- Рубрика: Кожа времени. Читать все материалы

Когда умер Вячеслав Всеволодович Иванов, русская блогосфера отчаянно загоревала — и я вместе с ней. Нам, современникам туповатого ХХI века, который всем книгам предпочел «Гарри Поттера», политикам — Трампа, а географии — Крым, академик Иванов кажется титаном прежнего времени, про которое мы знаем из легенд и сказок. Но он был настоящим, и я даже его немного знал.

Сперва мне посчастливилось встречаться с Вяч. Вс. на разных конференциях, где он читал доклады на отнюдь не схожие темы, перемежая их воспоминаниями. Он знал всех бывших на его веку интересных людей, многих — с детства. Но самое захватывающее происходило в кулуарах, где Иванова легко было принять за ученого кудесника, мне даже виделся колпак звездочета. Он азартно делился фантастическими гипотезами, от которых глаза у нас делались квадратными. Однажды Вяч. Вс. объяснил, что каждый, если я правильно его понял, живет внутри индивидуальной темпоральной капсулы.

— Поэтому, — сказал он, — когда вы, еще не снимая трубку, знаете, кто звонит, это значит, что вы опережаете звонящего и путешествуете по времени.

Слушая такое, я тихо млел, ибо Иванов возвращал сухой и строгой науке волшебное — первобытное — очарование. Весь он был воплощением моей детской мечты, которую я извлек из книги с картинками: «Хочу все знать». Вяч. Вс. действительно знал все, и демонстрация этого информационного всемогущества производила сногсшибательное действие. Как-то, набравшись наглости, я попросил Иванова написать послесловие к моей книге «Вавилонская башня». К моему восторгу, Вяч. Вс. согласился, но сначала тут же, на моих глазах, пролистал рукопись.

— Прежде чем отдавать в печать, — сказал он буквально пять минут спустя, — исправьте одиннадцать ошибок. Одна касается датировки книги «И-Цзин», другая — транскрипции названия секты Чань. И не путайте корни: надо писать «мегалополис», «мега» — приставка латинская, а не греческая.

Шкловский говорил, что у него два мозга, у Иванова, наверное, их было четыре. Пренебрегая традиционными распрями физиков и лириков, он владел суммой знаний как новый Фома Аквинский. Сам я могу судить только о той узкой сфере, которая относится к современной словесности.

В начале 1990-х Иванова выбрали председателем жюри Букеровской премии, членом которого и мне довелось быть. Собравшись в Лондоне, мы подробно защищали своих кандидатов: Окуджава — фронтовиков, я — Сорокина, и — заодно — тогда только всплывшего на поверхность Галковского. Больше всего меня удивило, что академический небожитель Иванов все читал, обо всем имел свое взвешенное мнение и уважал чужое. Несмотря на горячие споры, Вяч. Вс. привел нас к достойному компромиссу: большого Букера в тот год получил Маканин, малого — Пелевин, и все остались довольны. Оставшееся для прогулок время Иванов провел у лондонских букинистов, где он выкопал пухлый словарь хеттского языка.

— Будет, — радовался Вяч. Вс., — что почитать на обратной дороге.

Языки — это, конечно, отдельная тема. Даже сам Иванов не мог их пересчитать, но в разговорах упоминались две сотни. Одним летним днем на кампусе в Вермонте мне довелось присутствовать при беседе двух друзей.

— Я могу запомнить в день шесть новых иностранных слов, — сказал Ефим Григорьевич Эткинд.

— А я — триста, — чуть ли не извиняясь, ответил Вяч. Вс.

С тех пор, как Иванов умер, я думаю об одном: куда делась та Большая, а не малая, энциклопедия, которая за 88 лет собралась в его невообразимом уме?

— Как — куда: в ноосферу, — утешают меня.

Но я не могу ее, как, скажем, квантовую механику, ни понять, ни представить. Это, конечно, моя проблема. Наверное, для тех, кто заслужил, ноосфера — рай интеллектуалов-агностиков. Словно лимб для обреченных на молчание языческих философов в «Божественной комедии»; только тут им, в отличие от выдумки безжалостного Данте, никто не затыкает рот, если, конечно, там есть рты.

В траурном хоре нашелся один голос, противоречащий всем.

— Иванов, — говорил он, — герой действительно прежнего времени. Сегодня за нас все знает интернет, упраздняющий потребность в энциклопедистах.

