— Да ну, какая романтизация. Хулиганские частушки, музыка веселых гопников. Я не слышу здесь блатной романтики, точно так же, как не слышу патриотизма в современных, якобы патриотических песнях, которые идут потоком на радио и ТВ. Ясно же, что это написано не от сердца, а для зарабатывания денег, это шоу-бизнес, эстрада. Просто у них эстрада с непрерывным повторением слова «Россия», а у нас с блатными словечками. У нас даже мелодика отличается от шансонной, она совершенно попсовая. Плюс шоу, танцы, развлекуха. Я же говорю: бизнес, ничего личного.

— Если поставить на поток — жить можно. У меня сейчас в работе два проекта, так или иначе связанных с этой темой. Девочки из богатых семей, которые хотят на сцену, но не хотят петь обычную попсу, им нужно что-то такое с заворотом, чтобы сленговые словечки присутствовали. И один человек, очень обеспеченный, который пишет альбом для внутреннего пользования, для друзей и знакомых. Я им помогаю. За деньги.

— Средняя цена — 150 тысяч рублей за песню. Под ключ — с текстом, с аранжировкой. Недорого, кстати. В попсе цены — в районе 20–25 тысяч долларов.

— Зависит от исполнителя. В среднем — 200 тысяч рублей на стандартный зал в 1100–1200 мест.

— Корпоративов как таковых мало, сейчас уже больше не гуляют, как раньше. Но могут быть Дни города, которые спонсируют местные олигархи, или что-то еще в таком роде.

— Регулярно. Во Владимирской области объехали практически все места заключения. Это самая благодарная публика. Кого ни привези, все нравится. А если еще баб показывают, вообще прекрасно.

— Никогда. Либо играем бесплатно, либо платят люди, которым это нужно. Даешь концерт на выезде, и кто-нибудь говорит: «У меня тут хорошие товарищи сидят, не могли бы вы для них сыграть?» Без проблем!

— Какую угодно. Я тут читал, как Ильдара Дадина пытали под песни «Любэ». Но все зависит от вкуса хозяина лагеря: если б ему нравился «Бони М», пытали бы под «Бони М». А зэки слушают либо то, что включает администрация, либо то, что передают с воли, другого выбора у них нет.

— Не всегда, но довольно часто. Я иногда играю концерты для серьезных людей, тех, кто близко к власти. Никакого отношения к криминалу они не имеют, ну если это сейчас вообще возможно. И они говорят: «Юр, давай чего-нибудь поблатнее. Нам эти песни пионерские вот здесь уже».

А бывает наоборот. Самый популярный из моих проектов на сегодняшний день — «Бумер». Главный хит — «Не плачь», миллионов пять просмотров на YouTube. Я-то, когда писал текст, имел в виду зону, но песню вдруг стали активно слушать дальнобойщики. В комментариях под видео дальнобойщики и бывшие зэки так ругаются, что аж невозможно: «Эта песня про нас!» — «Нет, про нас!».

После концерта подходит ко мне мужчина лет 65, говорит: «Спасибо, но вот «Москву–Магадан» вы зря после этой пели. Она же об уголовниках». Я говорю: «Так и песня «Не плачь» про зону». У него аж дыхание перекрыло: «Зачем вы меня обманываете, не может быть!». Может.

Четыре тезиса об эволюции шансона

1. О популярности шансона сегодня говорить не приходится. Интерес к песням Круга, Шуфутинского и многих других резко снизился. Если включить «Радио Шансон», чистого жанра там будет, дай бог, один процент. Блатная песня в старом понимании слова — такое же ретро сейчас, как какой-нибудь черный дельта-блюз.

Выросло поколение, далекое от тюремной романтики, их это не интересует и не вызывает сочувствия. К лагерным песням они относятся приблизительно так, как если бы воспевались заразные болезни. А артист же не идейный уголовник, ему кушать надо. И большинство съехало с этой темы. Или намеком ее дают, или вообще никак.

Все стали усредненными Стасами Михайловыми. Была, если кто помнит, песня Сергея Русских: «На старом кладбище лежат бандиты…» А потом это перестало быть актуальным, и он изменил одно слово — на старом кладбище стали лежать поэты, а не бандиты. У Гарика Кричевского есть знаменитая вещь: «Давай быстрее, брат, налей за бизнесменов и врачей, за музыкантов и воров, и участковый, будь здоров». А сейчас он поет: «За бизнесменов, поваров...» или что-то в таком роде, но уже не воров.

Исключения есть: Новиков, Трофим, Розенбаум. Но их — сосчитать по пальцам.

2.Тренд буквально последних пяти лет: запели бывшие уголовники, и поют они несусветную чушь и грязь. Это блатная песня в худших своих проявлениях. Назвать ее популярной нельзя, у них нет аудитории, на радио им дорога закрыта и на телевидение тоже. Но в узких кругах они популярны, в Москве есть несколько клубов, где они иногда играют.

Группа «Бутырка» по сравнению с ними — Моцарт. Плохие рифмы, плохие мелодии, агрессивный поток фени. В старой блатной песне, которая по большому счету кончилась году в 1990-м, была самоирония, много юмора, куража. А эти с серьезными минами, натянув кепки на глаза, поют: «Привет ворам, смерть мусорам». Полная дискредитация жанра.

В больших городах у них популярности нет, они не могут собирать залы. На периферии их слушают больше, но говорить о том, что эти люди влияют на умы, я бы не рискнул. Они маргиналы.

3. Классика жанра написана отнюдь не блатными. Сегодня с большой долей вероятности можно сказать, что музыку к «Мурке» написал мастер танго, композитор с европейской известностью Оскар Строк. И изначально она была не воровской, а лирической: «Вижу, в зале бара, там танцует пара — Мурка и какой-то юный франт». «Таганка» была революционной песней, а не блатной. «Стоял я раз на стреме, держался за карман...» — написал лингвист Ахилл Левинтон, в 1949 году он был репрессирован и оказался в ГУЛАГе. И так далее.

В то, что условный вор Вася Бриллиант может написать шедевр, я не верю. Эти люди чаще всего малообразованны, они, может быть, виртуозные карманники, но ямб от хорея в жизни не отличат. Блатная классика создана людьми интеллигентными, которых занесло в тюрьмы. На интеллигентов тюрьма производит такое впечатление, что они потом всю жизнь не могут отбиться от этой темы. Из сегодняшних мастодонтов жанра очень немного тех, кто всерьез сидел: Александр Новиков, Иван Кучин, Михаил Танич, вот, пожалуй, и все. А в советское время через лагеря проходили и академики, и балетные танцоры, и эстрадные певцы, и писатели.

4. Шансон при Советах был самым доступным способом выразить протест. Пелось о том, чего нельзя делать в официальной жизни, — воровать, эмигрировать. Потом эта протестная составляющая ушла в рок, а сейчас уходит к рэперам, они поднимают гораздо более острые темы.

Криминальный рэп — жанр, который не знает стыда. Настолько откровенных, похабных и резких текстов в шансоне не встретить, за редкими исключениями матом никто не пел, а в рэпе это сплошь и рядом.

Придите на концерт шансона в трактир «Бутырка», в зале будет 85–90% людей 40+, а молодежь слушает рэп. Шансон очень зависит от радио, а рэп от радио вообще не зависит. Он живет в интернете.