Когда мы задумали «Живую летопись» (персонально эта честь принадлежит Александру Краснокутскому, возглавляющему издательский стартап Ridero), мы, конечно, опасались неискренности. Каждый из нас прошел через среднюю школу. У всех нас в школе появился опыт скрытности, опыт невысказывания. Учитель говорит: «А теперь напишите сочинение на тему «Равняемся на тех, кто обгоняет время» — ​и подросток понимает, что даже если у него есть какие-то соображения, он не хочет высказывать свои, потому как требуется воспроизвести чужие.

А мы хотели, чтобы люди говорили о подлинной истории своих семей, не приглаженной, не приукрашенной — ​как рассказывают дома, а не так, как рассказывают казенным людям. Мне кажется, это удалось.

Я прочитал больше 40 книжек летописи, в каждой книжке было от одного до семи текстов. За эти сорок книжек я, неловко признаваться, раз сто разрыдался. Не то чтобы я призывал измерять качество литературы в рыданиях. Да и слезы наворачивались не столько от ужаса и безысходности, сколько от чего-то прямо противоположного. Например, от силы и честности работы памяти.

Вот, например, Ксения Билева, чья работа выше цитируется. Она рассказывает о том, как раскулаченных на Русском Севере просто переводили из одной деревни в другую, отняв при этом скот, дом, двор, подворье. А параллельно она замечает, что по соседству было поле, куда привезли раскулаченных с Украины. И вот они всю осень ходили в деревню попросить лопату, чтобы хотя бы землянок себе накопать. То, что старшие рассказывают об этом ребенку, школьнику, то, что эта деталь хранится сквозь как минимум три поколения в семейном предании, — ​это очень сильная и яркая черта. Мы видим всю эту картинку целиком — ​чужаков, которых привезли в абсолютно незнакомое место. Деревню, в которой половину людей увезли неизвестно куда, а другую привезли неизвестно откуда. И лопату, за которой нужно каждый день ходить и потом ее нужно отдать, потому что в хозяйстве одна, и она нужна. И люди это вспоминают три-четыре поколения спустя и рассказывают снова и снова.

Но важно вот еще что: школьники ухитряются рассказать об истории иначе, чем мы привыкли слышать. Они говорят: «Были очень тяжелые годы. С ними пришлось справляться — ​идти работать на лесосплав, работать по колено в воде, прятаться от проверяющих. И моя семья выжила».

Именно такое «и смешно, и страшно» формирует удивительное очарование этих рассказов. Это не о том, как жизнь была тяжела. А о том, как эту невыносимо тяжелую жизнь мы пересилили. И каждый из авторов этих произведений есть живое свидетельство того, что сил у народа было больше, чем у той мощи, которая пыталась род погубить. Это торжествующие истории выживания как победы.

Герой одного из сочинений — ​приходской священник, служивший одно­временно в трех церквях. Его арестовали якобы за то, что он в проповеди призывал не идти в колхоз. Он был арестован, сослан, почти сразу погиб. Но обратите внимание, как об этом пишет юный автор. Он рассказывает, что дома зашел разговор об этой истории, после того как он посмотрел постановку по повести Бориса Васильева «Завтра была война». Как мы помним, отец юной героини тоже репрессирован, а потом возвращен. Юный автор с очаровательной сияющей заносчивостью юного победителя пишет об этом так:

Летопись оказалась гораздо шире, чем отдельно взятая область. В 20-е годы происходил исход из деревни на фабрики, многие пришли в города из каких-то отдаленных уголков, а сейчас их наследники живут в городах Архангельской области, много народу приехало. Есть замечательные истории многонациональных семей, где, например, папа-милиционер участвовал во всех постсоветских кавказских войнах, а теперь служит в ГИБДД и стережет покой своей страны на дорогах. Этот тип гордости за свою страну мне тоже понятен. Но когда читаешь тексты наследников семей поморов, они звучат по-особенному.