И правда — зачем все знать, если извозчик и так довезет? Теперь ведь мы все — недоросли. Это раньше в счастливую эпоху между французской Энциклопедией и Жюлем Верном мир был умопостигаемым. Его можно было описать, начертить, разобрать и сложить обратно. Еще в моем детстве телевизор, например, был прибором, с которым отец, дипломированный специалист, вступал в контакт с помощью дюжины ручек настройки. Теперь мы знаем, где телевизор включается, и с нас того довольно. Но живя на иждивении у непонятной техники, мы рискуем оказаться у нее в заложниках.

О том, как опасно и неразумно доверять свою эрудицию чужим — умным машинам и посторонним людям, компьютеру и социальным сетям, нас предупреждает исторический опыт. Когда у нас была одна Книга, название которой писалось с заглавной буквы, мы верили в достоверность всего, что нашлось в Библии. Но и тогда, когда книг стало много, мы доверяли печатному слову. Понадобились массивные и целенаправленные усилия цензуры, чтобы мы разуверились в печатных страницах, кроме папиросных, из самиздата.

Потом появилось ТВ с распятым мальчиком, и, отчаявшись пользоваться всем, что схвачено властью, мы кинулись в другую крайность, поставив на добросовестность частных лиц, особенно — из фейсбука. Недавно, однако, американцы с обидным для национального IQ удивлением обнаружили, что «частные лица» тоже могут быть властью, причем — чужой. Выясняя степень вмешательства Кремля в президентские выборы, Вашингтон обнаружил тысячи фальшивых персонажей с украденными портретами, биографиями и бесстыдно лгущих.

— Двух ветеранов ограбили в Балтиморе сирийские беженцы, — врет, например, известие, пришедшее из тех же источников, что открыли нам «распятого мальчика».

— Фейсбук, — пророчествовал Марк Цукерберг, — объединит человечество в обход государства.

Но государство, особенно то, что превыше всего ценит уроки секретной полиции, научилось мимикрировать под общество и, как самбист, использует чужую силу — прогресс и демократию — себе на пользу. Столкнувшись с этим, Цукерберг вынужден оправдываться перед Конгрессом за мириады фальшивых новостей, которые без особого смысла, но с редким рвением внедрили в Америку ее соперники.

Во всем этом удивляет не злокозненность, а наивность. А то мы раньше не знали, что научно-техническая революция нейтральна к добру, злу и здравому смыслу. Что типографии печатают Пушкина и Сталина, что радио незаменимо для популяризации Моцарта и Гитлера, что ток годится для лампочки и электрического стула, что интернет служит просвещению и клевете.

— Еще недавно Кремниевая долина, — пишет «Нью-Йорк Таймс», — считалась родиной утопии, сегодня мы смотрим на нее со страхом и подозрением.

Чтобы познать пределы возможности умнеющей на наших глазах машины, нужно сопоставить ее с человеком, особенно таким, как академик Иванов.

Доступность знаний обнажает смысл эрудиции, настоящую цену которой мы раньше не знали. Вот так фотография ярче открыла нам достоинства живописи, переставшей нуждаться в критерии сходства. И не надо быть луддитом, чтобы обнаружить обратную сторону у всего, что наше поколение открыло и полюбило. Компьютер — склад знаний — бесценный, необходимый и унылый, как тригонометрическая таблица Брадиса. Интернет — грандиозное и увлекательное собрание спутанных сведений, столь тесно переплетающих факты с ложью, что требуются специальные навыки, позволяющие разоблачать враки. В Италии, например, теперь этому учат уже в школе.

То же и с эрудицией. Мы получили в распоряжение невиданную за всю историю человечества мощь тотальной информационной системы. Но все, что дается даром, оказывается неполноценным, как легкодоступная любовь.

Подлинная, а не заимствованная эрудиция обладает чудесным свойством. Она плетет индивидуальные сети, попав в которые реальность становится уникальной. Преломившись в мозгу, казалось бы, универсальные знания несут в себе облик личности. Поэтому один великий эрудит никогда не похож на другого: зная все, каждый знает по-разному.

Эрудиция — единственный в своем роде узор из обретенного случайно и нарочно. Она оседает в подкорке, составляя неосознанный архив, который всплывает в нужную минуту, чтобы перебраться из пассивного запаса в активный поиск и привести к открытию. Конечно, с точки зрения экономии мозговых усилий эрудиция — зверски затратная система: нужно все знать на всякий случай. Но именно так мы можем выстоять в той войне с машиной, где академик Иванов уж точно был на передовой.