Как любить ребенка в России

Нормальная охранительная родительская позиция вне зависимости от базовых мировоззренческих установок и позиций ее носителя. А в самом деле — как любить ребенка в России? На этот вопрос развернутый ответ в своей книге «Как любить ребенка» дал лишь Я. Корчак. Таким образом, название данных заметок — прямое нескрываемое заимствование. Всего лишь с географическим указанием территории родительской любви. Зачем оно потребовалось? Затем, что эта поразительная книга была написана на территории России, а точнее, Российской империи, в драматических обстоятельствах Первой мировой войны. С тех пор вопрос о том, как любить ребенка, никогда и никем не поднимался. А зря. Но обо всем по порядку.

Миф никогда не должен заслонять человека. Что знаем мы о Я. Корчаке? Писатель, врач и педагог, не предавший своих детей, добровольно решивший идти с ними в газовую камеру. Праведник мира, культурно канонизированная фигура. Все это правда, но не вся. Для большинства людей, детально незнакомых с его жизнью и творчеством, Я. Корчак предстает старым доктором и сказочником, автором дивной детской книжки «Король Матиуш Первый», этаким абстрактным гуманистом-непротивленцем, человеком не от мира сего, подобием доброго доктора Айболита.

Между тем «старый» доктор (на момент гибели ему было всего 64 года) не был карасем-идеалистом. Напротив, он был человеком трезвым, реалистичным, закаленным в боях. Офицер, военврач, прошедший три войны, отдававший себе отчет в хрупкости человеческой жизни, которая мгновенно обесценивается в обстоятельствах массовой бойни. Поразительно, но книгу «Как любить ребенка» он набрасывал в короткие моменты передышек между хирургическими операциями, под стоны раненых и разрывы снарядов в прифронтовой полосе. Нашел время и место для педагогического творчества.

Симптомaтично, что для него, тогда уже достаточно известного писателя, литература была вторична; она выполняла служебную роль фиксации педагогических наблюдений, на основе которых делались глубокие выводы и обобщения. Писательская цепкость глаза и литературный дар лишь помогали находить отточенные формулировки. (К ежедневной письменной фиксации наблюдений за детьми Я. Корчак призывал как родителей, так и педагогов, объясняя последним, что «иначе их жизнь будет промотана зря».)

Но его педагогическая мысль отливалась не только в литературную форму. Я. Корчак обладал редким даром материализации педагогических идей, поскольку был, как сказали бы сегодня, блистательным менеджером образования, способным в сжатые сроки четко организовать работу детского учреждения с невероятно сложным контингентом воспитанников. Тому есть неоспоримое доказательство.

Получив трехдневный отпуск, Я. Корчак отправляется в Киев, в интернат для детей. Интернатом руководила Марина Фальская, которая с трудом справлялась с детьми, чье сознание искалечила война.

Педагог, у которого слово не расходится с делом, вызывает особое доверие. Таков, вне всякого сомнения, Януш Корчак, к рекомендациям которого есть смысл прислушаться, поскольку в них мы, помимо прочего, находим ответ на открытый вопрос, поставленный передо мной отцом девушки: можно ли в безнравственном обществе пытаться воспитать нравственного ребенка?

Ибо Корчак всю жизнь творил педагогику в раздираемой внутренними противоречиями, обостренными постоянными внешними угрозами Польше, находящейся между советским молотом и нацистской наковальней, общественная атмосфера которой не была спокойной и благостной, но насыщенной страхами, предрассудками и фобиями.

На него нападали все. Ортодоксальные евреи — за то, что он полонизирует детей. Поляки и ассимилированные евреи — за то, что без надобности прививает воспитанникам чувство еврейского самосознания, затрудняя их интеграцию в польское общество. Сионисты за то, что не убеждал детей ехать в Палестину. Коммунисты — за то, что не призывал их бороться с капитализмом. «На каком фонаре ты меня повесишь, когда устроишь свою революцию?» — спросил он одного из своих бывших воспитанников. Больней всего он переживал критику от самых близких, ибо среди его сотрудников и выпускников, которые принимали активное участие в жизни интерната, естественно, были люди разных взглядов. (Знаменательно, что такой же принципиальной позиции — быть ни с теми и ни с теми — придерживался о. Александр Мень, о чем он сам говорил незадолго до своей трагической гибели.) Как оказалось, позиция наиболее опасная, когда у большинства людей хаос в головах и смута в сердцах. Тут жди ударов со всех сторон.

