Кризисное безвременье принесет и изменение спроса на рынке труда.

Будет повышаться спрос на веб-разработчиков, специалистов по информационной защите, кибербезопасности.

В сфере добычи сырья понадобятся специалисты по разведке и разработке месторождений, совершенствованию технологий.

В промышленности — ​инженеры в машиностроении, в нефтегазовом сегменте, специалисты в лесной промышленности, инженеры в авиационной, пищевой промышленности.

В продажах — ​менеджеры по продажам высокотехнологичных продуктов.

В банковской сфере — ​управленцы, специалисты по работе с залогами и проблемной задолженностью.

В юриспруденции — ​специалисты в области международного и налогового права.

Будут востребованы НR: директора по персоналу, аналитики с техническим бэкграундом, специалисты по внутреннему обучению.

В зону риска потери работы попадутбухгалтеры начального уровня, продолжатся сокращения численности бухгалтерских подразделений на средних и крупных предприятиях, в том числе государственных. К 2020 году рынок труда для бухгалтеров начального уровня и делопроизводителей может сократиться в три раза.

Банки перестанут размещать новые вакансии и начнут сокращение позиций специалистов, задействованных в бумажном документообороте.

Снизится спрос на сотрудников контакт- и колл-центров в связи с расширением автоматизации подобных видов деятельности. В целом в ближайшие годы в разы сократится объем работы для специалистов по обработке информации.

Сократится спрос на преподавателей иностранных языков.

С 2018 года начнет снижаться спрос на квалифицированных рабочих на промышленных предприятиях.

О том, что рынок труда в России живет в ожидании очередного затяжного стресса, говорит и следующий факт: год назад число россиян, согласных на зарплату по «черной» или «серой» схеме, было минимально, а сегодня уже 47% опрошенных готовы отказаться от «белой» зарплаты. Труднее всего находят работу женщины предпенсионного возраста и молодые люди до 25 лет.

В апреле 2016 года безработица в России составила 6%. Это порядка 4,5 млн человек. Службы занятости подали информацию о миллионе обратившихся. А различные социальные опросы говорят о том, что 27% граждан в 2016 году пожаловались на сокращение рабочих мест.

Центр занятости населения «Басманный» в Лялином переулке в середине рабочего дня пуст.

В коридоре сидит одна девушка. Администратор в зале спрашивает, что меня интересует. Отвечаю, что в принципе меня интересует, чем мне как безработной могут здесь помочь. «Это вам в третий кабинет». Молодой человек за компьютером просит паспорт. Выясняется, что просто так посмотреть вакансии я не могу — ​сначала должна зарегистрироваться в центре занятости по месту прописки.

— А если у вас нет вакансий, которые мне интересны? Может, я все же сначала узнаю, а потом буду регистрироваться?

— А что вас интересует?

— Менеджер по туризму.

Находится две вакансии. Но ни адреса фирм, ни зарплаты мне не сообщают.

— Вы все же зарегистрируйтесь, а потом мы будем искать.

На стенах центра множество материалов. Узнаю, что в топе самых востребованных профессий — ​водитель: более 9 тысяч вакансий по Москве со средней зарплатой в 32 тысячи. Далее по рейтингу популярности идут: каменщик, дворник, матрос, арматурщик, штукатурщик, полицейский, сиделка, массажист. Запросов на корреспондента — ​581 со средней зарплатой 19 тысяч.

Иду в другую дверь, где, как объяснили, можно записаться на курсы. Приходится ждать несколько минут, потому что список курсов в единственном экземпляре выдается на руки в присутствии сотрудника.

Список стоя листает пожилой мужчина. Жду. Получив распечатанный файл, выясняю, что можно обучиться на тракториста, экскаваторщика, штукатурщика, промышленного альпиниста и много чего еще, требующего выдающихся физических кондиций. Это явно не подходит. Спрашиваю, что есть для меня. Сотрудница заводит тот же разговор: надо сначала зарегистрироваться. На мои аргументы, что я хочу понимать, на что в принципе можно рассчитывать, тянет: «Ну, я не знаю, чего вы хотите». Я хочу профессии гуманитарного склада или, по крайней мере, в сфере обслуживания. «Вот, посмотрите. Это мы еще планируем в этом году запускать, но пока не ясно, когда. Если встанете на учет, вам будут присылать сообщения о наборе. Но имейте в виду, что сюда будут записывать льготные категории. Если останутся места, то попадете».

