Авторы «Заложников» (Россия — Грузия — Польша) идут по следам известной трагедии. В 1983 шестеро парней и девушка — дети известных в республике людей, захватили самолет Ту-134А, намереваясь бежать из СССР. Режиссер Резо Гигинеишвили воссоздает эпоху с чувством — с расстановкой: советская символика на улицах и в учреждениях, недоступные пластинки с «битлами» и заграничные сигареты, трехлитровая банка с пивом на столе, Boney M, старый, словно потрескавшийся от времени Тбилиси.

Авторы не обвиняют и не хотят обелить героев. Они восстанавливают несколько дней перед трагическим событием, сам захват. Пытаются осмыслить след трагедии. Только ли на этих юных лежит ответственность за совершенное преступление? Какова вина страны? Родителей, смирившихся с двойной моралью, не сумевших преодолеть разрастающегося разрыва с детьми.

Но дальше начинаются вопросы к авторам. Как мне кажется, фильм завис между прозрачным лапидарным «румынским стилем» (когда, вроде ничего не объясняя, авторы создают густой воздух времени, дают возможность зрителю самому заполнять смысловые и эмоциональные лакуны) и достоверным психотрилллером. Вроде бы прописаны отношения между заговорщиками, между ними и их родителями, но герои так и остаются для нас терра инкогнита. Возможно, поэтому не испытываешь ни боли, ни сострадания. Мы ничего про ничего не понимаем. Да, границы на замке, двоемыслие, нет свободы передвижения…

Но молодые люди, читающие Библию, в момент решаются на массовое убийство (семь человек погибли, 20 получили ранения)? «Все не так пошло?». «От растерянности?» Входя в самолет с пистолетами и гранатами, не думали вообще? Через некоторое время после просмотра пытаешься вспомнить героев, их лица, судьбы их родителей. Сделать это довольно трудно.

Конечно, давая название фильму, автор имеет в виду, прежде всего, своих героев, это они — «лица, удерживаемые силой» всей системы, построенной на давлении, лицемерии, подчинении. Но и террорист нередко преследует самые возвышенные цели, решаясь установить на земле «рай сейчас». И тогда встает вопрос цены. В случае с «Заложниками» — не только цены свободы. Но и человеческой жизни.

Связь с реальностью у фильма почти метафизическая. Известно, что среди угонщиков был Гега Кобахидзе — сын блистательного режиссера Михаила Кобахидзе — автора волшебных «Зонтика», «Свадьбы», «Музыкантов». Гега сыграл роль Торнике — внука тирана в «Покаянии» Абуладзе. После угона самолета Абуладзе велели переснять все сцены с Торнике. В новой редакции юношу сыграл Мераб Нинидзе. А спустя 34 года со времени трагедии тот же Нинидзе в «Заложниках» — играет отца Гега Кобахидзе. Вот такой круговорот кино и реальной драмы. Правда, об этом в фильме Гигинеишвили не сказано.

Фильм Кантемира Балагова «Теснота» приехал на «Кинотавр» прямо из Канн, где получил приз ФИПРЕССИ. И на сочинском фестивале наверняка не останется без награды. Эта история действительно произошла в Нальчике в конце 90-х, о ней режиссеру из Кабардино-Балкарии рассказал его отец. В еврейской семье пропадают младший сын и его невеста. Сумма выкупа непосильная, семья вынуждена не только продать небольшой бизнес, но и обратиться за помощью к еврейской коммуне. Ощущение саспенса в картине нагнетается за счет кинематографических средств. К примеру, первая часть картины — общие и средние планы, перегруженные людьми и мебелью малогабаритки. И лишь с середины камера выхватывает из густого мрачноватого пространства лица: происходит драматический поворот в судьбе героини (сестру похищенного мальчика играет Дарья Жовнер, будет удивительно, если она не будет вознаграждена за эту неординарную — из ряда вон работу).

Дальше ощущение тесного, душного, враждебного мира будет усилено кашированным экраном 3/4, «близкой» камерой, цветом (в кадр войдет красный — цвет драмы).