В финале жизни Корчак продолжал держаться раз и навсегда избранного пути даже в людоедских условиях гетто. Он был верен своему принципу, что детям, помимо еды, нужна духовная пища, и до самого конца устраивал для них разные интеллектуальные игры: они читали вслух, рассказывали сказки, ставили спектакли. Проницательный мыслитель, знавший цену различным «измам», живой человек, испытавший глубокие разочарования, подверженный депрессиям, что явствует из его дневника и писем, Доктор, по меткому выражению И. Ольчак-Роникер, до последней черты играл с детьми в игру под названием «нормальная жизнь»! Кто-нибудь может предложить иной сценарий ухода в тех обстоятельствах?

И, наконец, его жертвенное решение — пойти с детьми до конца — не было принято в состоянии аффекта. То был не эмоциональный всплеск, а осознанный выбор, продиктованный профессиональным педагогическим долгом. Доказательства? У Корчака были возможности разом прекратить личные страдания. Воспользовавшись ими, он, по крайней мере, не стал бы непосредственным свидетелем неизбежной трагической гибели детей. Во-первых, Корчак был убежденным последовательным сторонником эвтаназии, о чем неоднократно публично заявлял. Во-вторых, достоверно известно, что выход из гетто на арийскую территорию ему неоднократно предлагали.

Но оба сценария для него категорически неприемлемы, ибо равносильны предательству детей.

После сказанного обратимся к точным педагогическим диагнозам и заключениям Доктора Корчака, по возможности соотнося их с реалиями окружающей жизни. По счастью, они сегодня не столь трагичны, но от того драматизм вечных открытых вопросов, на которые каждому новому поколению родителей и педагогов приходится отвечать заново, не ослабевает.

Корчак был далек от узкоконфессионального подхода, но при этом признавал за каждым ребенком право на выбор своего пути к Богу в соответствии с его семейными традициями. Отсюда его заметки — «Наедине с Господом Богом», подзаголовок: «Молитвы тех, кто не молится». В целом его взгляды можно характеризовать как экуменические. Осознавая важность духовных потребностей у детей, он искал образцы для подражания в христианстве и иудаизме, у философов Востока, Древнего Рима, Греции, в теософских, антропософских, масонских доктринах — во всех этических системах, которые считают заботу о высших ценностях главным мерилом человечества.

«Догмой могут быть земля, костел, отчизна, добродетель и грех, могут быть наука, общественно-политическая работа, богатство, борьба, а также Бог как герой, божок или кукла. Не во что, а как веришь»(выделено мной — Е. Я.). Последнее для педагога важнее всего. «Я полагаю, — продолжает Корчак, — корни многих неприятных сюрпризов в том, что одному дают десять высеченных на камне заповедей, когда он хочет сам выжечь их жаром своего сердца в своей груди, а другого неволят искать истины, которые он должен получить готовыми. Не видеть этого можно, если подходить к ребенку с «Я из тебя сделаю человека», а не с пытливым: «Каким ты можешь быть человек?»

С позиции ортодоксов, которых немало среди неофитов последних лет, такой подход недопустим. В поисках свободы Корчак, пользуясь его же выражением, «не потерял в давке Бога», ему в одинаковой степени были чужды и мещанское преувеличенное понятие о человеческой мощи, и властные речения прислужников, посредников, толкователей: «Приди ко мне, ибо только мой Бог настоящий». Доктор слишком хорошо понимал, что «есть разные истины: твоя, моя, его. Наши истины неодинаковы вчера и сегодня. А завтра и твоя, и моя истина будут другими».

Искусителей во все времена было предостаточно, сегодня у нас им несть числа. Будь бдителен, педагог! Мудрый отец А. Мень как-то заметил: «Звездоносцы — все одинаковы». Смирение, стремление укрепить прежде всего себя не по их части. Поиск врага, охота на ведьм более привычные занятия в нашем истерзанном отечестве. Комиссары в клобуках отнюдь не лучше их коллег в пыльных шлемах. Их стараниями в некоторых школах вместо привычного «На зарядку становись!» мы рискуем услышать: «На молитву становись!» При всей внешней благообразности и велеречивости они всегда выдают себя одним существенным признаком — пеной у рта. Выражение это, ставшее крылатым, принадлежит выдающемуся философу, культурологу и религиоведу Г.С. Померанцу: «Дьявол начинается с пены у рта ангела, который вступает в борьбу за правое дело». Я. Корчака — человека тонкого, деликатного, в подлинном смысле слова наследника общемировой культурной традиции, разумеется, не могли устроить узость и ригоризм в их любом проявлении. Непостижимым образом он сочетал в себе живую веру и нормальность: «Отринув толпу Твоих прислужников… заслоняли, не допускали — к тебе я стремился, мой Боже». Вот почему эсхатологические предчувствия, которыми наполнены его книги, никогда не убивали в Корчаке веселья и бодрости духа. Личность педагога такого масштаба не пригнешь к земле, но и не оторвешь от нее. Пересечение же земли и неба, как известно, открывает линию горизонта в любой деятельности, включая и наше педагогическое поприще. В этом, если угодно, главный урок книги «Наедине с Господом Богом». И все же символом веры, оправданием смысла бытия для Я. Корчака всегда был и остался ребенок:

