Видео: Глеб Лиманский, Надежда Мироненко / «Новая газета»
«Когда мне говорят о репрессиях, я вспоминаю рассказ одного батюшки, за которым мне пришлось ухаживать, когда ему было лет 90. В 30-х он оказался в лагере в Кировске, на Кольском полуострове. Заключенные там жили в палатках, где на землю были брошены доски и немного соломы, а посреди стояла печка. Два раза в день им давали горячую еду. Рядом, за колючей проволокой, на свободе, жили семьи раскулаченных крестьян с Украины. Их бросили в тундре без палаток, соломы и пищи. К лагерю приходили дети «кулаков», просовывали ручки через колючую проволоку и просили: «Дяденька, дай кашки». Ужас наш в том, что мы не желаем помнить об этих детях. Мы не желаем травмировать себя этими воспоминаниями и выносить из этого урок».
Мы с отцом Кириллом Каледой стоим на белокаменной паперти храма святых Новомучеников и Исповедников Российских — отсюда открывается вид на обычный подмосковный лес. Мы смотрим на не облетевшие еще рыжие деревья. Видели ли они, как в 1937 году к полигону шеренгами тянулись машины с надписью «Хлеб», плотно забитые живыми людьми?
С 1994 года отец Кирилл Каледа — глава общины Бутовского полигона, с 1996-го — настоятель храма святых Новомучеников и Исповедников Российских, сейчас — председатель Комиссии по увековечиванию памяти почивших священнослужителей при Епархиальном совете Москвы. Больше двадцати лет он ведет службы, помогает людям найти информацию о родных, а в каждый из расстрельных дней проводит панихиды по усопшим на полигоне. В том числе и по своему деду.
Отец Кирилл Каледа. Фото: Глеб Лиманский / «Новая газета»
Двойная жизнь
Сыну священника в Советском Союзе приходилось непросто. Слово «священнослужитель» в графе «отец» ставилось во всех документах, и стояло, как клеймо.
В семье отца Кирилла ситуация была еще более сложной: его папа, Глеб Каледа, был тайным священником. После хрущевской оттепели, когда начались жестокие гонения на церковь и закрыты две трети храмов, с 1972 года Глеб Каледа начал вести службы в домовой церкви — обычной квартире московской многоэтажки.
Отец Кирилл не видел в этом ничего странного: он принадлежал уже к третьему поколению, которому приходилось скрываться. В конце 1920–1930-х годах его дед, Александр Васильевич Каледа, превратил свою комнату в московской коммуналке в убежище для репрессированных священнослужителей, которые прятались от власти, ехали в ссылки. Глеб Каледа еще подростком поддерживал контакты со скрывавшимися в Подмосковье священнослужителями, возил помощь семьям репрессированных.
Уже взрослым, Глеб Каледа организовал нелегальный христианский кружок, писал богословские труды, которые распространялись подпольно, в самиздате, и, будучи тайно рукоположен, совершал службы в своей домовой церкви.
Для отца Кирилла дом был особым миром — все, что происходило дома, там и должно было оставаться. Шестеро детей Глеба Каледы знали, о чем нужно молчать с посторонними людьми. Какое-то время семья жила в коммунальной квартире, и говорить лишнего нельзя было даже на кухне. Отец Кирилл вспоминает, что не мог пригласить домой школьных друзей — в комнатах висели иконы, а все шкафы и секретеры при необходимости закрывались на ключ.
Тем не менее ребенок не чувствовал себя в изоляции. С детства он понимал, что его семья не единственная, вынужденная скрываться, и что родственники многих его детских товарищей тоже были репрессированы. К тому же, как вспоминает отец Кирилл, еще в детстве он понял: единственное, что разделяет людей, — это коммунистическая идеология, и рассуждал так: «Да, мой товарищ неверующий, но что поделать, если его отец работает в Госплане. А вообще дядя Паша очень хороший человек: он был военным переводчиком и служил в эскадрилье «Нормандия-Неман».
Проблемы в семье возникали только тогда, когда нужно было соприкасаться с государством. Никто из шестерых детей не состоял в комсомоле (комсомольцы обязаны быть атеистами). Чтобы это не было так заметно, в старших классах ребята расходились по соседним школам. Поступить, например, на исторический факультет они не могли: он считался идеологическим. Поехать за границу — тем более.
Панихида за оградой
Дед отца Кирилла по материнской линии, Владимир Амбарцумов, тоже был священником, и кроме того — духовным наставником Глеба Каледы. В 1937 году его арестовали и обвинили в «активном участии и организации контрреволюционной нелегальной монархической организации церковников», а также в том, что он «проводил большую контрреволюционную работу, направленную на свержение соввласти и реставрацию монархического строя в СССР». В Бутырской тюрьме, куда его отправили, на все запросы родных отвечали: осужден на 10 лет без права переписки.