В сухом остатке: при известном везении смогу научиться пользоваться персональным компьютером, быть товароведом, веб-дизайнером, парикмахером и социальным работником.

Девушка, которая сидела в коридоре и ждала приема, выходит вместе со мной из здания. Прошу поделиться опытом. Рассказывает, что стоит на учете в центре занятости с сентября. Ее пособие по безработице — ​2 тысячи в месяц, при условии, что она ходит дважды в месяц отмечаться в центр. По профессии «оператор ПК». То есть оператор персонального компьютера. Разговаривает она неохотно, поэтому уточнить, где работала до увольнения, не получается. «Да я сюда не из-за работы хожу, а из-за мамы. Она настояла. Она здесь работу нашла. За копейки — ​на 9 тысяч гардеробщицей в институте».

Если вбить в поисковик запрос «отзывы о центре занятости», негативные будут преобладать с критическим перевесом.

«Все эти центры занятости — ​сплошная фикция. Они делают вид, что помогают нам найти работу, а мы делаем вид, что им верим. Я уволилась из банка, а они мне дали направление опять в тот же банк, но в другом районе Москвы. Другие вакансии, предложенные мне, бывшему работнику банка, были таковы: гладильщица белья на Ленинградском вокзале, упаковщик колбасы, упаковщик замков, сборщик замков, уборщица, курьер, кассир в супермаркете, продавец кастрюль».

«С порога тебе психолог говорит, что через данную службу работу найти НЕВОЗМОЖНО. Встретила там многих одноклассников. Им тоже НЕ ПОМОГЛИ. Даже по рабочим специальностям. Нормально так? Эта служба идеально следит за правильным начислением денег — ​в этом ее функция, но никак не в поиске вакансий. Звонишь по вакансии, а там отвечают, что у нас другие требования и удивляются направлению, выданному службой. Стояла год без толку».

Впрочем, официальная информация, которая регулярно публикуется в газете «Биржа труда» — ​органе департамента труда и социальной защиты населения Москвы, выглядит вполне оптимистично: из 139 тысяч человек, обратившихся в службу в 2016 году, было трудоустроено 106 тысяч. Из общего числа вакансий 55% — ​вакансии для рабочих, 18% — ​вакансии, на которые работодатели планируют привлекать иностранных рабочих. Дополнительное профобучение и профобразование получили 78 тысяч человек.

— В августе минувшего года министр труда Топилин сообщил, что безработица в России держится на отметке 6% и ничего страшного не происходит.

— Эти 6% безработицы измерены по методологии Международной организации труда (МОТ), их получают в результате большого опроса. Он проводится Росстатом, опрашивают десятки тысяч людей. К вам подходят на улице и спрашивают: «Вы работаете или не работаете?» При утвердительном ответе — ​все, до свидания. А если: «Нет, я не работаю» — ​спрашивают: «Вы ищете работу или не ищете работу?» Если ответ «Нет», то ответивший тоже не попадает в эту статистику. Человек, может, и не ищет работу, он хочет отдохнуть, поучиться. А если ответит «Да», то его спрашивают: «Готовы ли вы сразу же выйти на любую работу, которую вам предложат?» Человек может сказать: «Не готов, я инженер и не хочу идти дворником». И он тоже выпадает. А если только человек уже говорит: «Да, готов», он доведен до кризисного положения.

— То есть эти 6% —​дошедшие до отчаянного состояния люди, которые ищут работу?

— Это действительно те, кто реально нуждается в работе сейчас. И вот таких у нас 6%. По мировым меркам — ​очень хороший параметр.

На самом деле у нас проблема не с безработицей, а с занятостью. В стране все-таки работают почти все, кто хочет, за исключением маленьких городков, где, потеряв работу, можно действительно оказаться в безнадежной ситуации.