Да, Я. Корчак ясно видел горизонт воспитания, включающий в себя категорический императив Канта: существование звездного неба над головой и нравственного закона внутри нас, но при этом никогда не отрывался от земли. Ибо и был педагогическим реалистом и отдавал себе отчет в том, что школа стоит не на Луне и его воспитанникам предстоит жить в реальном мире. А «мир уродлив и люди грустны», сказал замечательный американский поэт Уоллес Стивенс. Ему вторит Д. Пригов: «Мир прекрасен — это факт, хоть и безобразен».

Из этого не следует, что бесполезно учить детей правде и прививать им вечные нравственные ценности, но: «Да разве может обойтись любовь к правде без знания дорог, которыми ходит кривда? Разве ты желаешь, чтобы отрезвление пришло внезапно, когда жизнь кулаком смажетпо нашим идеалам? (Неожиданно жесткое выражение писателя-сказочника и рафинированного интеллигента.— Е. Ямбург) Разве, увидев тогда твою первую ложь, не перестанет твой воспитанник сразу верить во все твои правды?

Если жизнь требует клыков, разве вправе мы вооружать детей одним румянцем стыда да тихими вздохами?

Твоя обязанность воспитать детей, а не овечек, работников, не проповедников: в здоровом теле — здоровых дух. А здоровый дух не сентиментален и не любит быть жертвой. Я желаю, чтобы лицемерие обвинило меня в безнравственности!»

Лицемерие — ключевая проблема педагогики во все эпохи (взрослые в массе своей, демонстрируя небезупречный образ жизни, проповедуют детям идеальный способ существования, не допуская мысли, что взрослеющие дети кожей ощущают и болезненно переносят фальшь: дистанцию между словом и делом), но бывают времена, когда оно зашкаливает.

Именно лицемерие диктует стратегию воспитания, основанную исключительно на положительных идеалах и примерах, призванных прививать детям любовь к родному пепелищу. А о путях кривды — ни слова. И это в условиях свободного доступа к любой информации в сетях интернета.

Именно лицемерие приводит к тому, что ученик, однажды внезапно уличивший воспитателя в лукавстве, перестает верить во все его правды. А в результате становится циником или стихийным бунтарем, чей протест выплескивается на улицы.

Задиристое желание Корчака, чтобы лицемерие обвинило его (добавим от себя, и педагогов, по сей день разделяющих его взгляды) в безнравственности, сбывается на глазах.

Старый Доктор открыто смеялся, глядя в пустые глаза лицемерия, способные выражать лишь праведный гнев и ничего более. Пустота в глазах не случайна, ибо бездарность — родная дочь фальши.

При всем том он не был диссидентом и ради блага детей был готов играть в разные игры с сильными мира сего, прекрасно понимая, что власти всегда будут с подозрением относиться к независимо мыслящим людям.

Вынужденные компромиссы Доктора раздражали его более радикально настроенных коллег, которые считали, что такое поведение руководителя дурно влияет на воспитанников. Они настаивали на открытой модели детского дома, иными советскими словами, на тесной связи школы с жизнью. У нас эта идея живет и побеждает при всех режимах. Корчак придерживался иной концепции.

Доктор внимательно наблюдал за политикой, считал, что дети должны знать, как устроено государство, но при этом упрямо реализовывал на практике закрытую модель детского учреждения, создавая для своих воспитанников дом, в котором царит нравственное и психическое благополучие. Концепция, уязвимая со всех сторон. Его легко было упрекнуть (и упрекали) в утопизме и непоследовательности. Сам же утверждал, что школа стоит не на Луне, а на деле пытается построить остов утопии. В этом, на мой взгляд, мнимом противоречии имеет смысл разобраться.

