Читавшие очерк «Музы слышны» наверняка помнят сильный эпизод с участием колоритной личности, скрытой Капоте под невыразительным псевдонимом «Степан Орлов». Анонсируем этот эпизод для не читавших, подчеркнув наиболее существенные для дальнейших рассуждений события.

Орлов, «человек лет сорока, чисто выбритый, с достоинством державшийся, с фигурой спортсмена и лицом ученого», представляется Капоте и еще двум американцам на прекрасном английском, который он объясняет тем, что провел военные годы в Вашингтоне, в советской закупочной комиссии. Через некоторое время он назначает Капоте встречу у Исаакиевского собора. Там Капоте видит, как четверо избивают одного; прибывший на такси Орлов избавляет его от неприятного зрелища и везет в ресторан «Восточный», по пути рассказывая о «незабываемо счастливых» годах, проведенных им в Вашингтоне («Жара. Американское виски. Ужасно нравилась моя квартира. Откроешь окно, нальешь себе виски… сидишь в одном белье, пьешь виски и слушаешь радиолу на полную громкость. И знакомая есть. А то и две. Какая-нибудь да забежит»). В ресторане Капоте с Орловым крепко выпивают (водка, икра), после чего отправляются в куда менее томное заведение; по пути Орловпокупает резинового кролика и вручает его Капоте, с тем чтобы тот передал его понравившейся Орлову американке.В кафе, лаконично охарактеризованном Орловым («Здесь лучше. Для работяг»), они погружаются в совершенно босхианскую атмосферу, пьют плохой коньяк и в конце концов расстаются.

На боку резиновой игрушки понравившаяся Орлову американка напишет «Степан-кролик». Через некоторое время она назовет так самого дарителя — ​не в глаза, разумеется, а рассказывая Капоте о том, что тот позвонил и пригласил ее на танцы.

* * *

Автор фундаментальной биографии Капоте Джералд Кларк пишет, что, хотя Капоте в середине 1950-х годов на русский еще не переводили, кое-кто в Советском Союзе тайком читал его прозу и с «осторожным энтузиазмом» его приветствовал. Самым горячим поклонником Капоте был англист (в оригинале — ​коварное словосочетание «English professor») из «Ленинградского университета», которого писатель прозвал Борисом-кроликом. Как-то вечером Борис увлек Капоте выпивать; вернувшись в гостиницу, они попались на глаза приятельнице Капоте, записавшей в дневнике: «Обнаружила их в дым пьяных у него в номере… Бессвязные речи о водке, икре, “совершенно абсолютно божественном ресторане”». Некоторое время спустя Капоте скажет, что Борис был «остроумным, очаровательным, веселым: в советском человеке эти свойства —​реже платины».

В эпистолярии Капоте есть три открытки, отправленные «дорогому Борису» в Ленинград — ​из Греции (марка отсутствует, поэтому точную дату установить нельзя, но на острове Парос Капоте провел лето 1958 года), Швейцарии (15 ноября 1960 года) и Флориды (предположительно 1960-е годы). На первой написано: «Обосновался на лето на этом чудесном острове. Как было бы хорошо, если бы ты мог провести со мною свои каникулы. Очень рад, что ты получил словари. Скоро напишу тебе письмо. Пожалуйста, черкни мне строчку. Всегда…» На второй: «Не знаю, получил ли ты письмо, которое я послал из Испании? Зиму проведу по этому адресу, возможно, весной приеду в Ленинград. Надеюсь, твои дела хороши. Всего наилучшего, Трумен». Третья содержит просьбу навестить подругу Капоте, писательницу Грэйс Зэринг Стоун, когда та прибудет в Ленинград.

Адресат этих открыток — ​Б.И. Грудинко (B.I. Groudinko).

* * *

В ЛГУ человек по имени Б.И. Грудинко не преподавал, зато работал на кафедре иностранных языков Первого ленинградского медицинского института (и заведовал ею с 1961 по 1988 год). Составить некоторое представление об этой фигуре позволяет несколько экзотический источник: третий номер «Журнала оториноларингологии и респираторной патологии» за 2009 год. Он посвящен памяти профессора Мариуса Стефановича Плужникова (1938–2008), с которым дружил Борис Иванович, «переводчик и преподаватель языков с двадцатилетним стажем, четыре года из которых он провел в США, где, выполняя ответственные задания, постоянно слышал живую английскую речь». Далее следует ряд биографических подробностей и, наконец, внезапное откровение:

Однажды, на заре перестройки, Мариус Стефанович и Борис Иванович гуляли по лесу в окрестностях Комарова с корзинами. Беседа шла обо всем и ни о чем. Спешить было некуда, завтра воскресенье, вечером баня, на ужин — ​жареные с картошкой грибы… Что может быть лучше? И вдруг Борис Иванович произносит: «Мариус! Советский Союз рухнет в ближайшее время! Поверь моим словам и учти в своей работе!» Борис Иванович не мог быть более подробным, поскольку немалый отрезок своей жизни был связан с профессиональной разведкой.

