли. Но им всем отказали.

Рыбаки при таком голоде стали выходить на рыбалку, как только лед встал на заливе, сверлить лунки. Финны подлетали на аэросанях и даже буерах и обстреливали из пулеметов. Их разведгруппы аж до Кронштадта доходили по льду, маскировка у них была отменная — северные ребята, что говорить.

После войны линия деревень по Воронке не восстановилась. Я говорил депутату нашему, Валерию Некрасову: «Есть у нас Воронка, линия обороны и вдоль нее — древнейшие деревни, снесенные войной. Почему же ты не бьешься, не пытаешься их возродить? Места же проверенные веками, обжитые, колодцы на дюнах стоят, вода в них замечательная, воздух здоровый».

Он на областные власти все кивает. А ведь они в результате огромное количество людей на болотах поселили. Представьте, им выторфовку (удаление торфа и остатков болота. — В. Ш.) по два метра вглубь делать приходится. Все эти поселки — «Энергетик», «Строитель», «Парус» — так и строили: свои деньги и силы люди отдавали болотам. А вода там все равно плохая. Так было при советской власти, так и сегодня — напиши заявление на участок и получишь на болоте.

На старых же местах, как на дачах живут, точнее в зимних домах с участками по 15—20 соток. Вот как я, например. Тут и работяга найдет свое счастье, лишь бы не пил. Вот только газа нам много лет уже не дают власти, иначе сюда бы вообще народ хлынул.

Прощаясь, Олег выходит на крыльцо и вручает мне в подарок стальной кусок корабельного корпуса. Я посмотрел на клеймо:

— Вы это серьезно?

Тарасов обиделся:

— Не верите? Это весь город знает. Могу документы на собственность показать.

Вот так музей «Новой газеты» пополнился маркированным куском подлинного корпуса крейсера «Аврора». Стоит пояснить, что после «реконструкции» в 1984-м в Ленинград вернули полный новодел, а исторический корпус крейсера догнивает в Лужской губе. На него предприниматель-сталинист и оформил права собственности. Я покидал дом владельца корабля революции со смешанными чувствами: поселившись на землях депортированных финнов, писатель страдает без магистрального газа — не повезло ему зажить по-человечески на черноземах в Красноярском крае.

На земле, в которую легли морские пехотинцы, ополченцы, умершие от голода колхозники, преданные финскими коммунистами финские рыбаки, немецкие гренадеры и испанцы из «Голубой дивизии» Франко, теперь снова разводят яблоневые сады. Новые жители выращивают тут яблоки и делают сидр из того, что не смогли съесть, подарить и продать. Из сидра, который не смогли выпить, подарить и продать, они гонят кальвадос. И его уже никому не продают: нет лицензии на торговлю, да и жалко — на подарки не хватает.

Вокруг обожженных дубовых бочек по три года, а то и по пять терпеливо ждут выдержки те, кто отринул самогон ради кальвадоса. К чести Ломоносовского района и Соснового Бора, сообщу, что их очень много, есть и весьма высокопоставленные люди, выпускающие бутылки с собственными этикетками. (Не могу сообщить имена и адреса, потому что к Новому году нам обещали прислать канистру.) Пусть будут счастливы эти люди. После того что тут натворил Сталин, а после него Гитлер, в этой части славной Ингерманландии, где кальвадос постепенно вытесняет из жизни самогон, это было бы справедливо.