Евгений Блажеевский, один из самых значительных наших поэтов конца минувшего века, не пережил сознание собственной ненужности и погиб в столкновении с озверевшим социумом 1990-х. Мысль, что все созданное немедленно подвергается забвению, была для него невыносима.
А мой удел, по сути, никакой,
Во мраке человеческих конюшен
Я заклеймен квадратною доской,
Где выжжено небрежное «не нужен».
Не нужен от Камчатки до Москвы,
Неприменим и неуместен в хоре
За то, что не желаю быть, как вы,
Но не могу – как ветер или море...
Чтобы выжить в нашей стране, нужно ничего не помнить. По-видимому, в настоящий момент это и есть национальная идея – впадение в анабиоз. А в свете этой идеи все происходящее – пустая трата времени, созидание – никому не нужная роскошь, потому что все созданное неизбежно будет погребено очередным приступом забвения.
За те 18 лет, что Блажеевского нет с нами, если не считать посмертно вышедшей, но им еще подготовленной книжки «Черта» и одной, посмертной же, статьи в «Континенте», -- лишь пара упоминаний в газетных заметках. Впрочем, он выломился из этой жизни, из нынешних человеческих отношений давно:
И, как от забора доска,
Оторван от мира людского...
Поскольку не желал быть, «как вы». Потому что не желал расставаться с памятью, которая и есть ключ к культуре и подлинной национальной идее. Женя это понимал, но ничего, естественно, поделать не мог. Разве что молиться, по-своему, в стихах:
Освободясь от лошадиных шор,
Толпа берет билеты до америк,
И Бога я молю, чтоб не ушел
Под нашими ногами русский берег...
Сегодня не обязательно брать билеты до америк. Достаточно доехать до центра Москвы – вот тебе и Америка. «В глобальном плане культура уже не учитывается, – писал Блажеевский, – как не учитываются и особенности наций. Тело пожирает душу». Мы тоже стали рыночной монархией. Кесарю нужно отдать кесарево. Впрочем, Женя же и написал:
Российская сущность свободы –
Распад, растворение, мрак...
Это у нас свобода такая, право выбора: так умереть, либо эдак. Всем вместе или поодиночке. Это у нас такой поиск истины – до саморазрушения и самоуничтожения. А процесс целенаправленного, прагматичного, системного погружения во мрак с последующим растворением только начинается. Потому что с таким отношением к собственной культуре мы прямиком попадаем в тот же анабиоз – беспамятство со всеми вытекающими для страны последствиями. Нет книги – нет поэта. А если и есть – можно не читать. Нечитанный поэт в сознании людей отсутствует. Его нет. Поэтому его не жалко терять.
Блажеевский – дитя времени, когда по немытым подъездам, нечищенным улицам и даже пустым магазинам все-таки шлялся бродячий дух поэзии. Когда быть талантливым и одухотворенным было гораздо важнее, чем сытым и богатым. И вот с этими-то наивными представлениями о жизни он неожиданно попал в новую эпоху, в новый мир, в новую страну. Хотя из прежней никуда не выезжал.
Для Жени еще любовь была высшим достоянием, отличительной чертой человека. Конечно, цену прежним временам он знал, но и новые времена оценил достаточно быстро: «Лично мне неуютно еще и потому, что мы, по всей видимости, находимся на том витке человеческого познания и сознания, которые мне уже не преодолеть. Мы присутствуем на процессе, когда изменяется мышление, переоценивается культура, умирают религии в том виде, в каком они сейчас находятся. А вместе с религиями умирает, к сожалению, книга... То, что грядет в грядущем столетии, мне чуждо». Сказано – сделано. Задержался. Навечно. Да и стихи его, похоже, в новый век не пускают.
Впрочем, представить себе сегодня Блажеевского живым уже почти невозможно. С такой открытостью, с такой душой нараспашку в наши дни уже не живут. И раньше-то сложно было. А нынче и подавно. Потому что вместо людей - одни маски. Говорим одно, пишем другое, думаем третье. В литературных кругах научились улыбаться друг другу - верный признак падения. Не случайно Женя к концу жизни так полюбил ночь, предутренние часы, когда все спят. Когда спят – проще.
Я просыпаюсь в час самоубийц,
В свободный час, когда душа на воле
И люди спят, а не играют роли,
И маски спят, отлипшие от лиц.
Не помню, кто сказал: «Если хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах». Да, Бог смеется над нами. Но его никто не слышит. Все заняты составлением планов. По плану – публикации, книжки, премии, звания. Даже стихи наловчились писать планово. Судьбы целые, как дома выстраивают, выписывая еврокирпич из фирменных магазинов. «Вот же смеялись боги!» - когда-то воскликнул Кьеркегор, рассуждая о теории Гегеля. Женя написал проще:
Судьба растет, как дикий виноград,
Как дерево – без чертежа и плана.
Вот только плоды этого дикого винограда не всем сегодня по вкусу будут. Не всем по судьбе.
Ефим Бершин - для «Новой»
P.S.
P.S.
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть,
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.
Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,
И душе тяжело состоять при раскладе таком,
Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр
И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком…
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время –
Не кафтан и судьбы никому не дано перешить,
Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье,
Коли осень для бедного сердца плохая опора…
И слова из романса: «Мне некуда больше спешить…»
Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера.
Евгений Блажеевский. Из венка сонетов «По дороге в Загорск», 1978-1985-1987 годы
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»