У Балагова тщательно продуманная цветовая партитура. Кобальт — цвет героини, теплые тона — родительская гамма, брат и невеста — все оттенки зеленого. Это драма взросления в осложненных обстоятельствах советской жизни. Хотя у «кризиса взросления», точно так же, как у «кризиса среднего возраста», драмы старения — нет национальной принадлежности. И еще это кино про «братское сожительство» культур, традиций, превращенных в тесный плен. И подо льдом внешней истории развивается конфликт вековечных традиций и человечности, у которой нет срока давности. Вся реальная жизнь вокруг молодых героев, устремленных в будущее, гирями тянет в прошлое «с черкесками и кинжалами». Финальный титр фильма вдруг резко ползет, смещается вправо, словно ему тесно на экране.

Самая удивительная кинотавровская история — создание фильма Виталия Суслина «Голова, два уха». Несколько лет назад начинающий режиссер повстречал двадцатидвухлетнего крестьянина Ивана Сергеевича Лашина (по имени отчеству в деревни его и зовут), и снял его в короткометражке «Шнырь», которую показали на «Кинотавре». С тех пор они и общаются. А недавно с Иваном Сергеевичем произошла пренеприятная история, рассказ о ней так впечатлила Виталия Суслина, что решил он ее экранизировать. Ну а кто сыграет Ивана Сергеевича в кино? Разумеется, сам Иван Сергеевич. Снимали в его деревне, в доме, в его коровнике, на ту пору Иван Сергеевич был скотником и пастухом.

Живет себе маленький бедный человек. Среди коров, среди белых-белых снегов. Зимним «днем колючим» спит после работы одетый на топчане. Всех радостей — в магазине за пятьдесят рублей купить банку энерготоника, и маму с Новым годом поздравить. Мама лежит-греется в новогоднюю ночь под одеялом, над ней елочные лампочки. По телефону они больше молчат, всего и слов-то «Ну, ладно». Но сразу ясно: отношения между ними есть. Хорошие.

И вот Ивана Сергеевича, словно щенка (Ваня ростом невелик), подбирает заезжий из города Воронежа гастролер на черном внедорожнике: поедем, говорит, работу хорошую устрою. Увозит из умирающего колхоза. Предлагает совместный бизнес. Может, Ваня бы и отказался из осторожности. Но в деревне его кроме нищеты ничего не держит. А рядом с гастролером красивая девушка в алой шубке, с алыми губами. За руку Ваню берет, в глаза сморит. Настоящая девушка мечта. Или сон. И снится: как плывут они все вместе на лодке по живописной реке: Ваня, его мама и девушка в алой шубке.

Да и доверчив Ваня не по-взрослому. В городе Воронеже новые друзья одевают простодушного с тургеневским именем героя в костюм и белую рубашку, отправляют набирать мелкие заемы и крупные кредиты. Мол, бизнес проверенный, выгодный — деньги прокрутим, поделимся заработком.

Трагикомедия Виталия Суслина только поначалу кино веселое. Режиссер берет классический сюжет «аферы», но разворачивает, рассматривает ее с точки зрения жертвы. Сердце щемит за Ивана Сергеевича. Как за шукшинских чудиков, за «бедных людей», героев Островского, Акакия Акакиевича с его беспомощным криком во тьме «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?»

На протяжении всего фильма автор демонстрирует связанность современной истории с традицией русской культуры. Смотрят на маленького колхозника Ивана каменные изваяния Кольцова, Бунина, Мандельштама. Линия Мандельштама, жившего в ссылке в Воронеже становится лейтмотивом. На улицах вслух читают его «Щегла»: «Мой щегол, я голову закину…» В рифму есть кинематографическая строка: новомодный цирюльник с татуировкой бреет Ваню, запрокинувшего голову покорно — чисто палач.