Люди у нас в основном работают, но им не нравится их работа. Им не нравится специальность, должность, они считают, что им мало платят. Люди боятся, что могут лишиться работы, это у нас сейчас одна из самых больших фобий.

— Минтруд регистрирует почти 1,5 миллиона вакансий и миллион безработных. Но эти вакансии и безработные хронически не встречаются. Почему?

— Наша система поиска работы довольно архаична. В центр занятости идут немногие из потерявших работу. Наш человек, став безработным, первым делом начинает рыскать по знакомым, по родственникам. Это классический способ, что называется, «устроиться по знакомству». Еще в 2000-е годы можно было так пристроиться и получить работу примерно того же качества, что и была. Тогда же начался расцвет гастарбайтеров.

— Они шли на рабочие места, которые нашими людьми тогда не рассматривались в принципе?

— Да. Более того, у нас же сложилась система, когда в строительстве, коммунальном хозяйстве, торговле российским работодателям был невыгоден российский работник. Потому что российский человек все-таки какие-то права имеет. А если у вас таджик на стройке, он может жить где-нибудь в подсобке, за него можно не платить никаких медицинских страховок, его можно элементарно обманывать с выплатой зарплаты. Почти все места сиделок, нянечек, домработниц тоже были заполнены гастарбайтерами. Были случаи, когда человека с российским паспортом, который вдруг захотел пойти в дворники или в сантехники, работодатель вытеснял. Сейчас ситуация изменилась.

— Когда вы говорите «сейчас», имеются в виду последние два года?

— Да. И ситуация поменялась с двух сторон. Во-первых, произошла девальвация рубля и несчастному таджику уже не так выгодно в России работать. Во-вторых, безработица особо не увеличилась, но качество занятости снизилось еще больше.

Когда в Европе наступает экономический кризис, что делает работодатель? Он часть персонала просто увольняет. Но даже мысли у работодателя урезать зарплату с сохранением рабочего места не возникает. Ненужных увольняют, а остальные получают полную зарплату. Потому что, когда кризис проходит, начинается подъем, создаются рабочие места, и те, кто оказался за бортом, знают, что они могут при определенных усилиях снова вернуться на рынок труда.

— На тот же уровень?

— Может быть, и на тот же уровень. Кстати, в Европе и США существует система непрерывного образования. Человека уволили, но он не сидит и не ждет: «А, вот сейчас откроется вакансия…» Он переучивается. Он хочет зацепиться за новый рынок труда.

А такого поведения, которое сформировалось в России, когда человек готов на все, чтобы формально остаться на работе даже за минимальные деньги, на Западе нет. Это очень серьезный психологический феномен.

— Это вредно для экономики?

— Очень. Потому что если экономика страны развивается, то в ней создаются рабочие места, принципиально отличные от тех, которые были прежде. Кризис — ​это обновление. Неконкурентные предприятия, фирмы закрываются, и потом на стадии подъема создаются другие. Соответственно, и рабочая сила должна быть другая по своим качествам. У нас этот процесс не идет. Потому что отечественная экономика не меняется с точки зрения структуры рабочих мест. У нас есть очень хорошие рабочие места в «Газпроме», «Роснефти». Есть сектор госуправления. Отчего народ так любит идти в госуправление, быть чиновником? Ну, это худо-бедно какие-то гарантии занятости, зарплаты. У нас есть большое количество рабочих мест в бюджетной сфере (в здравоохранении, образовании), но там сейчас постоянно идут сокращения.

И наши работники, особенно в провинции, оказавшись в положении, когда они начинают получать копейки, теперь идут в нишу, которую прежде занимали исключительно гастарбайтеры. Вы знаете, откуда в основном в Москве «охранники», эти мужики около шлагбаумов? Из Мордовии. Они тут работают две недели, причем без выходных, снимают какие-то квартиры, где живут скопом, питаются самой дешевой едой. Но потом едут домой, привозят энное количество денег, что для той местности очень неплохо, и они не безработные.

