Со страниц потрепанного советского паспорта на меня смотрит девочка с круглыми глазами. Паспорт Ольги Б. давно недействителен, две большие дыры прошивают обложку. Но она бережет его больше зеницы ока — он дает надежду, что когда-нибудь она поменяет его на действующий.
Надежды мало. За четырнадцать лет, которые Оля провела в колонии, сотрудники ФСИН не оформили ей документы. Теперь она лицо без гражданства. У Оли не может быть официальной работы, статус нелегала лишил ее бесплатной терапии от ВИЧ. Оля беременна, но не может официально достать таблетки. А это означает, что ее ребенок может родиться с ВИЧ-статусом.
Похороны в городе Счастье
В советском паспорте написано, что Ольга родилась в 1982 году в Луганской области. Документ ей выдали, когда СССР уже не существовало.
Дети — Оля и пять ее братьев — жили в интернате, родители забирали их только на каникулы.
— Интернат города Счастье, — вспоминает она. — Недалеко было кладбище — каждый день проезжали похороны. Я все думала: это что такое — город Счастье называется, а похороны без конца! Видно, неправильно назвали.
В 1994 году семья переехала в Екатеринбург. Героин Оля попробовала в семнадцать — предложила подруга. Дальше — в тумане. В девятнадцать лет Оля получила четырнадцать лет колонии строгого режима. Двойное убийство.
— Не осознаю, не признаю, не ощущаю. Знаете, есть такое — интуиция человека, что ты понимаешь, что ты этого не делал? — шепчет Оля. Компания — пять девочек и трое парней на квартире. Сначала выпили, потом укололись. Утром в квартире нашли два мертвых тела. Срок получили трое — Оля и две ее подружки.
Первые три года Оля отбывала наказание в Екатеринбурге, потом перевели в исправительную колонию № 6 в Нижнем Тагиле.
Ольга Б. Фото: Алиса Кустикова / «Новая газета»
«К собакам лучше относятся»
О ВИЧ-статусе Оля узнала в тюрьме. Она знает, кто ее заразил, — подруга, с которой кололись одним шприцем. В колонии ВИЧ-инфицированных держали в отдельных бараках.
— К собакам лучше относились, чем к нам, — вспоминает Оля. — Нас не лечили, не давали таблетки, не ставили уколы. Боялись заразиться.
Тех, кто жаловался, сажали в ШИЗО. Оля вспоминает, как 15 суток получила однокамерница, посмевшая заикнуться, что врачи не лечат ей флюс. Оля тихонько плачет, когда вспоминает свои пятнадцать суток.
— На улице минус 40, а меня бросили в камеру с разбитыми окнами в резиновых тапочках, в суконном платьишке. Не дали ни постельное, ни матрас — ничего. Я первый раз в жизни плакала от холода. Всю ночь просидела возле батареи, на спине ожоги остались.
Нами брезговали. Когда мы приходили получать таблетки обезболивающие, нам их в руки не давали. Кидали в лицо. За ручку двери возьмешься в столовой — кричат: «Протирайте срочно, вичовые тут ходили». Терапию давали когда придется. Мы говорим, что так их пить нельзя, что таблетки не действуют!
Оля рассказывает, что в 2007 году в отряде выкосило 15 человек: «Одна девочка умерла от отека внутренних органов из-за терапии, — перечисляет Оля. — Другая сгорела с пневмонией на фоне ВИЧ».
В 2010 году Оля была сама на шаг от смерти. Спас тюремный врач, который на свои деньги покупал ей лекарства и капельницы. «Два месяца держалась температура под 40. Клетки были на нуле», — вспоминает она. Оля выжила, но ее спаситель лишился места. «Он был за осужденных, — объясняет Оля. — С начальником колонии ругался, чтобы вывозили на вольную больницу. А колонии-то зачем конвой оплачивать, машину, врача?»
Четырнадцать лет закончились одним днем. Оля думала, что выйти из тюрьмы — это как прыгнуть с парашютом. А она просто шагнула за ворота.
— Он меня ждал. Ждал, — шепчет Оля. Он — Саша, писал ей письма год до освобождения. Работяга, тоже с ВИЧ-статусом, познакомились через подругу.
— Он меня очень любит, этот человек, — тихо, как будто удивленно говорит она. — И боится потерять. «Да кому я нужна?» — говорю ему иногда.
На секунду я узнаю в ней девочку из советского паспорта с круглыми глазами.
Оля ждет ребенка. Ее прошлая беременность закончилась выкидышем — слишком токсичной оказалась терапия от ВИЧ, которую она принимала. Оля узнала об этом слишком поздно — без документов было не попасть к врачу.
Сейчас беременной Оле надо встать на учет в СПИД-центре.
— Но у меня ни документов, ни полиса, — говорит она. — Завтра мне на УЗИ ехать надо, вот чаевые собираю. Хочется посмотреть, как там ребенок.
