С режиссером Аскольдом Куровым мы познакомились во время создания нашего совместного с Мастерской Марины Разбежкиной фильма «Зима, уходи!». Аскольд был одним из его 10 авторов. В его фильмах про юношу, которого в детстве сдали в детский дом («25 сентября»), картине о нынешних обитателях Музея-заповедника «Горки», о проблемах российских подростков, представителей ЛГБТ («Дети 404») — социальное и частное, личное никак не разделяются. Все взаимосвязано. Фильм «Процесс» — попытка приблизиться к человеку за пуленепробиваемым стеклом. Приблизиться к 37-летнему режиссеру, отцу двоих детей, назначенному виновным. Этапированного в Якутию для отбывания наказания. По приговору Сенцов должен выйти в 2034 году.
— Откуда знаешь Олега?
— Олег сам нашел меня, когда посмотрел мой фильм «25 сентября». Написал мне в Facebook, что ему понравилось. Представился: «Я тоже режиссер, заканчиваю первый игровой фильм «Гамер». Встретились, когда он приехал на свою премьеру. Потом общались в соцсети. «Гамер» мне понравился. Конечно, видно, что дебют. Работа местами неумелая, есть проблемы с формой. Но удивительно живое кино. Нигде нет фальши. Даже в том, как воссоздан компьютерный мир героев — есть своя достоверность. Известие, что его арестовали, огорошило. Пошел на одно из первых заседаний суда. Просто чтобы как-то поддержать.
—Ты же тогда не был уверен в его невиновности.
— Честно говоря, трудно было поверить, что он террорист. Но, конечно, когда близко не знаешь человека… В каких обстоятельствах как он себя поведет. Мне важно было узнать, что произошло на самом деле. И все-таки мне трудно было допустить, что он виновен. Сама идея взрыва памятника Ленину идиотская и никак не соотносится с тем, что он пишет, что говорит, снимает.
—Знаешь, о чем я думаю? О вашей внутренней связи, о сплетении судеб. Вот Сенцова обвиняют, что хотел подорвать памятник Ильичу. А тебя критиковали за то, что ты подрывал в «Ленинленде» светлую память о вожде. И вот сейчас ты делаешь фильм о Сенцове. Ты же думал про другую картину, о своем деде. А судьба тащит вас навстречу друг другу.
— Мне тоже такие мысли приходили. Можно, конечно, не придавать значения совпадениям, но это любопытно. К примеру, когда Олег посмотрел «25 сентября», отправил фильм своей сестре Наталье Каплан, у которой день рождения 25 сентября.
—Которая стала одной из героинь твоего фильма. А что это за фильм про твоего деда, угнанного в молодости в Германию?
— В 17 лет он попал в немецкий плен, его отправили в Кёльнский трудовой лагерь, где он познакомился с моей бабушкой. За подпольную деятельность его арестовали, посадили в гестапо, пытали и допрашивали. За пару дней до назначенной казни ему чудом удалось бежать. История невероятная.
—Кстати, Сенцову в качестве вещдоков предъявили кассеты с фильмами «Обыкновенный фашизм» Ромма и про историю Третьего рейха.
— Он хотел делать фильм об Отечественной войне, собирал материал. Вроде бы даже писал сценарий о битве за Севастополь.
—Бред, фильм Ромма —одно из самых ярких антифашистских высказываний отечественного кино.
— Это добавляют абсурда, гротеска в истории «одной фальсификации». Пришлось привлекать в качестве эксперта Антона Долина. В результате суд постановил — изъять фильмы из материалов обвинения.
—А идея провести параллель с «Процессом» Кафки пришла тебе в зале суда?
— Она возникла от бессилия. Понимаешь, что ничего не может помочь, повлиять. Даже когда свидетель признается, что давал показания вследствие пыток и отказывается от них. Машина существует вне логики доказательств. Просто движется по расписанию к известной всем «конечной остановке». Ведь следователи с самого начала заявили Сенцову, что за упорство его посадят на 20 лет.