Я заметил одну деталь — ​своих предков дети часто именуют полной развернутой титулатурой: фамилия, имя, отчество. «Когда мой прапрадедушка Прокопий Степанович Ладкин…» Сперва это кажется какой-то казенщиной, а потом видишь: самих себя юные авторы тоже именуют торжественно и полно. Человек принадлежит этой familia в высоком римском смысле, он — ​сын своего отца, а тот — ​сын своего отца, и эта непрерывная цепочка абсолютно незыблема, в ней каждый на своем месте.

Есть несколько рассказов детей из семей корабелов. Я ужасно люблю этот кусок из текста Бачина Руслана Андреевича из сборника учащихся школы № 4 г. Онеги:

Я понимаю, что наверняка здесь к семейному преданию примешивается этнографическая работа, но вот это понимание того, что все начинается с отбора сосны, что при распиле доска должна облиться смолой, что карбас шьется, а не строится, как речные судна Центральной России, — ​мне в этом слышится нечто абсолютно подлинное.

В следующем году с большой долей вероятности будем продолжать «Живую летопись» в Архангельской области и сделаем ее в Смоленской, которая в историческом смысле тоже очень интересна. Я мечтал бы найти партнеров, которые помогли бы выйти на школы юга, в Ростове, в Краснодаре. Для этого нужно, чтобы поддержку проекту оказали региональные министерства образования. Когда мы запускали конкурс в Архангельской области, все говорили: «Какие школы, о чем вы! Учителя трудятся с утра до ночи, заполняют новые журналы, ночи просиживают над домашкой». И это все правда. Но при этом именно учителя звонили нам ночами, потому что неправильно поставилась запятая в книге, и теперь они не знают, что с этим делать. Нужно немедленно это исправить, ведь работа должна попасть на конкурс. Ревновали друг к дружке, подозревали, не подглядел ли кто в их задумку, чтобы по ее мотивам составить свою. Страсть, которая в них пылает, меня завораживает. Но я, конечно, понимаю, что если такой страсти местный минобр воли не даст, то проведение конкурса будет гораздо сложнее.

И нам, конечно, страшно повезло, что быстро и горячо включилась вице-губернатор по социальным вопросам Екатерина Прокопьева. То, что получилось в Архангельской области, должно показать каждой администрации и каждому региону, что у них есть шанс вписать свои строки в настоящую летопись, где не только властители и судьи, но и каждый, о ком помнят его дети и внуки. Да и самим в одиночку организовать такой масштабный проект непросто, есть организационные расходы: поездки технических специалистов, работа жюри, лауреатов надо везти туда, где проходит награждение. В этом году мы привезем победителей в Москву на ярмарку non/fiction. 3 декабря в Литкафе они будут рассказывать своим читателям о том, как работали над своими книгами.

Я бы мечтал каждый год проводить этот конкурс на всей территории земного шара, потому что русский мир — ​это не тот уголок, который русским удалось отгородить штыками, а русский мир — ​это тот мир, который обжили люди, говорящие по-русски. Я был бы рад видеть книжки «Живой летописи», написанные по-русски, в Германии, в Австралии, в Израиле, в США. Сегодня там живут люди, говорящие по-русски, они воспитывают своих детей, которые тоже говорят и пишут по-русски. И их память — ​тоже часть нашей общей памяти, которую мы хотели бы соединить внутри этого проекта. Каждая работа, загруженная в Ridero, может быть распечатана нажатием одной кнопки — ​хоть в одном экземпляре, хоть в пяти. Любой человек может сделать книжку, которая займет почетное место на полке семейной библиотеки.

Юные авторы пишут не только о давно прошедшем. Некоторые передают травматический опыт 90-х: рассказывают про дедушку, который был лучшим специалистом на своем заводе, а потом все ушли, а когда в 2000-е вернулись заказы, выяснилось, что их некому делать. Но дед оставался на заводе, он все умел, теперь он самый главный, и за его опыт и службу его на руках носят. И даже когда горечь очень свежа, внуки все равно говорят о победе. Человек не может жить только скорбью. Человек не может жить без памяти о прошлом. Человек должен жить в сегодняшнем дне. Раз он жив — ​его род победил все невзгоды.

Записала Анастасия Чуковская