В кафе, где Оля назвалась беженкой из родной Луганской области, она получает 15 тысяч рублей. Десять из них уходит на комнату, остальное — на лечение.
— Киви очень хотела. Но я себе позволить не смогла, очень дорого стоит, — рассказывает Оля. — Но думаю, если на баночку хотя бы какую-то… В баночках, знаете, такие продаются, ананасы. Чаевые заработаю — куплю обязательно.
— Очень хочется ребенка, — признается Оля. — Дать ему жизнь не такую, как мне дали, а намного лучше. И любовь — которой у меня не было.
Советский паспорт дает Оле право получить российское гражданство. Это можно было бы сделать в колонии, но нельзя сделать сейчас — за ней числится непогашенная судимость. Подать заявление на паспорт Оля может только через долгих пятнадцать лет. Дорога закрыта и в Луганскую область — там война. От дома, где когда-то Оля жила с родителями, остались развалины.
До недавнего времени Оле удавалось получать антиретровирусную терапию обходными путями, через врачей. Больше такой возможности нет. Это ставит под угрозу жизнь ребенка — чтобы он родился здоровым, ей нужно принимать лекарства.
Второй срок
Как был ни была трагична ситуация, в которой оказалась Оля, она, к счастью, избежала участи тех заключенных, которые выходят на свободу без документов. Олю спасла бумажка — регистрация на территории Пермской области. У кого таких документов нет, прямо с зоны отправляют в Центр содержания иностранных граждан (ЦВСИГ) и готовят к выдворению из страны.
Заключение Минюста о нежелательности пребывания в России людям вручают еще в колонии. «Часто людям даже не дают возможности встретиться с родными, — рассказывает член ОНК по Свердловской области Лариса Захарова. — Судебные приставы приезжают за человеком прямо к штабу колонии, где бывший заключенный получает документы, и везут его в Центр». Так начинается второй срок.
Алексей Соколов. Фото: Алиса Кустикова / «Новая газета»
По словам эксперта фонда «В защиту прав заключенных» Алексея Соколова, вообще-то колония должна готовить заключенному документы, пока он отбывает наказание.
— Собирать справки, устанавливать гражданство, родственников и место жительства, куда поедет заключенный, должны сотрудники спецчасти колонии, — объясняет он. — За шесть месяцев до освобождения заключенному должны подготовить документы.
Но вместо этого бюрократия замыкает круг — вчерашний заключенный с непогашенной судимостью не может претендовать на гражданство РФ, а выдворять лиц без гражданства — попросту некуда.
По свидетельству Ларисы Захаровой, в Центре каждый третий — из исправительных учреждений. И эта волна нарастает: членам ОНК регулярно поступают обращения от заключенных, которые ждут окончания своего срока.
— Им скоро освобождаться, а документов нет, — рассказывает Захарова. — У половины — подтвержденное гражданство, но утерян паспорт. У второй — старый паспорт гражданина СССР.
Максимальный срок пребывания в ЦВСИГe — два года десять дней. Потом человека должны либо отпустить, либо оформить документы. Но даже если суд принимает решение о выдворении, часто его невозможно исполнить.
— Решения о выдворении, принятые в отношении лиц без гражданства, невыполнимы, потому что их отказываются принять другие страны, — комментирует ситуацию омбудсмен Свердловской области Татьяна Мерзлякова. — В итоге лица без гражданства проводят в Центре до года, пока суд не отменит ранее принятое решение по причине его неисполнимости.
«Хуже колонии особого режима»
Узники свердловского Центра содержания иностранных граждан, что на улице Горнистов, 15, бунтуют уже два года. Основных претензий две — долгое содержание и условия.
Официально Центры — не тюрьма: с 2016 года ЦВСИГи находятся в ведении Министерства внутренних дел. Однако правозащитники считают, что в областном Центре для мигрантов царят «тюремные порядки»: до недавнего времени им руководил Владимир Благодарев, ранее — начальник ИК № 2 Свердловской области. В 2016 году Благодарев ушел, но порядки остались прежними, отмечают члены ОНК.
Люди жалуются на духоту в камерах, переполненность помещений и отвратительную еду. В отличие от тюрьмы в Центре не бывает свиданий, прогулки ограничены до 10 минут, а на помывку, по словам людей, не пускают неделями.
В апреле 2015 года в Центре случилось массовое отравление — просили вызвать скорую, вместе этого на место прибыли полицейские, которые избили людей резиновыми дубинками. Из УФМС, в ведении которого на тот момент находились ЦВСИГи, по поводу отравления правозащитникам пришел ответ: говорить о пищевом отравлении нецелесообразно — «симптомов интоксикации у людей не было», они просто «ежедневно разбавляют молоко сырой водой». А что касается избиения — то всего спустя десять (!) дней в Центр приехала скорая помощь и никаких гематом не нашла.