Говоря о безработице, важно понимать, что бывает так называемая фрикционная безработица, то есть очень короткая. Вас уволили, но вы через две недели устроились в другое место. Это «естественная безработица». А есть застойная безработица, когда человек лишился работы и не может ее найти полгода, год. Это опасная безработица. Ее в России пока еще немного.

— Пока немного. А что будет?

— У нас экономический кризис, довольно длительный, и, как это ни парадоксально, он решает многие аспекты именно физической безработицы, когда люди соглашаются на любую неквалифицированную работу.

— То есть кризис заставляет людей идти уже на какие-то компромиссные варианты?

— Как это ни удивительно, да.

— А как же привычка российского человека до последнего сидеть на 12 тысячах, но не искать лучшей доли?

— Что-то здесь меняется. Снова возникло явление, которое называется «отходничество». Помните из истории, такое было до революции, когда бригады бурлаков, плотников ходили в крупные города на заработки? Теперь появилось очень много бригад, которые ремонтируют квартиры. Какая-то часть наших людей готова поступиться статусом ради того, чтобы все-таки зарабатывать.

— А люди с «дипломом», которые привыкли к определенному статусу, им же невозможно взять и пойти в сиделки. Что они будут делать?

— Вы не Москву берите, здесь люди с более высокими запросами. А учительница из провинции легко пойдет в сиделки. В Москве этого пока не видно, но вся Россия уже начинает потихоньку переходить на тип работы «из инженера — ​в обслугу». С одной стороны, это хорошо, потому что эти люди не безработные. Проблема в том, что они теряют свою квалификацию.

— А ниши нет. Есть очень ограниченный круг престижных рабочих мест, а большая часть нашей экономики — ​это совершенно архаичные рабочие места.

— То есть неэффективные?

— Ну да, ты работаешь на огромном машиностроительном заводе, который производит непонятно что. Там поэтому и зарплата маленькая — ​ведь вашу продукцию особо не покупают. В бедственном положении малый бизнес, для которого характерно существование на грани себестоимости. Добавьте административное давление, недоступность кредитов, недоступность аренды. Вас не допускают к госзакупкам, чтобы вы могли вашу продукцию продавать государству.

К вопросу о молодежи. Вот человек окончил престижный вуз, куда он пойдет? Или по блату папа-мама устроят в условный «Газпром», или на госслужбу (в широком смысле этого слова). Но людей выпускается больше, чем требуется этим двум сегментам рынка труда. Не случайно появилось понятие «офисный планктон». Еще некоторое время назад он процветал. Росли банковский сектор, страхование, так называемая сервисная экономика. Работодатели в этих секторах не особо заботились о снижении издержек. Они купались в прибыли и поэтому там были истории, связанные с престижем: я вот руководитель подразделения в банке, и мне обязательно нужны три советника.

Однако этот феномен начал сдуваться еще в 2008–2009 гг., когда была первая стадия экономического кризиса. И когда наш бизнес решил увольнять балласт, то есть резать офисный планктон.

Сейчас острота ситуации компенсируется тем, что на рынок труда начинает выходить малочисленное поколение. Молодых, которые заканчивают сейчас вузы, становится все меньше, и это будет довольно долгий период.

— Это означает дисквалификацию образованного слоя в России.

— Дисквалификация — латентный процесс. Топилин может отчитываться еще 20 лет: «С безработицей у нас все хорошо». Но неизбежно происходит постепенная деградация нашего человеческого капитала, люди просто пристраиваются, чтобы иметь работу. И их работа не соответствует тем знаниям, которые они получили.

— А как себя чувствует «креативный класс», который в свое время вышел массово на Болотную?

— Он деградирует тоже. Протестующих было не так много даже по масштабам Москвы — ​100 тысяч собрал самый большой митинг на Сахарова. В других городах было совсем мало. Что с ними произошло? Какая-то небольшая, но самая активная часть уехала. Мы в прошлом году, осенью, опубликовали доклад об эмиграции из России. Там очень тяжелые цифры. Этих людей не так много, но они самые активные, самые энергичные. Они с собой увозят эту энергетику.