Семья понимала, что отец Владимир погиб в лагерях, но в глубине души все еще надеялась, что дедушка жив и когда-нибудь вернется. Со временем и эта надежда исчезла. В начале 1950-х годов на запрос о местонахождении дедушки пришел официальный документ, в котором значилось: Владимир Амбарцумов умер 21 декабря 1943 года в лагере от болезни почек. Вот только для семьи Каледа официального письма было недостаточно. Перестать думать о судьбе и обстоятельствах смерти деда они не могли. «Родители не боялись и не стали ничего скрывать от нас, маленьких детей, — говорит отец Кирилл, — я помню, как, когда мне было четыре года, мы вместе молились о том, чтобы узнать, как погиб дедушка Володя».
Третьего ноября 1989-го им сообщили, что ровно в этот день, 52 года назад, в 1937 году, дедушку Володю приговорила к высшей мере наказания «тройка». 5 ноября его расстреляли.
О том, что это случилось именно в Бутове, семья узнала только через пять лет. В 1994 году здесь был установлен первый поклонный крест, и во время молебна к отцу Кириллу подошла Антонина Комаровская, дочь графа Владимира Комаровского, который проходил по одному делу с Владимиром Амбарцумовым. Она сказала, что документально установила: ее папа лежит здесь, дед Кирилла — вероятно, тоже.
Священник вспоминает, как, вернувшись домой, сказал родителям, что нашел место расстрела деда. Глеб Каледа (отец Кирилла) только что перенес онкологическую операцию, ему оставалось жить около года. Но он все равно сказал сыну: «Вези нас туда».
Территория полигона тогда все еще принадлежала КГБ, поэтому первую свою панихиду по своему духовному учителю и тестю отец Глеб служил за оградой.
<strong>СПРАВКА</strong>
Общее число пострадавших и захороненных на Бутовском полигоне неизвестно. По сведениям, которые предоставил КГБ, расстреливать здесь начали в 1935 году. По свидетельским показаниям, вплоть до начала 1950-х годов сюда привозили тела умерших и расстрелянных в московских тюрьмах. Документальные сведения имеются лишь о тех людях, которые были расстреляны и захоронены на полигоне в период с августа 1937-го по октябрь 1938-го, — это 20 762 человека. Более тысячи из них проходили по церковным делам, а 332 признаны новомучениками.
Акты приведения в исполнение приговоров этих 20 762 человек были обнаружены в центральном архиве КГБ в начале 1990-х годов. Места расстрела в них указаны не были. Министерство госбезопасности провело внутреннее расследование: в 1990-х еще был жив человек, который в 1937 году исполнял обязанности коменданта хозяйственного управления НКВД по Москве и Московской области: в его административном подчинении находился Бутовский полигон. Когда ему показали акты, он подтвердил, что основные расстрелы людей, осужденных «тройкой» и Особым совещанием в 1937–1938 годах, производились в Бутове.
***
После того как обнаружились документы о почти 21 тысячи репрессированных, их дела стала исследовать группа по увековечиванию памяти жертв политических репрессий — группа Михаила Миндлина. Стало понятно, что среди жертв есть как царские генералы, так и простые крестьяне. А еще — священнослужители, около тысячи человек. Материалы передали в церковь, и выяснилось, что родственники большого числа московских священников или активных прихожан расстреляны на Бутовском полигоне. Они объединились и обратились к патриарху Алексию II за благословением на создание на месте полигона общины и строительство храма: чтобы семьям погибших здесь было куда прийти, вспомнить о них и поставить свечу.
Отец Кирилл Каледа у Поклонного креста. Фото: Глеб Лиманский / «Новая газета»
По просьбе общины патриарх обратился в ФСК (предшественнице ФСБ), в ведении которой тогда находилась территория полигона. Случилось неожиданное: из администрации Московской области приехали чиновники и предложили передать церкви не только территорию Бутовского полигона, но и место захоронений в Коммунарке. Оказалось, что государственные структуры, которые отвечали за них, попросту разваливались. Бросить расстрельные полигоны, как и отдать их под дачи, было невозможно, держать охрану — накладно. Ни областное, ни московское правительство, ни общественные организации не взяли на себя ответственность. Места расстрелов приняла церковь.
Отец Кирилл вспоминает, что тогда, в 1994 году, Бутовский полигон был покрыт зарослями борщевика. Кое-где громоздились кучи мусора — его привозили вместе с землей, чтобы засыпать проседающие рвы. Клином в территорию захоронения входили сараи местных жителей: здесь, практически на могильных рвах, разводили свиней.