* * *

В «Энциклопедии военной разведки. 1918–1945 гг.» Алексеева, Колпакиди и Кочика (М., 2012) дается следующая справка:

Грудинко Борис Иванович (пс.: Чейс). (08.03.1918–09.2005). Русский. Вольнонаемный. В длительной командировке, оперативный сотрудник Вашингтонской резидентуры ГРУ в 1940-е, помощник резидента. Награжден орденом Отечественной войны I ст. (1945).

В 1990 году Грудинко был награжден также орденом Отечественной войны II степени, но была у него и медаль «За трудовую доблесть», которую он получил в 1944 году вместе с тремя другими работниками советской закупочной комиссии в США. Комиссия была создана по инициативе А. Микояна для осуществления поставок по ленд-лизу и, разумеется, служила ширмой для шпионажа. (Одним из ее сотрудников был знаменитый невозвращенец Виктор Кравченко, автор книги «Я выбрал свободу»; в 1950 году он рассказал другой комиссии — ​по расследованию антиамериканской деятельности — ​много интересного о том, как было налажено это дело.) Двойственная деятельность закупочной комиссии, ее контекст (советский шпионаж в Америке), проект контрразведки США «Венона» — ​колоссальная тема, углубляться в которую мы не станем, приведем лишь одну цитату:

Самыми сильными позициями на заключительном этапе Второй мировой войны и в первые послевоенные месяцы советские разведывательные службы располагали в Соединенных Штатах и Великобритании. <…> Общая численность сотрудников двух крупнейших советских представительств в США — ​Советской закупочной комиссии и Амторга — ​только в Вашингтоне и Нью-Йорке составляла около 5 тыс. человек. Сбором различного рода политической, военной, экономической и научно-технической информации должны были заниматься во время своего пребывания за границей ВСЕ советские специалисты, независимо от того, являлись они сотрудниками разведывательных служб или нет (Позняков В.В. Разведка, разведывательная информация и процесс принятия решений: поворотные пункты раннего периода холодной войны (1944–1953 гг.) // Холодная война 1945–1963 гг. Историческая ретроспектива. Сборник статей. М.: «ОЛМА-ПРЕСС», 2003. С. 322).

Среди недавно рассекреченных документов ЦРУ есть один, в котором описаны структура и штат закупочной комиссии на 1944 год; из него следует, что Б.И. Грудинко (B.I. Grudinko) состоял в продовольственном отделе и отвечал за зерновые и сахар.

В общем, известно об этом человеке, прямо скажем, немного; впрочем, Капоте, скорее всего, не знал и этого. Тут есть ирония: лукавый писатель, кажется, был введен в заблуждение — ​человек, которого он в своей прозе выдавал за другого, сам был не чужд конспирации.

Вышеописанный сюжет — ​не единственный сюжет в биографии Капоте, в котором шпионско-политический мотив соединяется с мотивом, скажем так, сокрытия личности. В «разговорном портрете» под названием «Вот так и получилось» («Музыка для хамелеонов») есть следующий диалог Трумена Капоте и Роберта Босолей, бывшего члена общины Чарльза Мэнсона, отбывающего пожизненное заключение за убийство; Капоте посетил его в тюрьме.

Т. К.: Я вот подумал. Я знаю Сирхана и знал Роберта Кеннеди. Я знал Ли Харви Освальда и знал Джека Кеннеди. А ведь такое совпадение почти невероятно.

Р. Б.: Освальда? Ты знал Освальда? Правда?

Т. К.: Я встретил его в Москве, когда он сбежал. Как-то вечером я обедал с приятелем, корреспондентом итальянской газеты, — ​он заехал за мной и спросил, не возражаю ли я, если мы сперва поговорим с молодым американцем-перебежчиком, неким Ли Харви Освальдом. Освальд жил в «Метрополе», старом, царских времен отеле, неподалеку от Красной площади. В «Метрополе» был большой мрачный вестибюль, полный теней и мертвых пальм. В сумраке, под мертвой пальмой, сидел Освальд. Худой, бледный, тонкогубый —​вид голодающего. И с самого начала злой: скрипит зубами, глаза беспрестанно бегают. Ярился на всех: на американского посла, на русских, что не разрешают ему остаться в Москве. Мы разговаривали с ним пол­часа, и мой итальянский приятель решил, что статьи он не стоит. Очередной параноидальный истерик — ​московские леса кишели такими. Я не вспоминал о нем потом много лет. До покушения, когда его фотографию показали по телевидению.

