Выпьем за любовь, авось и удачу

Хотим поднять бокал. Есть повод. «Ленкому» — девяносто.

И прежде всего — за московское купечество, решившее в начале прошлого века построить себе клуб. За то, что русским коммерсантам хватило ума и денег пригласить архитектора Иллариона Иванова-Шица. А уж он создал один из образцов модерна, в котором до самого рокового семнадцатого года звенели бокалы, встречались лучшие умы, устраивались спектакли и концерты. Это был знаменитый в столице дом, который в конце двадцатых, через бурное десятилетие, вдруг унаследовали артисты. Сначала, в 1927 году, — ТРАМовцы, а затем, через 11 лет, — труппа Театра имени Ленинского комсомола.

За реставраторов и строителей, которые потом годами стирали следы революционных вандалов, разрушивших в 1917-м все, чем гордились москвичи — декор, камины, лепку. Уцелел кое-где лишь дубовый паркет. И как не выпить за светлую память, вкус и талант Олега Шейнциса, блистательного сценографа, который смог в семидесятые довести проект реставрации до безупречного результата. Шейнциса, чье искусство было сродни волшебству и который всегда становился полноправным соавтором спектакля.

За Анатолия Эфроса, который здесь работал, здесь прославился и отсюда был изгнан, начав тут отсчет своей драматической биографии.

За Марка Захарова. Он пришел сюда сорок четыре года назад, в 1973-м, — и это был день большой театральной удачи. Не только для «Ленкома», для страны. С тех пор и по сей день театр живет как триумфально-авторский. Сказать «аншлаги» — ничего не выразить. Билеты в «Ленком» годами, как соль в древние времена, оставались всеобщим эквивалентом: в обмен на них можно было обрести врачебную помощь, иностранную одежду, дефицитную еду. Стремительное, в народе возникшее сокращение «Ленком», именно при Захарове отсекло от судьбы театра все формальное, оставив лишь сутевое: театр, бросающий перчатку времени, испытывающий и меняющий его.

Одно из главных свойств захаровской режиссуры — от «Тиля» до великой «Поминальной молитвы», от «Трех девушек в голубом» до «Плача палача», от «Юноны» и «Авось» до «Пер Гюнта» — высокий демократизм при блеске формы. Как Софокл, Эсхил и прочие античные авторы, Захаров всегда занимался художественно-общедоступным театром. В «Ленкоме» все было понятно всем и всех пробирало до сердцевины. В зале сидели и академики, и плотники. И как никто в российском сценическом искусстве, Захаров понимал и понимает, что такое театральный хит, знает рецепт: порошок из толченого сердца дракона, несколько капель вина из одуванчиков, горстка сушеной вишни и что-то еще (никогда никому не расскажет).

За Григория Горина, драматурга, который, придя, дал театру интонацию разговора с эпохой — ироническую до сарказма, лирическую до нежности, обнимающую смехом, насыщенную надеждой.

За великий ансамбль, в котором сияли Евгений Леонов и Олег Ян­ков­ский, Николай Караченцов и Александр Абдулов, Леонид Броневой и Александр Збруев. И за первую актрису театра Инну Чурикову. И за единственную, неповторимую Татьяну Пельтцер. За сильную труппу, в которой и сегодня звезды сцены и кино, артисты первого ряда, талантливые молодые, по-прежнему заставляющие зрителей плакать и смеяться, мыслить и страдать.

За всех, кто творит невидимую и видимую жизнь театра, — гримеров, монтировщиков, декораторов; благо­даря профессионализму дирекции театр отлажен как швейцарский брегет.

И самое главное — за мгновения искусства, пережитые в этом зале, с этими артистами и этим режиссером, мгновения любви и понимания, откровения и страсти, которые, сгустившись, золотым облаком всегда окружают «Ленком» от самого угла Страстного бульвара и Малой Дмитровки.

Должно быть, это облако хорошо видно сверху.