После очередной перепалки с Лигачевым, который 10 сентября в отсутствии Горбачева вел заседание Политбюро, Ельцин принялся за написание прошения об отставке. И уже через два дня на дачу в Пицунде, где отдыхал генсек, пришел конверт от московского градоначальника.
«Уважаемый Михаил Сергеевич!
Долго и не просто приходило решение написать это письмо... От человеческого отношения, поддержки, особенно от некоторых из числа состава Политбюро и секретарей ЦК, наметился переход к равнодушию к московским делам и холодному отношению ко мне».
Сославшись на это обстоятельство, Ельцин львиную долю своих упреков адресовал лично Лигачеву.
«В целом у Егора Кузьмича, по-моему, нет системы и культуры в работе (...). Получается, что он в партии не настраивается, а расстраивает партийный механизм (...). Нападки с его стороны в отношении меня я не могу назвать иначе, как скоординированная травля... Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто и решить со мной вопрос. Но лучше сейчас признаться в ошибке. Дальше при сегодняшней кадровой ситуации число вопросов, связанных со мной, будет возрастать и мешать Вам в работе. Этого я от души не хотел бы...
Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Прошу считать это официальным заявлением...
С уважением Б. Ельцин».
Прочитав это заявление об уходе «по собственному желанию», Горбачев позвонил своему неуживчивому коллеге и пытался уговорить его не торопиться с выводами:
«Подожди, Борис, не горячись, разберемся. Дело идет к 70-летию Октября. Москва здесь заглавная. Работай, давай, как следует, проведем это мероприятие. Я прошу тебя: не поднимай сейчас вопроса об отставке. После праздников разберемся».
Ельцин согласился.
Но несмотря на заключенное «джентльменское соглашение» Ельцин не сдержал своего слова и решил уйти еще до ноябрьских праздников. На пленуме 21 октября он настоял на том, чтобы ему дали слово.
Столичный градоначальник назвал 3 основные причины своего ухода:
Закончил же Ельцин свою «бунтарскую» речь прошением об отставке:
«Видимо, у меня не получается в работе в составе Политбюро. По разным причинам. Видимо, и опыт, и другие, может быть, и отсутствие некоторой поддержки со стороны, особенно товарища Лигачева, я бы подчеркнул, привели меня к мысли, что я перед вами должен поставить вопрос об освобождении меня от должности».
Горбачев предложил присутствующим обменяться мнениями по поводу услышанного. В итоге обсуждение пятиминутного выступления Бориса Ельцина затянулось на три с половиной часа. Развернулись прения, в которых приняло участие 26 человек, в том числе все члены Политбюро. Все происходящее походило на лубочную сцену, где доброму недотепе-герою от всех достаются тычки и тумаки.
После состоявшийся дискуссии слово вторично взял возмутитель спокойствия — Борис Ельцин: «Суровая школа сегодня, конечно, для меня на всю жизнь... Что касается перестройки, никогда не дрогнул, и не было никаких сомнений ни в стратегической линии, ни в политической линии партии...
Я сказал, что подвел Центральный комитет партии, Политбюро, Московскую городскую партийную организацию и, судя по оценкам членов Центрального комитета партии, членов Политбюро, достаточно единодушным, я повторяю, что сказал: прошу освободить и от кандидата в члены Политбюро, соответственно, и от руководства Московской городской партийной организацией».
Фото: РИА Новости
И если бы не Горбачев, то новоявленного отказника на этом же пленуме сняли со всех должностей. Наиболее ретивые посылали в президиум записки с требованием немедленной расправы. Так, например, поступил будущий глава Казахстана Нурсултан Назарбаев (который уже тогда занимал пост председателя Совета министров Казахской ССР). Он настаивал на немедленном исключении Ельцина «из состава ЦК КПСС» за «клевету на Политбюро и Секретариат ЦК КПСС».
Однако генсек, сказав, что «товарищ Ельцин оказался неподготовленным к такому посту и ему сейчас трудно», многозначительно заметил при этом: «Но я вот не сказал бы, что эта должность непосильна ему в перспективе...» Он также призывал собравшихся «не решать сгоряча этот вопрос». В итоге пленум принял постановление, в котором выступление Ельцина признавалось «политически ошибочным», а соответствующим партийным органам поручалось рассмотреть его заявление об отставке. Решение по «делу Ельцина» было отложено до февраля 1988 года. Только тогда пленум ЦК принял отставку Бориса Николаевича с поста кандидата в члены Политбюро. Важно подчеркнуть, что вопреки распространенному мнению никаких кадровых решений в отношении Ельцина на октябрьском пленуме принято не было!