В мае 2015-го — новые избиения. «Шесть сотрудников в камуфляжной форме в касках наносили удары дубинками», — со слов людей зафиксировали члены ОНК в акте проверки. Прокуратура, куда обратились правозащитники, этих фактов не подтвердила.
Акция неповиновения в мае 2015 года. Фото: РИА «ФедералПресс»
В августе 2016 года десять людей повисли на перекладинах зарешеченных окон, скандируя: «Спасите! Над нами издеваются!» Один из участников акции был весь в крови — нанес себе несколько порезов ножом по рукам и животу.
— Мы пошли по камерам, увидели несколько человек, у которых были перемотаны животы и руки, кровь засохла на руках, — вспоминает Захарова.
В феврале 2017 года содержащиеся в свердловском ЦВСИГe забаррикадировались в камере и резали вены. Протест подавляли представители Росгвардии.
В распоряжении «Новой» есть жалобы от узников Центра. Приводим лишь некоторые (орфография и пунктуация сохранена):
«Прогулка 5–10 минут. Плохо кормят. Нету медпомощи. У меня сломанная рука, ночами мучаюсь не могу спать»
«Условия хуже тюремных прогулка 5–10 минут, кормят плохо, даже находясь в лагерях в СУСе я гулял по 1 часу»
«У меня вылез лишай, а с колонии ИК‑54 я вышел совершенно здоровым»
«Я чувствую себя как домашней скотиной»
«Люди здесь находятся 1 год 6 месяцев, кто восемь месяцев и т.д.»
«Здесь режим содержания хуже колонии особово режима»
Жалобы узников Свердловского центра размещения мигрантов
В свердловском ЦВСИГe не обследуют и не лечат ВИЧ-инфицированных. Это притом что лечение люди получают даже в тюрьме.
— Финансового обеспечения на лечение иностранных граждан не предусмотрено гражданством РФ, — заявила прокуратура правозащитникам.
— Человек должен получать лечение при ВИЧ-инфекции, вне зависимости от гражданства и национальности, — прокомментировал ситуацию судья Европейского суда по правам человека в отставке, профессор Джорджио Малинверни. — Если закон государства говорит о том, что мы даем бесплатное лечение только нашим гражданам, он противоречит ст. 1 Конвенции о защите прав человека.
Лариса Захарова приводит в пример историю 25-летнего Александра Шишкова, который провел в ЦВСИГe полгода, скончавшись в городской больнице. Правозащитники настаивают, что молодой мужчина умер, потому что не получал лечения от ВИЧ.
— Бои, голодовки и акты неповиновения — все это переезжает из колонии в ЦВСИГи, — констатирует правозащитник Алексей Соколов. — Так мы отвечаем за бездействие ГУФСИН. За то, что кто-то в колонии не выполнил свои обязанности — не оформил документы.
Правозащитники констатируют: из Центра бегут люди. Бегут, чтобы смешаться с толпой, «уйти с радаров». Так они возвращаются в среду, которая когда-то и привела их в тюрьму. Но там тоже вряд ли удастся выжить.
«Пехота»
В последнее время в Центр социальной помощи «Луна» за помощью обращаются все больше бывших заключенных. «Луна» делит помещение с зоомагазином, а отдельная вывеска Центру не нужна. Кому надо, этот адрес и так знают. Каждый день в Центр приходят за едой, средствами гигиены. А в последнее время — за юридической помощью. Людмила Винс признается: в 2016 году к ним хлынула волна людей без документов.
— Приходят бывшие заключенные без документов и с положительным анализом на ВИЧ, — говорит она. — Что с ними делать?
Людмила приносит стопку папок. В каждой из них — судьба ВИЧ-положительного пациента. За последние полгода только у Людмилы шестнадцать подобных дел. Шесть из них — опять в тюрьме, столько же — перестали появляться в «Луне», отчаявшись получить помощь.
На лечение у пациента с ВИЧ уходит не меньше сорока тысяч рублей в месяц. «Тридцать тысяч на терапию, десять — на анализы и консультации медиков, — перечисляет Винс. — Эти люди не нужны нигде. По факту они просто остаются в России без документов. С ВИЧ-статусом и без лечения».
Три раза в неделю сотрудники «Луны» объезжают самые проблемные точки Екатеринбурга. Оранжевая легковушка Людмилы Винс превращается в «мобильный пункт помощи наркозависимым». Багажник забит коробками с презервативами, брошюрами и упаковками «Доширака». Улица Пехотинцев в Железнодорожном районе Екатеринбурга — тот еще лабиринт Минотавра: навигатор раз за разом теряет след среди серых, как грязный весенний снег, панельных многоэтажек.
