Александр Бакши: «Мы живем в эпоху полной разноголосицы»

Слушаю по радио и читаю умнейших современников. С наслаждением. Но меня бесит их сквозной тезис: надо создавать сложных людей. Только человек, который слушает и понимает авангардную музыку, смотрит авторское кино и читает трудные книги, может создавать великое, двигать прогресс и науку… Мы продолжаем верить в особую роль элиты. В ту самую роль, которую она играла в советские времена, когда физики-ядерщики штурмовали концертные залы, где исполнялись Губайдулина и Шнитке. И почему-то не замечаем парадокса, что Советский Союз проиграл в конкурентной борьбе западному миру, где любители джаза, рока и всякой попсы создавали новые технологии. Связь между искусством, технологиями, политикой, экономикой действительно существует. Но она не так прямолинейна.

Замечательная идея человека-творца как лучшего подобия Творца привела к обожествлению человека-творца. К страшной трансформации: к идее, что только творческий человек — человек. А все остальное — так, биомасса.

И тогда же, в ХХ веке возникает протест против идеи «творца и биомассы». В это время уже выяснилось, что большинство творцов ограниченные люди, которые стали приложением к своему таланту, навыку, инструменту. В те годы возникла тоска по универсально развитому человеку. Об этом писали многие философы и писатели, в том числе и наш Чехов, который говорил, что в человеке все должно быть прекрасно. Когда Пьер де Кубертен в 1896 году выдвинул идею возродить Олимпийские игры, ее горячо поддержали во всем мире. Собственно, с этого момента и началась реабилитация обыкновенного человека, потому что идеал универсально развитой личности не предполагает культа отдельного таланта. Ценность человека — в совокупности его разных качеств. Весь ХХ век развивается идея игры и взаимодействия. Человек проявляет себя не в эстетическом пространстве, демонстрируя свои дарования, а в пространстве игры, где он взаимодействует с другими.

Восстание масс о чем говорит? Автор прежде был единственным человеком, имевшим право голоса в большом собрании. А теперь автора нет. Конвенция кончилась! Никто не будет его слушать безропотно и безответно. Он получит ответ. Глупый? Не важно!

Возникает другое пространство культуры: рок и песни протеста, попса — да-да, и она. Протест маленького человека, который веками был лишен права голоса: «Я тоже хочу говорить!» Протест тех, кто никогда не ходил в оперу.

Советский мир был верен старой конвенции. И в 1930-х, и в 1970-х. Есть элита — она строит мир.

А что такое элита? Люди, которые лучше других олицетворяют ценности, принятые в этом мире. В 1990-х мы слишком просто пришли к мысли: новая элита — это богатый. И тот, кто может не подчиняться закону. А что тогда мы от них ждем? В голове у нас до сих пор остается: надо выслушать, что скажет элита, — и так и сделать.

А это уже не работает. И не будет работать никогда. Главная революция, которая в XX веке произошла, — реабилитация обыкновенного человека. В его простоте — очень разной.

И именно благодаря этому на Западе так шел научно-технический прогресс. Массовое производство. В СССР тоже существовали технологии сотовой связи. Но они были рассчитаны на трех человек: секретарь обкома, два генерала. А кому же они еще нужны?

У нас были компьютерные технологии. «Понедельник начинается в субботу»: главный герой — программист, его машина огромна… А почему? Потому что нужна только для великой задачи строительства коммунизма.

В чем был переворот Джобса? Что он такого придумал? Он сказал простую вещь: компьютер нужен каждому. Домохозяйке тоже.

Да это глупость! Никто не купит компьютер! Но ведь купили. Оказалось: он прав.

То, что делается в одном экземпляре, очень дорого. А в массовом — нет. То, что продается миллиардам людей, удешевляется. И эта массовая доступность компьютеров и сотовой связи перевернула мир.

Почему никому не приходит в голову спросить себя: случайно ли, что Стив Джобс тоже не ходил в оперу? Он обожал рок. Почему эти новаторы воспитаны на попсе? Я не знаю даже, знают ли они Бетховена.