Может быть, Горбачев надеялся на более снисходительное отношение московских коммунистов к своему патрону, который хоть и забежал немного вперед, но все же по пути, намеченному архитектором перестройки. Однако на состоявшемся 11 ноября пленуме МГК повторилось словесное избиение поверженного кумира. Несмотря на робкие призывы «говорить вовремя» о недостатках руководителей, а не «становиться смелыми задним числом», в целом обвинения в адрес опального шефа были более агрессивными, чем на общесоюзном партийном форуме. Последнее слово самого «виновника торжества» напоминало покаяние в духе Каменева и Зиновьева.
Ельцин: «Я честное партийное слово даю, конечно, никаких умыслов я не имел, и политической направленности в моем выступлении не было...
Я потерял как коммунист политическое лицо руководителя. Я очень виновен перед Московской партийной организацией, очень виновен перед горкомом партии, перед вами, конечно, перед бюро и, конечно, я очень виновен лично перед Михаилом Сергеевичем Горбачевым, авторитет которого так высок в нашей организации, в нашей стране и во всем мире».
Конечно, можно упрекнуть Горбачева в том, что он не распорядился сразу опубликовать речь Ельцина. В отличие от стенограммы московского пленума, подобный отчет всесоюзного октябрьского партийного форума был предан гласности лишь в феврале 1989 года, когда миф о ниспровергнутом бунтаре уже вынес Ельцина на гребень волны народного протеста. Сам «оппозиционер» год спустя признался на встрече со слушателями Высшей комсомольской школы: «Надо было сразу стенограмму выступления дать, и тогда бы вот этого ажиотажа вокруг фамилии Ельцина и не было бы».
Засекреченный пленум породил слух о героическом поступке Бориса Николаевича, который осмелился сказать всю правду в глаза партноменклатуре, за что и был сброшен с кремлевских вершин в бездну политического забвения. Практически в одночасье опальный кандидат в члены Политбюро приобрел всесоюзную популярность и ореол мученика.
Тогда немногие знали, что Горбачев не только как мог старался предотвратить отстранение Ельцина, но и после всего случившегося создал специально под него должности министра без портфеля и первого заместителя председателя Госстроя СССР (так же, как в 1989 году — Комитет по делам архитектуры и строительства в Верховном Совете). Кроме того, Ельцин все время своей «опалы» оставался членом ЦК КПСС (с сохранением всех привилегий) и участвовал в работе пленумов ЦК.
Фото: РИА Новости
Так закончилась партийная карьера Бориса Ельцина и началось его вхождение в большую политику «с черного хода». Страна переходила от управляемой демократии к демократии стихийной. Начатая Горбачевым революция сверху была уже на исходе, начиналась революция снизу, которая избрала себе в герои другого человека. Оставив Ельцина в Москве на правах привилегированного отставника, Горбачев, пусть и против своей воли, превратил его в символ и сосредоточение рождавшейся в стране оппозиции.
Так, может быть, все-таки была настоящая крамола в речи московского градоначальника? Ведь советская история знает немало примеров «сглаживания» текстов выступлений, которые публиковались в партийной печати. Увы! Рассекреченная президентским архивом полная стенограмма октябрьского пленума подтверждает подлинность речи Ельцина, опубликованной в журнале «Известия ЦК КПСС», и ставит жирный крест на мифе о бунтарском спиче Ельцина.
Между тем судьбоносная речь опального партийного боярина практически сразу после пленума начала свою самостоятельную жизнь. Если бунта не было, то его надо придумать — решили соратники подавшего в отставку Ельцина. Тогдашняя правая рука Ельцина и главный редактор «Московской правды» Михаил Полторанин позднее в телеинтервью признался, как он с друзьями-единомышленниками ловко воспользовался возникшим после октябрьского пленума информационным вакуумом.
Нашумевшая речь московского градоначальника была фактически засекречена, а интерес к ней был огромным, и группа журналистов для раскрутки своего кумира довольно быстро сочинила и запустила в народ оппозиционный памфлет, который выдавался за крамольное выступление Ельцина.
В пользу версии открытой фальсификации речи Бориса Ельцина говорит и тот факт, что никто из сотен человек, присутствовавших на пленуме, до сих пор не заявил о том, что опубликованная в партийной печати речь была подвергнута цензурным правкам, а выступление, разошедшееся по рукам, является подлинным.
Фото: РИА Новости
Вот выдержки из сочиненного спича Ельцина (как говорится, почувствуйте разницу).
Прежде всего досталось супруге Горбачева: «Очень трудно работать, когда вместо конкретной дружеской помощи получаешь только одни нагоняи и грубые разносы. В этой связи, товарищи, я вынужден был просить Политбюро оградить меня от мелочной опеки Раисы Максимовны и от ее почти ежедневных телефонных звонков и нотаций».
