Нет никакого социально-экономического объяснения тому, что случилось в России в феврале и октябре 1917 года. Экономика страны была на подъеме. Рабочие (тот самый революционный пролетариат) жили неплохо. Во всяком случае не в беспросветном мраке, какой впоследствии рисовали коммунистические историки. Вчитаемся в любимый советскими идеологами роман Горького «Мать» — о жизни Павла Власова в рабочей слободке. (Вообще удивительно, как мы умудрялись пропускать такие детали мимо глаз и мимо сознания.)

«Павел сделал все, что надо молодому парню: купил гармонику, рубашку с накрахмаленной грудью, яркий галстук, галоши, трость и стал такой же, как все подростки его лет».

Учтите, что ему 15—16 лет, никакой особой квалификации и, соответственно, зарплаты у него еще нет. Отец умер, мать не работала. Он один семью содержал. А жили они так:

«Треть дома занимала кухня и, отгороженная от нее тонкой переборкой, маленькая комнатка, в которой спала мать. Остальные две трети — квадратная комната с двумя окнами; в одном углу ее — кровать Павла, в переднем — стол и две лавки. Несколько стульев, комод для белья, на нем маленькое зеркало, сундук с платьем, часы на стене и две иконы в углу — вот и все».

Это значит, у каждого человека в семье угнетенного рабочего Павла Власова была отдельная комната. Помнится, что-то такое вписывали коммунисты не куда-нибудь, а в программу построения коммунизма в СССР. Смею заверить, советские люди в тех же оставшихся рабочих слободках и через семьдесят лет после Павла Власова жили немногим лучше. И часто даже хуже: в таких домиках теснились иногда две-три семьи: бабушка с дедушкой, отец с матерью да еще и старший брат с женой.

И тем не менее все рабочие в 1917 году были «злые». Во времена перестройки знакомая библиотекарша дала мне записки своего деда — московского слесаря, ровесника века, чтобы я предложил их журналу, газете. Но потом они в семье поду­мали, передумали и попросили вернуть. В тех записках новостью для меня было поведение пролетариев. Я ведь, как и все, был воспитан на другом образе революционного рабочего. А они, судя по мемуарам, вели себя агрессивно, стаями ходили по дворам, улицам, чуть ли не избивали непонравившихся. Отчего? Почему?

Всегда считалось, что поводом для февральских выступлений в Петербурге стали перебои с хлебом. В некоторых источниках говорится, что перебоев с продовольствием не было, а было повышение цен на хлеб и на масло. Но в любом случае это не причина для бунта в тех условиях. Ведь страна третий год воюет с чужеземцами, можно и потерпеть. Однако русский народ не стерпел. Рабочие вышли на улицы Петербурга, солдаты бросили позиции и открыли фронт немцам. Так свершилась Февральская революция 1917 года.

Теперь представим 1942 год, блокаду Ленинграда. Суточную пайку хлеба срезают еще на пятьдесят граммов. В ответ рабочие останавливают станки и выходят на улицы с плакатами: «Долой советскую власть!», «Долой Сталина и Жданова!». Войска Ленинградского и Волховского фронтов оставляют окопы и присоединяются к демонстрантам. Гитлеровские солдаты беспрепятственно, играя на губных гармошках, входят в Ленинград. Можно допустить такое в самом больном воображении? А в Петербурге в феврале 1917 года так и произошло.

Что случилось? Как это назвать? Как определить? Массовое помрачение рассудка? Всеобщий морок? Господь в единый год и час лишил разума многомиллионный народ?

Болтовня о русском характере, то удалом и бесшабашном до дури, то тихом и святом до юродства, — в основном вроде бы достояние улиц, пивнушек и прочих теплых мест, где народ чешет языки для услады души. На самом же деле в цивилизованных странах этим самым национальным характером (а точнее — национальным поведением) занимается серьезная наука.

У нас открытые исследования по этой теме начались только после падения коммунистического режима. В 2001 году вышла книга экономиста Михаила Алексеева и философа Константина Крылова «Особенности национального поведения». Их предыдущие книги — «Поведение» и «Поведение — наука об основах нового мировоззрения». Ни много ни мало — «об основах нового мировоззрения».

Алексеев и Крылов, говоря об этической доминанте в характере русского человека, делают упор на понятии «справедливость».

И если народ сверг монархию, а затем пошел за большевиками, значит, большевики задели самую чувствительную струну в характере русского человека — жажду справедливости. Даже те, кто сопротивлялся большевикам, сопротивлялись недостаточно активно, потому как чувствовали за ними некую справедливость, а за собой — некую неправедность?