Единственное место в нашей стране, где ищется новая модель существования, современного бытия — это театр. Он сегодня ищет модель взаимодействия всех со всеми. И вот почему композитору важно быть там. Соавторствовать. Вести диалог. Спектакль создает взаимодействие людей. И дальнейшее взаимодействие их труда с публикой. Сегодняшняя полифония — это разноголосица. Мы живем в эпоху полной разноголосицы. И нужно учиться вплетать свой голос в голоса окружающего мира так, чтоб никому не мешать, никого не заглушать и самому высказаться. Страшно сложный процесс. И модели — нет по-прежнему.

Что я делаю сейчас? Работаю с Валерием Фокиным в «Современнике». Это будет «Швейк» — с молодыми актерами: не­страшный, даже смешной рассказ о войне.

Ужас часто прячется в смехе, прикрывается бытом. Понимаете: современный человек — по всему миру — перестал бояться войн. Потому-то они и начинаются.

Ведь — еще раз: мы уже живем в мире, где нет границ. И модели взаимодействия нет. Живем среди чужих. Взаимодействовать не умеем. И это в мире, где все переплетено: экономикой, дорогами, интернетом. Где у «чужих» тоже есть своя правда. В чем она? Мы не хотим думать…

А осенью будет другой проект: вторая редакция спектакля «Реквием для Анны Политковской». Ставит режиссер Эми Тромпетер. Первую версию «Реквиема для Анны» мы делали с ней в Нью-Йорке в 2007 году. Тогда играли в храме: он был протестантский, орган католический, а песнопения — из православного обряда. Всё вместе.

И в этот храм входил Дьявол… Эми Тромпетер пригласила акробата на ходулях. Он мог на ходулях прыгать, падать. Ну — виртуоз. Там были гигантские куклы — до потолка церкви: Эми сама их делала. И группа студентов выводила кукол. Те, вытянув свои гигантские руки, поднимали под своды церкви душу Анны. А душа Анны — была маленькая куколка. И на контрасте размеров, объемов очень многое строилось.

Дьявол пел и плакал громче всех. Жалел Анну и вообще людей: они такие несчастные, жизни не понимают. Пел: единственное, что не смердит, — это деньги. Сейчас Дьявол будет читать рэп. Я перепишу его партию: думаю, так точнее.

Там будет симфонический оркестр… довольно серьезные исполнительские силы. Пять спектаклей в оперном зале на тысячу мест. Это «Фишер Центр» под Нью-Йорком: удивительное место. После 11 сентября 2001 года интеллигенция Нью-Йорка рванула за город, начала переселяться с Манхэттена в окрестные леса. Скупались и перестраивались целые деревеньки. И вот: деревня с одной улицей, состоящая из выставочных залов. Сплошь художники живут. Выставочные залы, залы — и один винный магазин. Все!

А неподалеку выстроили огромный комплекс. Несколько залов в здании: там можно ставить драму, оперу, проводить симфонические концерты. Но все это в лесу. Заповедном. Однажды я шел туда на репетицию через лес по дорожке — и на меня выскочил волк.

Я впервые в жизни видел глаза волка. Совершенно прозрачный взгляд. Шоковое состояние. Вдруг шум за спиной, подъезжает полицейский… Волк задумчиво посмотрел на нас двоих. Развернулся и ушел. Медленно.

И вот осенью в этом комплексе идет Фишеровский фестиваль. Съезжается вся интеллигенция Нью-Йорка. Я там выступал однажды: исполнялся «Диалог с Юрием Норштейном о гоголевской «Шинели». Организаторы сказали перед началом: в зале — пять нобелевских лауреатов. Я подумал: «Какой ужас!»

«Реквием для Анны» пойдет в начале октября. Есть спектакль 7 октября — в день гибели Анны Политковской. В США это вторая версия за десять лет. В России — никто никогда не ставил.

Хотя «Реквием» не о политике вовсе. А о посмертных хождениях души.

И я не понимаю: почему у нас это нельзя сделать?