Колонка · Культура

Зима не просто нам дана, а в гены к нам навеки вшита

Синоптическое

Дмитрий Быков , обозреватель
Я родился в холодной стране. Мало чести — оставь мне хоть эту. 2000
Петр Саруханов / «Новая»
Люблю тебя, апрельский снег, а не грозу в начале мая. Все обещанья вешних нег, все планы дачников ломая, ты засыпаешь общий дом, лежишь на крышах, на воротах — напоминанием о том, что мы живем в таких широтах. И этот снег, и корка льда — они, казалось бы, годны ли для жизни истинной? О да. Ведь это повод для гордыни. Всегда находится кретин, — и, между прочим, их в достатке, добро бы он такой один, а то ведь их таких десятки, — что утверждает: господа, цените место у параши, тут наша древняя среда, а остальное все не наше. В России надо жить трясясь. Постыдно жить в тепле и блуде. Тепло придумал англосакс, а мы нордические люди! О чистота, о белизна, земля нам саван постелила, весна порочна и грязна, и только смерть всегда стерильна! Консервативный поворот переживает вся планета. Не только оттепель пройдет, но вообще не будет лета. Настало время перемен непредставимого масштаба: сейчас мы выберем Ле Пен — вот баба снежная! Вот баба консервативная! Она — арийских ценностей защита. Зима не просто нам дана, а в гены к нам навеки вшита. О снег! — ликует идиот. — О заторможенные реки! Зима не только не уйдет — она вернулась к нам навеки, а все, кто требовать весны неосновательно решился, — они вообще цепные псы заокеанского фашизма. Пусть учат тещу и жену, а мы — пример земному щару, мы признаем одну жару — когда даем соседям жару. Мы убедились при Хруще — нас в мире плохо понимают, мы норд, и климат вообще на переправах не меняют… И вот послушаешь его, весь этот бред густобородый, — и понимаешь: большинство не переделаешь свободой, давай им персик, абрикос, хоть ананас — они не внимут. Тут не в политике вопрос, а это климат, братцы, климат! В России время не пришло для вешних трав, для мать-и-мачех… Нам сроду не было тепло, нет гроз, и нам ли начинать их?! Вот так, почти уже во сне, хотя светло и чай не допит, глядишь в окно на мокрый снег и думаешь: зато ведь топят… Довольно требовать, глупить, идти гулять — большая дерзость. Весной не станут и топить, и что тогда мы будем делать?
Учитесь жить под потолком. Не знаю худшей штурмовщины, чем ждать при климате таком, что народятся апельсины.
Не надо жалобных соплей, дурных сравнений и оглядок: на Украине да, теплей, но там бардак, а тут порядок.
О символичная весна с таким февральским рецидивом, ты так наглядна, так ясна, твой образ стал таким правдивым! Все эти песни на одре невыносимо надоели: поверить в это в январе еще возможно, но в апреле… Весь этот пафосный разбег — уже предмет для скоморошин. Как жалок ты, апрельский снег, как ты ничтожен, как ты чмошен! Так жалок престарелый царь, его придворных дряблый танец. Ты имитируешь январь, а и на март уже не тянешь. И скоро шумный вешний вихрь — о, сколько празднеств, сколько бешенств! — снесет и лыжников твоих, и запоздалых конькобежцев, всех идеологов зимы, что и сейчас-то еле живы, но душат местные умы отсутствием альтернативы. Каким морозом ни ударь — ты имитациями занят: не остановишь календарь, он милосердия не знает. О, эта вянущая плоть, пустое, высохшее вымя… Твои метафоры, Господь, бывают просто лобовыми.
Люблю тебя, апрельский снег! В твоем плену надежда зреет. Живет недолго человек, но пережить тебя успеет. Люблю — за то, что новый век уже не слышит старых бредней; люблю тебя, апрельский снег, за то, что ты такой последний! Прощай, уютный мезозой, век динозавров со слезой! Ты воешь, правду понимая. Но не пугай меня грозой: любить грозу в начале мая — оно и вправду моветон, наследство древних космогоний, — но ваш державный фельетон, поверьте, много моветонней.
Люблю тебя, апрельский смех, над этой гнилью теплохладной. Люблю тебя, апрельский снег, за то, что ты такой наглядный.