Второе. Большая часть этих людей, безусловно, смирилась, что здесь ничего не поменяется, что их усилия никому не нужны.

Третье — ​это деградация. Какая-то часть людей, безусловно, деградировала. Может, эта часть пока не очень большая, но это люди, которые так и не получили возможность реализовать свою творческую свободу.

— Вы рисуете страшную картину.

— А она действительно страшная. Почему? Потому что мы подрубаем собственное будущее.

— У нас электорат совершенно пассивный, и его даже собственное загнивание не встряхнет.

— Да не считайте вы эти выборы, они будут уже завтра. Я говорю про перспективу. Путин станет президентом в 2018 году, это понятно. Вот он приходит в свой кабинет, у него впереди шесть лет, и я не понимаю, что он еще шесть лет с этой страной собирается делать, когда у него народ загибается. То есть вроде все спокойно, никто не ходит на митинги, 86% его поддерживают… На самом деле похоже на онкологию. Вы с ней можете жить годы и годы, можете о ней не знать, а потом в один прекрасный день она вдруг показывает себя, и вы понимаете, что умрете через полгода. Никто не знает, когда эта коллективная опухоль даст о себе знать. Может быть, через 10 лет, может, позже, но это будет.

— У нашего человека теряется валентность. В химии у каждого атома есть валентность — ​способность сцепляться с другими атомами. Наш человек теряет даже маленький запас этой валентности. Мы не можем постоять за свои права даже на каком-то бытовом уровне, не понимаем, как объединиться, как сорганизоваться, как помочь самим себе. Люди ждут, когда придет дяденька из ЖЭКа, или от губернатора и все им сделает.

— А поколение совсем молодых людей? Его валентность имеет другую природу?

— Это потерянное поколение. Про Советский Союз они ничего не знают, для них это уже история. Они зачастую довольно позитивно говорят про Сталина. Они не понимают смысла Большого террора, когда люди жили в страхе, когда миллионы были убиты. «Ну и что? Зато Сталин победил в Великой Отечественной войне».

Это поколение очень прагматично. Да, они хотят работать, хотят получать зарплату, безусловно, принимают все ценности технологий, но у них, к сожалению, нет ценностей гуманитарных.

— Можно ли в принципе в России изменить пессимистичный сценарий с занятостью и человеческим ресурсом, который мы сейчас имеем?

— Кто такой идеальный работник экономики XXI века, который должен быть и на нашем рынке труда?

Во-первых, это люди всех возрастов. Современный рынок труда предполагает, что ты оцениваешься только по конкурентоспособности. Возраст не имеет значения, если ты занимаешься собой, здоров и постоянно обучаешься. Работодатель на Западе зачастую делает выбор в пользу зрелого сотрудника, потому что у него больше опыта.

У нас не так. У нас как раз люди, близкие к пенсионному возрасту, вылетают первыми из относительно хорошего сегмента рынка труда. Это, кстати, тоже очень архаично. Должна быть конкуренция вне зависимости от возраста.

Второе — ​надо постоянно учиться. Идеальная траектория — ​это если вы два-три раза в течение жизни довольно радикально поменяли свою специальность: были журналистом, а потом стали историком, а потом дизайнером. Нужно тренировать собственную приспособляемость к рынку труда, который постоянно меняется.

Третье — ​это мобильность. Готовность ради работы сменить город или страну.

И четвертое — ​коммуникация. Вы должны уметь общаться. А у нас — ​общественная атомизация. Утверждение, что советский человек был самый коллективистский, — ​это миф. Нам с вами не давали ничего делать, за нас все решали. Наша система по-прежнему клепает послушного безынициативного работника…

— …который не хочет учиться и готов на три копейки жить?

— Да, который готов идти получать фейковый диплом, чтобы предъявить этот фейковый диплом работодателю, чтобы взяли на фейковую работу. В этом смысле Россия стоит на пороге даже не кризиса, а катастрофы. Мы не можем претендовать с таким человеческим капиталом на более-менее приличное место в мире.