К справедливости взывают, когда нет закона. Или когда законы направлены против большинства населения. Не случаен же крик души русского человека: «Суди нас не по закону, а по справедливости!»

В таких исторических условиях любой, не признающий власти, становится героем.

И не только у нас. Сразу же приходит на память Робин Гуд. Однако он водил разбойников по Шервудскому лесу во времена Ричарда Львиное Сердце, в XII веке, когда в стране было не то двоевластие, не то междувластие, любой феодал мог убить и ограбить йомена, в том числе при содействии шерифа. Понятно, что вольный стрелок стал тогда народным защитником и народным героем.

Но Робин Гуд — если не единственный, то последний такой герой в Англии. После XIII века там — ни одного разбойника, которого воспевал бы народ. Почему?

Потому что в 1215 году в Англии положили конец как произволу отдельных феодалов, так и всевластию короля и его администрации. В 1215 году принята Великая хартия вольностей, которая четко определила права, обязанности и меру судебной ответственности государственных институтов и граждан.

«Ни один свободный человек не будет арестован или заключен в тюрьму, или лишен владения, или объявлен стоящим вне закона, или изгнан, или каким-либо иным способом обездолен, и мы не пойдем на него и не пошлем на него иначе, как по законному приговору равных ему и по закону страны», — гласит 39-я статья Великой хартии вольностей, принятой, повторю, в 1215 году.

С тех пор любой удалой разбойник там уже не герой, а нарушитель закона.

У нас же прославлялись в народе (и до сих пор прославляются) илейки, кудеяры, стеньки, емельки и прочие. Потому что власть царской России до последних десятилетий защищала лишь права рабовладельцев и правящих сословий. Когда спохватилась, было уже поздно — грянула революция, которая провозгласила насилие как идеологию, «повивальную бабку истории».

Россия — единственная страна в мире, где феодальный строй сменился рабовладельческим.

Россия — единственная страна в мире, где официальный рабовладельческий строй существовал четыреста лет, вплоть до второй половины XIX века.

Вдумайтесь, в Лондоне в 1860 году уже метро строили. А мы грудных детей от родителей отрывали, мы села в карты проигрывали, мы человеческих детей на борзых щенков обменивали, мы право первой ночи использовали.

Если бы только четыреста лет… А предыдущие шестьсот? По «Русской правде» Ярослава Мудрого, штраф (пеня) за убийство смерда или холопа — 5 гривен. «За бобра, украденного из норы, определяется 12 гривен пени».

Не случайно в древности на Востоке считали, что после отпущения раба на волю семь поколений его потомков должны вырасти в свободе, и только тогда кровь раба очистится.

Рабство, на мой взгляд, и привело монархическую Россию к страшному революционному взрыву.

Когда человек становится рабом, все человеческое опадает с него сверху, как шелуха, а изнутри, из души, выжигается дотла.

Раб — это быдло, то есть скотина. А раз скотина, то можно все, ничего не страшно и ничего не стыдно. Так росли и воспитывались дети, внуки, правнуки, праправнуки… Если считать только четыреста лет крепостного права — это почти двадцать поколений, родившихся и выросших в ярме, не знающих в своем воспитании ничего, кроме подлой науки холопского выживания.

А в недрах тех душ копилась и копилась осознанная или неосознанная ненависть, осознанная или неосознанная мечта о мести. И когда мужики нутром почуяли, что пришла, наконец, сладкая возможность отомстить за века унижений, то люто отомстили! В том числе и самим себе. И перекурочили судьбу России.

Еще в 1839 году шеф жандармов А.Х. Бенкендорф предупреждал царя: «Крепостное право есть пороховой погреб под государством».

Вот почему освобождение рабов в 1861 году было уже запоздалым актом. Да, в стране победила промышленная революция, даже дарованы были политические свободы, Столыпин выводил мужиков на отруба, на вольное хозяйствование. Но котел уже перегрелся. Не дети, так внуки крепостных стали так называемыми разночинцами. То есть «вышли в господа». Вот они-то и не могли простить власти рабства своих отцов и дедов. Они-то, образованные, и звали Русь к топору. Чаша ненависти переполнилась. И страна двинулась к Семнадцатому году.

Быть может, начинать освобождение крестьян надо было в 1825 год? Это и поняли декабристы. Победив Наполеона, пройдя с оружием в руках через всю Европу, они увидели, как там живут простые крестьяне. Сердца их преисполнились стыдом и болью за свое, родное. И они вышли на Сенатскую площадь.