Первым делом оба полигона открыли для общественного доступа. С борщевиком пришлось побороться: проложить дорожки, обозначить холмами могильные рвы. К территории полигона положили дорогу и пустили маршрутку.
900 метров могил
Чтобы удостовериться, что на полигоне действительно расстреливали и хоронили, в 1997 году отцу Кириллу и сотрудникам полигона пришлось вскрыть один из погребальных рвов: раскопали примерно 12 квадратных метров и обнаружили останки 150 человек. Было очевидно, что ров был до краев заполнен телами. На некоторых черепах были следы огнестрельных ранений. Во рву нашли обувь начала тридцатых годов, а на одной из обнаруженных гильз значился год выпуска: 1937. То, что осталось от тел, старались не тревожить — только один череп подняли для экспертизы — и опустили обратно.
Как говорит отец Кирилл, эксгумировать и идентифицировать все останки практически невозможно. Для этого надо раскопать все 13 известных на сегодняшний день рвов (всего больше 900 метров братских могил), найти родственников погибших, провести анализ ДНК… Кажется, когда отец Кирилл описывает это, его пугает не столько физическая, сколько моральная тяжесть работы. В 1997 году он понял: «Эти рвы — кровоточащая рана, которую страшно бередить».
К тому же священник боится, что при раскопках может появиться соблазн поместить мощи священномучеников в храм, преступников похоронить подальше, жертв отделить от палачей (расстрелянных бывших сотрудников НКВД). Он уверен, что делать этого нельзя. «Бутово — это урок для нас, — говорит отец Кирилл, — который показывает, что перед лицом смерти мы все равны».
Память о деде Владимире Амбарцумове в семье хранилась тщательно, его образ был жив: рассказы матери дополнялись рассказами отца, его духовного ученика. «Осознание, что дедушка Володя святой, всегда присутствовало, — говорит отец Кирилл, — ведь его подвиг подобен тем, что совершили древние мученики. Хотя мы и подумать не могли, что при нашей жизни он может быть канонизирован». Внук по крупицам собирал информацию о дедушке: ездил по разным городам, встречался с его друзьями. В 2000 году на архиерейском соборе Владимир Амбарцумов был прославлен в лике святых. «Ощущение у всей семьи было такое, как будто дедушка снова вернулся в семью. Мама сказала так: «Он будто воскрес».
Между тем на полигоне началось строительство первого деревянного храма. В 1996 году, в возрасте 38 лет, кандидат геолого-минералогических наук Кирилл Глебович Каледа рукоположился и возглавил его.
Первоначально бутовская церковная община состояла только из родственников расстрелянных на полигоне. Постепенно стали подтягиваться местные жители — храм начал становиться приходским. Небольшая деревянная церковь оказалась тесновата и для размера прихода, и для масштаба произошедшей здесь трагедии. В 2007 году на Бутовском полигоне был возведен каменный двухэтажный храм памяти новомучеников. Теперь отец Кирилл — его настоятель.
— Разумом я понимаю — это место трагическое, по-человечески просто ужасное, — говорит отец Кирилл. — Столько невинных людей здесь погибло. Но с другой стороны, это место для меня светлое — ведь здесь был совершен подвиг за веру. Как в песне: «Это праздник со слезами на глазах» — у меня отношение к Бутову такое же.
В каждый из расстрельных дней отец Кирилл проводит литургии по усопшим на полигоне. Поминают, конечно, только православных, но скорбят обо всех. Уже несколько лет подряд 30 октября на Бутовском полигоне проходит акция «Голос памяти» — за день ее участниками прочитывается полный список расстрелянных здесь людей — 20 762 имени.
Осенью на полигоне открылся памятник «Сад памяти» — памятник, на плитах которого высечены имена репрессированных, собранные по дням расстрелов. Этот проект мемориальный центр памяти «Бутово», протоиерей Кирилл Каледа и родственники погибших здесь готовили еще с 90-х годов. «Сад» повторяет очертания рва и находится на такой же, как и ров, глубине. В центре установлен колокол — каждый может сжать веревку и ударить, чтобы колокольный звон, словно криком, ненадолго пронзил бутовский воздух.
Мы спрашиваем, все ли прихожане его церкви — родственники репрессированных. Отец Кирилл отвечает, что нет: Бутовский полигон и его церковь — место для всех, кто хочет помнить. «Представляете, на прошлой неделе я разговаривал с женщиной. Никто из ее родных не погиб здесь, человек она совершенно не церковный. Но она услышала об этом месте, купила цветы и приехала».
Отец Кирилл Каледа (справа) на открытии «Сада памяти». Фото: Александр Назариков
Алиса Павлова, специально для «Новой»
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»