Да, он считал, что детей надо готовить к жизни, не утаивая от них ее суровые неприглядные стороны. Но одно дело готовить к жизни, и совсем другое — бросить их в этот бушующий океан, предварительно не научив плавать. Корчак считал, что столкновение с миром должно наступить лишь тогда, когда дети окрепнут. А на этапе взросления он делал все возможное для сохранения их физического и психического здоровья, а главное — прививал детям чувство собственной ценности и тем самым укреплял их собственное достоинство. Этим целям был подчинен весь уклад жизни детского дома, базирующийся как на неписаных традициях, так и на писаных законах. Невероятно загруженный человек, постоянно решавший массу финансовых и бытовых проблем, не прекращавший литературный труд, включавший создание художественных и публицистических текстов, он не поленился разработать для детдома судебный кодекс, более тысячи страниц текста. В результате в его Доме осуществлялось настоящее самоуправление, и царила справедливость.

Конечно, Корчак неутомимо обустраивал свой остров утопии, но по большому счету все реализованные на практике педагогические системы представляют собой такие острова. По отношению к детям Доктор занимал единственно верную охранительную позицию. Такая позиция особенно близка педагогам, осуществляющим воспитание детей в переломные эпохи. Революционер в педагогике, он был охранителем ребенка, потому, выступая на рабочих собраниях, предостерегал: «Нельзя устраивать революцию, не подумав о ребенке». В одном из своих писем он замечает: «Легче всего умереть за идею. Такой красивый фильм: падает с простреленной грудью — струйка крови на песке — и могила, утопающая в цветах. Труднее всего изо дня в день, из года в год жить ради идеи».

Как писал, так и жил, полагая, что по-настоящему преобразовать мир возможно, лишь преобразовав воспитание. Звучит наивно для тех, кто упрямо исповедует веру в то, что бытие определяет сознание, а не наоборот.

Что же касается сомнений в красоте жертвы во имя идеи, то мои личные впечатления — непосредственного рядового участника событий августа 1991 года в Москве — их усиливают. Там под мостом в революционном порыве одни молодые люди накинули брезент, закрыв смотровые щели бронемашины, а другие молодые люди, сидящие в ней, с испугу открыли огонь. Никто не хотел умирать. Могилы погибших тогда утопали в цветах. Сегодня мало кто вспомнит их имена. Виктимное (жертвенное) поведение молодых людей, их «упоение в бою, у бездны мрачной на краю» — известный психологический феномен, который с превеликим удовольствием во все времена эксплуатируют технологи власти в собственных политических целях. Зрелый состоявшийся человек вправе принять решение о вступлении в борьбу, осознавая возможность своей гибели. Но втягивать детей во взрослые политические разборки, не думая о том, что они могут привести к кровавой развязке, — неприкрытый цинизм. Об этом хорошо бы помнить вдохновителям и организаторам молодежных движений, вне зависимости от того, под какими лозунгами и знаменами такие движения собираются. Доктор Корчак — живой участник и свидетель войн, революций и переворотов в Польше знал, как вести себя педагогу, попавшему со своими детьми в водоворот истории. Его жизнь и судьба — образчик самого трудного вида героизма: героизма повседневности.

Вот мы и добрались до вопроса тревожного родителя, ради которого (и вопроса, и родителя) пришлось обратиться за помощью (подсказкой) к Доктору Корчаку. Его опыт подтверждает — да, можно! Но при условии, что воспитатель сосредоточит свои усилия на главном направлении — созидании и сохранении у ребенка чувства собственного достоинства. В этом альфа и омега педагогической системы Корчака. Все остальное — лишь разнообразные инструменты, необходимые для решения правильно поставленной задачи.

Всяко бывает. Ведь педагогу, как и поэту, «не дано предугадать, как наше слово отзовется». Но писатель и педагог Корчак, находясь у последней черты, продолжал фиксировать сохранение этого «загадочного инструмента» у детей. Даже в страшных условиях гетто дети из Дома сирот были известны во всем районе как воплощение благородства. Из его дневника:

Все. После этого схваченного глазами Корчака трагического эпизода, вопрос тревожного отца снимается. Но неизбежно возникает новый. Корчак, вне всякого сомнения, великий педагог. Но может ли обычный родитель справиться с такой невероятно сложной задачей? Что такое обычный родитель? Всего лишь абстракция, ибо все родители разные. И все зависит от того, что у этого родителя за душой. Сказанное, разумеется, относится и к так называемому обычному педагогу.