Каррера

Я люблю его. Я зову его «наш итальянец». Вся прекрасная Италия в нем, уроженце маленького ломбардского городка, упорно продвигавшегося по всем ступеням большого футбола. В его черном костюме, белой рубашке, красном галстуке и черном жилете чувствуется стиль Милана, выверенная элегантность итальянской моды, точное благородство цветов и линий. В его взгляде с прищуром, когда он стоит на бровке ― столько знания игры и жизни.

Был ли он счастлив до вчерашнего дня, когда «Спартак» стал чемпионом? Я думаю, он был спокоен, уравновешен, доволен жизнью, деньгами и судьбой, но счастлив? Счастье это что-то другое. Счастье это полное осуществление себя, полное слияние с жизнью, ощущение легкости, когда нет ни стен, ни преград, ни тяготения, и ты вошел в момент времени и сделал, все, что мог, и оно вдруг сработало, случилось.

Каррера, начавший играть в футбол мальчиком и игравший до 44 лет, поднявшийся до «Ювентуса» и снова спустившийся вниз, в провинциальную команду, играющую на маленьком стадиончике ― отдал футболу всю жизнь. Но он никогда не был героем первого ряда. Он сыграл всего один раз за сборную Италии. Как тренер он был всегда за спиной Антонио Конте, всегда был его помощником, всегда лишь одним из людей штаба. Это не мало, и этого достаточно, чтобы достойно прожить в спорте жизнь, но как это мало по сравнению со счастьем главного тренера, который стоит на бровке, творит вселенную и отвечает за все и за всех.

Когда Конте ушел в «Челси», его верный оруженосец Каррера остался не у дел, потому что из семи ассистентов Конте англичане наняли только трех. И Карреры не было в их числе. Такое увольнение, когда тебе показывают, что дальше обойдутся без тебя, унизительно. Конечно, ничего страшного, спорт есть спорт, рынок есть рынок, тренеров нанимают и увольняют… но есть тебе пятьдесят и ты всегда был вторым и вдруг оказываешься без работы и надо начинать все сначала, то это трудно. А возможно, и больно.

Каррера пришел в «Спартак» третьим тренером. После «Ювентуса» и сборной Италии ― команда в далекой Москве, о которой он ничего не знал.

Я видел, как Массимо Каррера в холодный день стоял на бровке с непокрытой головой и в своем стильном коротком миланском пальто, словно настаивая на своем праве быть итальянцем и не сдаваться льду, ветру, стуже, снегу и зиме. А тренер «Урала» Тарханов был в теплой толстой куртке и в шерстяной шапочке. Так они и стояли рядом на бровке ― утепленный, полный от теплой одежды, хорошо знающий что почем в русском футболе Тарханов и стройный Каррера в белоснежной рубашке и без шапки на ледяном ветру.

Все это очень трудно. Трудно приехать в чужую страну, которая может показаться варварской после прекрасной Италии, с ее лимонами в листве и идеальными футбольными полями, и попробовать ногой рытвины и ямы на наших газонах, и не знать ни людей, ни языка, и жить в одиночку на базе клуба, и чувствовать всем собой, всеми нервами и душой, что вокруг другой воздух и другая жизнь. Но ни разу в своих интервью Каррера ни на что не пожаловался. Элегантный итальянец со светлыми бровями, серыми глазами и волевым подбородком защитника ни разу не пожаловался на холод, на погоду, на поля, на судей, на игроков и на все прочее, на что всегда жаловались и жалуются наши тренеры.

Все это была сказка, сказка Карреры, в которой мы жили. Когда уволили Аленичева, Каррера получил команду на две игры, пока не найдут нового тренера. Ну да, он должен был понимать свое место в жизни, должен был знать, что для такой знатной команды как «Спартак» он, к пятидесяти годам ни разу не бывший главным, всегда носивший чужой чемодан, не имеющий ни короткого, ни длинного списка своих личных тренерских достижений — не кандидат. Но он сделал что-то такое, что команда стала побеждать, и он остался главным. Что он сделал? Как он это сделал? Я не верю, что все дело в блокнотах, в которые прилежный итальянец записывал мысли, правила и тактические идеи своего патрона Конте. Дело в нем самом, в его характере, опыте и душе. Дело в Каррере, в том, что сидя третьим тренером на лавке, он сознательно или подсознательно был готов и знал о команде все и оказался способен войти в свою сказку.

Когда он построил игроков, он спросил их, чего, по их мнению, не хватает «Спартаку». Они молчали. Как им объяснить, не зная языка? Длинные речи через переводчика не задевают людей.

Он дал «Спартаку» его утерянную от долгих неудач и неурядиц волю. Он пробудил игроков от вялого сна, он взял их за шиворот и тряхнул, и шестнадцать лет мытарств слетели как труха, и красный стал красным, а белый стал белым, и мяч полетел, и цветные, синие, голубые, розовые бутсы побежали. Итальянец понял самую суть «Спартака», самую его сердцевину. Без страсти эта команда жить не может, без страсти она ничто.

Как сплотить в одну команду таких разных людей? Они даже поговорить толком друг с другом не могут. Мрачноватый немецкий турок Таски и брызжущий светом улыбчивый Промес, всегда улыбающийся Глушаков и никогда не улыбающийся Зобнин, плакавший по ночам от холодов и тоски по райским островам Кабо-Верде Зе Луиш и маленький грузин Жано, которому нужно тепло, чтобы он расцвел… Как их всех сплотить и сделать из них цельную, без разрывов и трещин команду, не знающую страха и устали?

Невозможно забыть белые от бешенства глаза кипера Реброва и то, как он крестился, целовал штанги и что-то говорил им. Невозможно забыть безумные в своем напоре и скорости, отчаянные рейды правого защитника Ещенко, маленького гладиатора с разрисованной боевыми татуировками рукой.

Эта команда билась, сражалась и цепляла победы зубами, если не хватало рук и ног. Эта команда знала, что если есть еще минута, то значит, надо рвать вперед, рвать со всей силы, надо включать полную скорость и рвать так, чтобы клочья летели в штрафной. И мячи вонзались в сетку на последних минутах после ударов Глушакова, в которые он вкладывал всю душу, а потом летел со смехом, раскинув руки как крылья, и после ударов Промеса, который был для нас всех Антохой и Антошкой и дальним родственником того незабываемого Максимки Робсона, который когда-то ходил по Москве в ушанке и пил с Титовым пиво.

Сюжет для кино: пятидесятилетний тренер приезжает работать помощником в чужую страну, неожиданно получает команду, пробуждает ее и идет вверх через победы и поражения, становится чемпионом и плачет в день победы ― слишком надуман даже для кино. Не примут такой сюжет на фабрике грез в Голливуде. Но все так и было. И Каррера правда плакал.