Была раскрыта тема борьбы с привилегиями номенклатуры (тот самый акцент на социальную зависть, ставший впоследствии основным коньком Ельцина в его борьбе за власть): «Как я должен объяснить это ветеранам Великой Отечественной войны и участникам гражданской, которых сейчас уже можно пересчитать по пальцам. Вы видели список продуктов из праздничного заказа? А мне принесли, показали. И каково мне выслушивать их, когда они говорят, что это объедки с барского стола? И вы понимаете, товарищи, чей стол они имеют в виду! Как я должен смотреть им в глаза? Ведь они же, не щадя жизни, завоевали и вручили нам власть. Что я могу им теперь ответить? Может, товарищ Лигачев мне подскажет»?
Не обошел своим вниманием «коллективный Ельцин» и острую афганскую тему: «И еще один вопрос, еще один тяжелый вопрос, доставшийся нам в наследство. Это — Афганистан, товарищи. И я думаю, что тут не может быть двух мнений. Этот вопрос надо решать как можно быстрее. Надо выводить оттуда войска. И, я думаю, именно этим вопросам должен заняться вплотную товарищ Шеварднадзе, а пока он занимается другими, на мой взгляд, менее горящими делами».
Именно эта «речь Ельцина», в которой мало общего с подлинником, стала документом политического фольклора. Она напоминает подметные письма, распространявшиеся Емельяном Пугачевым. Все здесь наивно. Но именно в этой наивности и простоте — сила этой фальшивки. Так наивно мыслили многие. В этой наивности — приближение к народному сознанию. Стремление обывателей к социальной справедливости через экспроприацию «излишков» у «голодающей номенклатуры» (по известному принципу: отнять и поделить) соединилось с идеологией воинствующего антибюрократизма. Олицетворением того и другого стал Борис Ельцин.
Фото: ТАСС
По сути дела, банальная неспособность Ельцина сработаться с Лигачевым была выдана его «пиарщиками» за бунт против партноменклатуры.
Его выдуманная «речь», разошедшаяся по стране, уже создала легендарного Ельцина взамен реального. Текст этого «выступления» читали, передавали друзьям, перепечатывали и переписывали от руки, отсылали в другие города и даже продавали. Так выдуманный, идеализированный и героизированный Ельцин зажил независимой жизнью — как народный ходатай и отчаянный смельчак, и потом уже реальному Ельцину ничего другого не оставалось, как соответствовать сотворенному из него народному мифу. Народ повел его за собой.
Тогда же для осуществления своего плана Ельцину необходимо было возвращение к реальным рычагам власти. И, несмотря на перенесенное им унижение на октябрьском пленуме, он уже в июле 1988 года просит для себя политической реабилитации на XIX партийной конференции:
«Товарищи делегаты! Реабилитация через 50 лет сейчас стала привычной, и это хорошо действует на оздоровление общества. Но я лично прошу политической реабилитации все же при жизни. Считаю этот вопрос принципиальным...
Я остро переживаю случившееся и прошу конференцию отменить решение пленума по этому вопросу. Если сочтете возможным отменить, тем самым реабилитируете меня в глазах коммунистов. И это не только личное, это будет в духе перестройки, это будет демократично и, как мне кажется, поможет ей, добавив уверенности людям».
Казалось бы, если Ельцин сознательно шел на конфликт с руководством партии, то он должен был окончательно сжечь за собой все мосты. Тем более он сам уверял: «С первых дней работы в Политбюро меня не покидало ощущение, что я какой-то чудак, а скорее, чужак среди этих людей». Так зачем же, спрашивается, после нескольких месяцев избавления от такой дурной компании снова напрашиваться в ее тесные ряды? Кроме того, еще 3 ноября 1987 года Горбачеву доставили записку от Ельцина, в которой тот просил оставить его на посту первого секретаря МГК КПСС. А ведь на октябрьском пленуме он ясно дал понять, что просит его освободить от этой обузы.
Видимо, на самом деле Ельцин верил в сохранившуюся по отношению к нему благосклонность Горбачева. И то, что рано или поздно он будет им востребован. Свидетельством тому может служить и поздравительная телеграмма, отправленная Борисом Ельциным на имя генсека 7 ноября 1988 года: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Примите от меня поздравления с нашим Великим праздником — 71-й годовщиной Октябрьской революции! Веря в победу перестройки, желаю Вам силами руководимой Вами партии и всего народа полного осуществления в нашей стране того, о чем думал и мечтал Ленин».
Какой уж тут бунт?
Эдуард Глезин, кандидат исторических наук
{{subtitle}}
{{/subtitle}}