Находим нужный подъезд. Людмила глушит мотор. В 2016 году в Екатеринбурге была объявлена эпидемия ВИЧ: при этом из 27 тысяч инфицированных 52% заразились в результате внутривенного употребления наркотиков. Город захлестнула волна синтетического героина: в августе 2016 года было зарегистрировано 173 официальных случаев передозировки.
Мы ждем Козыря — так зовут аутрич-сотрудника «Луны», нашего проводника по лабиринтам Пехоты. Козырь помогает правозащитникам 18 лет.
— На Пехотинцев всего 48 домов, я знал тут 44 точки, — вспоминает он девяностые. — Вот мы только в дом заезжали — там их было семь.
Сейчас Пехота переживает более мирные времена — большинства из тех, кто употреблял наркотики тогда, уже нет в живых. Нет и аптечных облав на наркоманов. Раньше милиция дежурила прямо у аптек, зная наркоманскую привычку — не покупать шприцы, пока нет дозы. «Там их с дозой и брали, человек по двадцать, — говорит Козырь. — От аптеки в 1990-е годы начинался новый путь — в суд и тюрьму».
Этот путь Козырю знаком — он трижды судим. Те, кто про облавы знал, до аптеки просто не доходили. «Одним шприцом кололись по полгода, как в тюрьме, — вспоминает Козырь. — Я сам в подъезд выбегал и искал, какой получше. Придешь домой — под краном помоешь». Людмила Винс говорит, что сегодня ВИЧ среди наркозависимых — у каждого второго. Про диагноз знают не все.
Козырь звонит по старенькому мобильному и уговаривает наркозависимых спуститься за гуманитаркой.
— Кто продает? — переспрашивает он. — Люди меняются, круг один и тот же. — Что употребляют? Соли они употребляют. Много синтетического героина, но большая часть — на солях.
— Выходи! — командует он в трубку.
Пехота не верит доброхотам: клиенты боятся облав, поэтому гуманитарку раздать удается не всегда. Железная дверь разодрана в клочья. На уровне щеколды с внутренней стороны виден засов. За дверью стоит иссушенная женщина со впавшими щеками. Ее ногу обнимает розовощекий двухлетний ребенок в лосинах. Она молча забирает витамины и еду, захлопывает дверь.
Некоторые клиенты «Луны» более разговорчивы. Тогда Людмила достает из кармана блокнот и задает несколько простых вопросов. Что привезти? Когда последний раз сдавали анализ на ВИЧ? Что с документами?
Мы продолжаем наш путь по дворам Пехоты.
— Жена живет в этом доме, от нее двое детей, — вдруг начинает рассказывать Козырь.
И вдруг срывается на историю любви. «Был тут киоск, где торговали цветами, — медленно говорит он. — Мы с Черепом пошли как-то за дозой. Я смотрю — красивая девушка идет. Я у бабушки цветов купил — ей подарил. И все — даже имя не спросил. Проходит недели две — пошел я за пивом, стоит девушка на балконе и курит. Ну, я хватаю пиво и туда, к ней».
Козырь секунду молчит и выдыхает: «Я ведь раньше был не такой».
Дорожный переезд. Над зданием завода с карканьем взлетают вороны — проезжает электричка. В глаза бросается вывеска «Недорого. Купим хлам», за забором звенит болгарка. Здесь в строительной бытовке живут шесть человек без документов, рассказывает Козырь.
— Все деньги тратят на наркотики. Он — из Владивостока, жена — из Перми. Живут до первого мента. У всех ВИЧ.
Наш путь окончен. Багажник оранжевой легковушки опустел на треть.
За перекрестком меня где-нибудь тут высади, — командует Козырь.
Имена были изменены по просьбе героев публикации.
Официально
«Новая» спросила Минздрав: осведомлено ли ведомство, что в ЦВСИГах могут до двух лет содержаться ВИЧ-инфицированные пациенты, не получающие антиретровирусную терапию? Если это так — не видит ли ведомство нарушения прав пациентов, или, по крайней мере, — угрозу здоровью граждан РФ?
По телефону сотрудник пресс-службы предложила переадресовать вопросы: «Это территория МВД, мы на нее не заходим». Спустя неделю министерство все же прислало ответ — но лишь указало номер закона, который регулирует содержание людей в ЦВСИГах.
В пресс-службе МВД нарисовали оптимистичную картину. «Гражданам предоставляется медицинское обеспечение, осуществляется обход комнат, увеличено время проведения ежедневных прогулок», — сообщается в ответе, представленном пресс-службой.
То, что людей долго держат в ЦВСИГах, в МВД признают: «длительность содержания обусловлена длительностью решения вопросов определения страны гражданской принадлежности». В ведомстве заверили, что людям бесплатно оказывается неотложная медицинская помощь. МВД указывает — в период с октября 2016 года жалоб на режим и условия от содержантов ЦВСИГ не поступало.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»