Эвакуация Гарроса

На этом месте обычно публикуются стихи, но писать стихи на смерть друзей я пока не выучился, да и вообще, как показали публикуемые сейчас вирши на смерть Евтушенко, такие поэтические надгробия почти всегда плохи. Не потому, что они «датские» (в этом жанре возможны прорывы), а потому, что для стихов нужны как минимум две эмоции, развитие мысли. А философствовать над гробом как-то не очень прилично. И какая вторая мысль тут может быть в случае Александра Гарроса, кроме отчаяния? Надо быть не совсем человеком, чтобы делать из этого литературу.

Его любили все, и это всегда подозрительно, потому что обычно любят тех, кто не мешает, а не мешают обычно ничтожества. Но есть исключения из этого правила: когда человек очевидно, наглядно и почти демонстративно хорош. Гаррос был талантлив, храбр и незлоблив, а завидовать никому не мог по определению, потому что остальные в чем-нибудь да оказывались ущербнее. Если как-то определять его главную литературную и журналистскую (точнее, критическую) тему, то темой этой был «Жук в муравейнике». Стругацких он любил и знал, был ими воспитан — и, как большинство их воспитанников, в нынешнем мире был больше всего озабочен вопросом: как из человека разумного сделать человека воспитанного, что может на него воздействовать, каковы законы выживания понимающенго меньшинства среди ликующего большинства? Лучшая их с Евдокимовым повесть «Чучхэ», написанная на материале истории лицея Михаила Ходорковского, была как раз посвящена главной проблеме: можно ли искусственно вырастить новое поколение людей, наделенное сверхспособностями? Как и у Стругацкого в его последнем романе «Бессильные мира сего», — книге, до сих пор не прочитанной толком, поскольку очень уж много всего туда вложено, — нельзя: в человеческую природу, да и в природу вообще, заложены слишком сильные тормоза. Гомеостатическое мироздание включается в решающий момент — и не дает сверхлюдям осуществиться. Иногда таким тормозом выступает война, и, глядя на новое блестящее поколение, я все больше боюсь, что мы опять увидим тот же гомеостазис в действии. Так уже было с поколением 1940 года, от которого уцелели единицы. И в загадочной, бессмысленной, непостижимой смерти Гарроса в 41 год (как раньше в гибели гениально одаренных Луцика и Саморядова, которые вполне могли придумать нам новую страну) видится мне тот же закон: остановить слишком хороших, которые могли бы нас вытолкнуть из замкнутого круга. А этот круг зачем-то нужен, как нужен, может быть, улавливающий тупик на дороге. Все должно развиваться, а мы — любой ценой крутиться на месте, чтобы окупать собой мировое развитие.

Вот про эту страшную силу гомеостазиса — внезапно включающийся «Фактор фуры», как называлось их с Евдокимовым последнее совместное сочинение, — он и писал всю жизнь, потому что видел проявления этой силы с исключительной зоркостью. Он, думаю, чувствовал ее на себе. Потому что «Серая слизь» (еще один отличный их роман) для своего окончательного торжества нуждается в идеальных условиях, и это не чья-то злая воля, а механизм самосохранения мира. И Россия — какая-то очень важная часть этого гомеостазиса, поэтому она и обречена перемалывать всех, кто способен ее изменить.

А иногда мне кажется, что все еще хуже. Последние месяцы жизни Гарроса были очень мучительны, хотя он никогда не говорил и не писал об этом и вообще держался с таким мужеством, которого мы никогда не дождемся от персонажей нарочито брутальных. Такое мужество проявляют только убежденные космополиты и пацифисты, истинные самураи, как издевательски называл себя сам Гаррос в последний год. Это не тупая покорность судьбе, а особая школа поведения, выработанная долгим чтением и сильным воображением. Как сказал Леонид Филатов в нашу с ним последнюю встречу, когда я как раз привел к нему Гарроса познакомиться, — что ж такое: всю жизнь выделывался, какой ты храбрый и благородный, а перед лицом болезни оказался размазней? Неприлично. И вот я думаю: вдруг Гарроса все-таки забрали именно сейчас потому, что всех нас ожидает нечто катастрофическое, давно накликанное и, страшно сказать, заслуженное? И если он уходил так мучительно, и это все-таки было отчаянной попыткой его спасти, вроде попытки Руматы эвакуировать Будаха, — то насколько же ужаснее то, что ожидает всех оставшихся? Весь этот Арканар, где серых уже сменяют черные?

А что делать тем, кто остался, — тоже, к сожалению, понятно. Противостоять этому новому миру, наступающему на нас, и не думать о результате. И утешаться тем, что либо ты недостаточно хорош, чтобы тебя перемолоть, — либо пока еще слишком нужен здесь, чтобы тебя эвакуировать.