Да, путь выбрали кровавый. Но в ту эпоху общество не знало, не выработало еще других форм протеста.

Но почему другие дворяне, собравшись и поодиночке, не обратились к царю, не сказали ему, что декабристы выступали не столько против царя, сколько против рабства?

Дворяне этого не сделали. Они смотрели, как на Кронверкской куртине палач вешает их товарищей.

Дворяне знали, на что покусились декабристы. На святое. На право каждого из них быть царем и богом в своих голодаевках и погореловках, на право казнить и миловать, насиловать крепостных девиц, тащить их из-под венца в свою постель на глазах у крепостных женихов.

И дворяне с этими гнусными правами не хотели расставаться ни за что.

Вот почему они молчали. Вот почему я считаю, что монархическую Россию привели к краху именно дворяне. Ответственность за революции лежит на них. Как на правящем классе. (Для отведения упрека в классовых антипатиях скажу: мой пращур упоминается в Никоновской летописи за 1424 год.)

Рабство развращает и рабов, и рабовладельцев. Нация деградирует. Страна разрушается с двух сторон. Что сделал народ, мы знаем. А куда смотрели дворяне? Ведь уже искры летели. Атмосфера России была наэлектризована предчувствием катастрофы. Увы. Никто не замечал. Правящие классы не думали или старались не думать, уверенные, что в крайнем случае придут казаки, разгонят взбунтовавшееся быдло, как в 1905 году.

Ведь Пушкина читали! Что народ наш добрый, кошку из горящего дома вытащит, рискуя собой. И тут же помещика в этом же доме сжигает, зло смеясь. Читали… Однако такое ощущение, что никто ничего не понимал. Не хотел понимать.

Вот группа людей, которые обязаны были, не могли не осознавать тягчайшей ответственности, которая лежала на их плечах. Это — начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего, командующие фронтами Первой мировой войны. Уж они-то, военные, не могли не понимать, что во время боевых действий императора и Верховного главнокомандующего не свергают. Они должны были бы пресечь на корню любую, самую слабую попытку.

А что сделали командующие фронтами во главе с начальником штаба? Все они (в ответ на «запрос» из штаба) прислали телеграммы с требованием отречения Николая II от престола: великий князь Николай Романов (Кавказский фронт), генерал Брусилов (Юго-Западный фронт), генерал Эверт (Западный фронт), генерал Сахаров (Румынский фронт), генерал Рузский (Северный фронт), адмирал Непенин (Балтийский флот), адмирал Колчак (Черноморский флот), генерал Алексеев — начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего.

Это они, по сути, свергли императора.

А Николай II в те грозные для страны дни отмечал в своих дневниках, как он хорошо поел и погулял: «Погода была мягкая, серая… У меня сразу сделался сильный насморк… Осматривал собрание рисунков и фотографий… Читал, скучал и отдыхал; не выходил из-за кашля… Вечером поиграл в домино».

В домино он играл вечером 26 февраля, а революция началась 27—28 февраля. 2 марта император Николай отрекся от престола — в пользу брата, великого князя Михаила Александровича. «Задержка в приведении к присяге войск приведет к катастрофе», — отмечал тогда генерал Алексеев. Она и случилась. Войска уже начали приводить к присяге новому императору, и тут грянула весть: Михаил отказался принять власть. Нет императора. Нет власти. Некому присягать. Окончательный развал армии произошел именно после отречения Михаила, превратившего церемонию присяги в фарс всефронтового масштаба. Легко представить состояние миллионов вооруженных людей, угнетенных, обозленных слухами об измене в верхах и «бардаке в стране».

Испугался Михаил или нет, трезво оценил свои силы или нет — не имеет значения. Он должен был понимать, что в такой ситуации нельзя оставлять Россию без власти ни на секунду.

Значит, не понимал.

* * *

И Февральскую, и Октябрьскую революции можно, при желании, назвать переворотом, свержением власти узкой группой лиц. Но потом ведь была Гражданская война. Причем Белую армию, воевавшую за веру, царя и Отечество, поддерживали страны Антанты — страны Запада. Вот против какой союзнической силы сражалась Красная армия. И победила. Значит, миллионы и миллионы пошли за большевиками. Взорвалось прошлое, взорвалась накопленная за века рабства подспудная ненависть и подспудная жажда мести. Иначе не объяснить, почему народ-богоносец поднялся против господ, громил господские усадьбы и разрушал церкви.

Сергей Баймухаметов, специально для «Новой»