Ли Харви Освальд прибыл в Москву 19 октября 1959 года, в начале января 1960-го уехал в Минск, а в июне 1962-го вернулся в США с женой Мариной и дочерью Джун. Капоте в последний раз побывал в Москве весной 1959 года. Первое, что приходит в голову, — ​что он просто-напросто приврал. Но, кажется, есть объяснение поинтереснее.

* * *

Итальянским приятелем Капоте мог быть Веро Роберти, московский корреспондент газеты «Коррьере делла сера», среди прочего трижды встречавшийся с Борисом Пастернаком (впервые — ​23 октября 1958 года, когда тому была присуждена Нобелевская премия), отчитавшийся об этих встречах в своей газете, а впоследствии написавший книгу «Москва под кожей» (1968).

(Рискуя отвлечься, процитируем — ​неполностью и в переводе с английского — ​второй из этих отчетов, от 30 октября, в не искаженном советской цензурой виде: «“Меня исключили из Союза писателей, — ​сказал [Пастернак], — ​а сегодня ко мне прислали трех врачей, проверить состояние моего здоровья. Они там ждут. Зачем? Просто не понимаю!” Затем, после паузы, он добавил: “Зачем меня покрывают с ног до головы грязью? Неправда, что я лишний человек, ядовитая тварь, внутренний эмигрант, мещанин и предатель. Боже мой, как это оскорбительно и лживо. А сегодня вот прислали трех врачей меня осмотреть, хотя всем известно, что у меня синовит в легкой форме. Зачем? Мне нужно к ним идти: пожалуйста, подождите меня”. Мне в голову пришла ужасная мысль, и я спросил Бориса Леонидовича, не хочет ли он, чтобы я присутствовал при осмотре. Но он ответил: “Спасибо, но мне кажется, будет лучше, если вы подождете здесь”. Я попытался настоять, и тут поэт понял, что я имею в виду. Он побледнел, с глубоким вздохом положил мне руку на плечо и мягко сказал: “Спасибо, спасибо! Я понимаю ваше беспокойство, но что же мне теперь делать? Я уже мертв!”».)

Через три дня после убийства Кеннеди в «Лос-Анджелес Таймс» появилась заметка под названием «Итальянский репортер вспоминает марксистскую похвальбу Освальда», где приводятся скупые слова Роберти об Освальде, с которым журналист, по его словам, встречался в ноябре 1959 года в Москве. Капоте тогда был в Америке (и 16 ноября прочел в газете о канзасском убийстве, которому будет посвящена самая знаменитая его книга «Хладнокровное убийство), но, как ни удивительно, из этого не следует, что встречу с Освальдом он именно придумал. Вероятно, он и Роберти действительно разговаривали в «Метрополе» с американским перебежчиком, только этим перебежчиком был не Освальд.

* * *

На сайте под названием «Откройте дело Кеннеди заново» пользователь под ником Greg высказал и обосновал блистательную догадку: на самом деле Капоте встречался с Либеро Риккиарделли, прибывшим в Москву с семьей 7 февраля 1959 года и поселившимся в «Метрополе». Не заинтересоваться им журналист Роберти не мог. Болезненный вид Риккиарделли мог объясняться полиартритом, который у него был, озлобленность — ​неопределенностью и тревожностью положения, в котором он оказался: Риккиарделли попросил советского гражданства, но обнадеживать его не спешили. В отличие от Освальда Риккиарделли не подозревали в связях с ФБР, ЦРУ и КГБ и не обвиняли в убийстве Кеннеди, хотя в 2001 году в газете «Известия» была сделана совершенно бессмысленная попытка навести тень на плетень, намекнув, что с ним не все так просто. После этого убийства к нему, разумеется, присмотрелись — ​но едва ли внимательнее, чем к другим американцам, бежавшим в Советский Союз, а незадолго до 22 ноября 1963 года вернувшимся в США (Риккиарделли запросился обратно уже в 1960 году, но улететь смог лишь в июне 1963-го). Тем не менее формально он тоже имеет отношение к покушению на Кеннеди.

«Это, конечно, не так, — ​да интересно, не все ж правду говорить», — ​пишет совсем по другому поводу Борис Парамонов в великолепном эссе на американскую тему «Фирс». Капоте возразить на это было бы нечего. Впрочем, в данном случае его память могла вполне честно заместить «неисторического» Риккиарделли «историческим» Освальдом. Вот в случае со «Степаном Орловым», напротив, интереснее была бы как раз правда — ​но он ее, похоже, так и не узнал.

Дмитрий Харитонов, для «Новой»