—Все это тоже напоминает фильм, снятый «режиссером»-Системой. Есть «сценарий». Проходит «кастинг», назначается «главный исполнитель». Камеры, вспышки. Вот свидетели, участники «эпизодов»…
— Да, есть ощущение, что судьи играют «роли», и их могут заменить другие исполнители. Да и сам суд превращается в декорацию какой-то многоактной постановки.
—А кафкианство истории не требует какого-то сгущения средств?
— Кафкианство развивается само по себе. Его невозможно победить логикой. Правдой. Поэтому Сенцов и не вступал в диалог с судом. Отказывался участвовать в прениях, отвечать на вопросы прокурора. Лишь один раз решил рассказать, как все было на самом деле. Не столько для суда, сколько для всех тех, кто действительно искал ответы на многие вопросы.
—Вроде бы он назвал все своими именами. И все равно, вижу в соцсетях письмо Василия Сигарева Дмитрию Пучкову с требованием представить доказательства вины Сенцова, а не голословные утверждения. Мне понравился финал: «Дима, знай, если с тобой такое случится, мы тебя также будем защищать». А ведь это распространенная точка зрения: мол, либералы «своего покрывают». Как с этим быть, каждому доказывать? Но ведь не хотят слышать. Дело же не только в заражении теликом, почему они хотят быть обманутыми?
— Я читал эту переписку. Дело в том, что в ТВ-сюжете, на который ссылается Пучков, есть идущий с муляжами взрывных устройств человек. Но это не Сенцов, а Чирний. Но видео так смонтировано, что многие решили, что это он с рюкзаком идет по парку. А про самообман… Олег говорил: это трудно, но необходимо научиться не бояться. Мне кажется, это от страха. Сложно принять то, что живем в такой системе, которая может назначить виновным любого и посадить на 20 лет. Это разрушает «картину мира». Сложно принять позицию Олега, его степень свободы. Я общался с близким другом Олега, который его не поддерживает. Он считает, что Олег неправ, что должен был думать о семье, о детях.
—И его родная сестра в Симферополе также заняла позицию противников Олега. Но ведь у нее муж и сын в ФСБ.
— С ней было невозможно встретиться, поэтому не могу оценивать ее точку зрения. Думаю, что для нее и многих Олег неправ, потому что «полез в политику» и получил заслуженное наказание. Да еще и их подставил.
Фото: Влад Докшин / «Новая газета»
—Мне показалось, что этот фильм —не столько авторское высказывание Аскольда Курова, сколько расследование. Даже про самого Олега, про его неполитическую жизнь я не так уж много поняла. Увидела, что честный, сильный, идет до конца. Ты сознательно убрал, скажем так, лирику, присущую твоему кино интонацию?
— Для меня это самое сложное кино. С самого начала было понятно, что у фильма много задач. Что он не может быть просто авторским. Хотя были и такие варианты. В одной из концепций много закадровых авторских текстов. И анимация была как реконструкция событий. Но в итоге кино само себя организовало. Буду рад, если оно как-то поможет кампании в поддержку Олега. Поможет разобраться тем, кто сомневался. Для меня лично последним свидетельством его невиновности была встреча с его мамой, с его детьми. Что хотите со мной делайте. Не могу представить себе, что он придумал бездарное и страшное… Теракты, несущие не только вред, но и смерть людям.
—Но ведь и для тебя эти съемки были важным расследованием. Для себя лично, что ты открыл?
— Все началось, когда я планировал снимать фильма про деда. Видишь людей, которых сажают в тюрьму, начинаешь об этом думать, примерять к себе. Мне важно разобраться: а что дед чувствовал, сидя в гестапо? Мы с ним не часто при жизни разговаривали об этом. Для него это было самым тяжелым воспоминанием. И когда я вижу Олега, естественно, начинаю думать: вот тебя обвиняют, пытают, разлучают с семьей, как бы ты повел себя?