«Голова два уха» — пограничье документального и игрового кино. Своего рода реконструкция. И Ваня здесь вроде «Нанука с севера», за которым в своем революционном документальном фильме наблюдал Роберт Флаэрти. Иван в фильме молчалив, беззащитен, но не суетен, искренен. Он вроде бы лицо — страдательное. Хотя и совершает единственный акт — вне воли его новых работодателей. Покупает в кредит золотое колечко фатальной девушке-мечте. И кажется, этот жест «подопытного кролика» едва ли не выбивает почву под красивыми ногами мошенницы.

В фильме две страны: опустошенная деревня — останки колхоза с магазином в центре. И город — огромный торговый мол, переливающийся пустотой, обманом и китайскими фонариками, сгорающими в небе. В обеих странах все недвижимо: замерло, заморозилось. Около Ваниного дома в землю вмерз грузовик без колес с надписью «Служба спасения». В городе своя достопримечательность — гигантский корабль, спящий во льду. Ничего не едет, не плывет.

Кто не знает предыстории фильма, говорит: так не бывает, чтобы человек добровольно дал себя опутать. А в опутанных добровольно кредитами — полстраны.

У меня был другой вопрос режиссеру, который тревожил, дергал после показа: «Вот в фильме Ивана используют, им манипулируют. Он — метафора. А что в кино? Не манипулируете ли и вы, не используете его доверчивость, его признание ради вашего фильма?»

Режиссер ответил, как мне показалось, честно. С самого времени их знакомства, он действительно переживает за Ивана. Довольно часто к нему ездит. У него вовсе нет высокомерия по отношению к Ивану и его односельчанам (после известия об его отъезде, они все выстроились в очередь за «счастливым случаем»). Вместе с тем, он отчетливо видит, что происходит. Как дичает деревня и ее жители. Окончательно умирает колхоз. Там невыносимо жить. А они живут. Виталий нисколько не оправдывает своего героя, просто пытается понять. За время их общения, за время съемок Иван Сергеевич стал более открытым. В его жизни забрезжили надежды, смыслы, хотя он снова живет в своей деревне.

…А непосильный кредит так и висит на нем. И думаю, жизни не хватит, чтобы вернуть деньги. Если только какая-нибудь роль в кино снова не подвернется.

Кинематограф всматривается в реальность, существующую безоговорочно, бескомпромиссно, и видит в ней относительность, предсказанную Эйнштейном. Об этом фильм «Турецкое седло» Юсупа Разыкова. В нем пенсионер Ильич — бывший филер, труженик наружки в КГБ с большим опытом. Не может от своего опыта избавиться. И дело не в том, что гэбэшников бывших не бывает. Опыт сильнее обстоятельств жизни. От одиночества «топтун» продолжает следить за теми, кто и пробуждает в нём любопытство. Не может без своих «подопечных», даже готов о них заботиться.

В какой-то момент не ясно, что с Ильичом происходит в реальности, что ему видится. Врач ставит диагноз — «Синдром пустого Турецкого седла» — для общества опасности не представляет. Выражается в спутанности сознания, изменении зрительной системы, выпадении фрагментов в зоне видения, но главное — обострении устойчивых привычек. И режиссер, подобно своему герою, путает в нашем восприятии реальность и «видения» Ильича. Экран вдруг становится черно-белым, цвет вползает в него яркими, нездоровыми пятнами.

Фильм возник благодаря актеру Валерию Маслову, у которого очень странное и притягательное лицо. Стертое и выразительное одновременно. Ему за шестьдесят, сниматься начал всего лишь лет десять назад. Теперь имеет реальный шанс получить награду за лучшую мужскую роль. Этот фильм Разыков придумал специально для него. По словам режиссера, Маслов стал для него «воплощением некоего сгустка, концентрированного образа, который предстояло в полной мере осознать: «В Маслове я увидел воплощённую историческую память, эмоциональную, визуализированную, как зримый облик, образ. Трагический, угрожающий, и одновременно жаждущий сострадания, понимания» .

Как и большинство картин конкурса, картина «Турецкое седло» сделана без участия государства. Еще один пример зависимости действительности от нашего сознания, от желаний.

Как говаривала Гермиона в Гарри Поттере: «Всё возможно, если никто не доказал, что этого не существует».