—Помним, как с обыском пришли к авторам документального фильма «Срок», как срочно потребовались адвокаты. У нас политическое доккино теперь небезопасно…
— И не знаешь, в чем могут обвинить, за что — арестовать. Но, оказывается, можно оставаться свободным, находясь за решеткой. У меня было ощущение, что Олег за решеткой или за стеклом был свободнее нас, сидящих в зале. Что свобода важнее жизни. Всегда.
—Когда снимали «Зима, уходи!», еще были надежды на перемены. Неужели ты до сих пор веришь в действенную силу кино?
— Не верю, что кино способно серьезно изменить ситуацию в стране. Но верю, что кино может повлиять на отдельных людей, которые могут изменить ситуацию.
—Но ты же видишь, сколько замечательных людей просит освободить Сенцова. От Вайды, Вендерса до Джонни Деппа. Ты ставишь в фильм фрагмент, в котором Сокуров буквально умоляет Путина о милосердии. Никакой реакции.
— С одной стороны, понимаешь, да, все бесполезно. А может, еще больше озлобляет власть. С другой — нельзя в такой ситуации ничего не делать. Нельзя молчать. И неизвестно, какая капля станет последней.
—А почему, на твой взгляд, они —Сенцов и Кольченко —смеются, когда слышат приговор. Только потому, что услышали давно обещанные сроки в 20 и 10 лет?
— Приговор точно соответствовал сценарию. А в то же время это состояние, когда уже перестаешь бояться. И еще: здесь, как в драке, ты не можешь показать, что тебе больно, не можешь заплакать…
—У тебя нет возможности контакта с твоим героем?
— Только визуальный. Можно было перекинуться парой слов. Была идея добиться разрешения на интервью в ростовском СИЗО. Отказали. Он знал, что снимаю фильм. Через адвоката разрешил поехать в Крым снимать его детей, его семью.
—Сложней всего маме.
— И она жалуется на здоровье, переживает, что не дождется его. Была у него один раз на свидании в Ростове. Дети живут по большей части с сестрой.
—А вот как это: снимать фильм про героя без контакта с героем? Для документального кино важный принцип приближения. А здесь везде стекло. И в суде, и в телевизоре.
— Это самое сложное. Рассказать о человеке опосредованно. Крошечное интервью. Отрывки из его фильма, выступление в суде… Но надеюсь, что в итоге удалось рассказать не только про Олега, но и о самом процессе. О «процессе», в который втянута страна.
—Мне самым важным показалась даже не вся эта кафкианская история —про нее я знаю, —а человеческая составляющая. Прежде всего сцены с детьми. А понимание возникает через сочувствие.
— Обычно в документальном кино встречаешь человека, понимаешь, что он герой, находишься с ним рядом вместе с камерой… возникает какое-то магнитное поле, которое притягивает события, и ты им следуешь. Вот кто мог ожидать, что, когда мы приедем в Крым к маме и детям Олега, он позвонит? Это был его первый звонок…
—Там, когда девочка заплакала, ее младший брат, совсем малыш, за кадром кричал: «Терпение!»
— Главное — предъявить живых людей. В этом для меня документальное кино отличается от публицистики. Там факты, фабула, события. Но когда видишь глаза человека, следишь за тем, как он себя ведет, в какой позе стоит за этим стеклом… это больше, чем просто информация.
—Он может там писать сценарии?
— Не так давно адвокат был в Якутске, сказал, что Олег написал уже пять сценариев, пока сидел в СИЗО и в колонии.
—Может быть, ты и снимешь фильм по одному из этих сценариев. Должна же история ваших взаимоотношений как-то драматургически завершиться?
— Я передал ему, что готов участвовать в любом из его проектов. Но одно дело — пьеса о Сенцове, которая идет в Театре.doc, другое — киносценарий… Да и у меня нет опыта съемки игрового кино. Надеюсь, он сам снимет. Я готов помогать. И хочу быть зрителем его фильмов.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»