Региональные ЦПЭ входят в структуру МВД, а значит, подчиняются министрам внутренних дел на местах. Однако подчинение это зачастую носит формальный характер. Начальник ЦПЭ и его сотрудники направляют отчеты о своей работе в окружной главк (в управление по СКФО) и далее — в Москву. При этом вся информация цэповцев никем не может быть перепроверена. На деле это обеспечивает Центру «Э» безграничные возможности применения силовых решений.

Сегодня представители МВД не принимают непосредственного участия в проведении спецопераций в отношении предполагаемых боевиков. Эту работу делают так называемые «тяжелые» — бойцы Центра специального назначения ФСБ России, дислоцированные на Кавказе. Перепроверка достоверности информации о людях, в отношении которых осуществляется спецоперация, в круг задач «тяжелых» не входит. Именно ЦПЭ играют одну из ключевых ролей в формировании заявки на проведение спецоперации по конкретному адресу.

Ценность любого оперативника — в том числе в его способности вербовать агентов. Особенно это справедливо относительно оперов Центра «Э». Наличие обширной агентурной сети — фундамент их работы. Агентам платят за информацию (на это по закону об оперативной деятельности выделяется отдельный бюджет), их личности и адреса сохраняются в тайне даже от коллег. Раскрыть источник оперативной информации возможно только по решению суда. Одним словом, донос соседа или заказ от бизнес-конкурента тоже может быть оформлен в качестве «оперативной информации» — со всеми вытекающими последствиями, от этого невозможно застраховаться.

Неконтролируемое право навлекать на людей смерть — это дорогого стоит. Но на Кавказе немало людей, которые могут позволить себе даже самые дорогие вещи.

«Новая» неоднократно писала про удивительную историю капитана полиции Руслана Рахаева. Придя новичком в МВД Карачаево-Черкесии, он был сразу же назначен на должность начальника уголовного розыска города Черкесска. Республиканское МВД тонуло в межклановой борьбе, и неожиданное назначение чужака (да еще из окружного УСБ, где одно время служил капитан) на столь хлебную должность, видимо, путало карты многим высокопоставленным игрокам. Спустя месяц работы собственные подчиненные обвинили Рахаева в том, что он до смерти забил задержанного. Они все как один свидетельствовали об этом. Рахаев понял, что его хотят подставить, и сбежал, надеясь собрать доказательства собственной невиновности. Он прятался в Нальчике, на квартире у родственников. Впрочем, недолго: сотрудники МВД КЧР быстро вычислили его адрес. Но ареста не последовало. Вместо этого за Рахаевым приехали «тяжелые».

Как впоследствии рассказывал мне высокопоставленный сотрудник ФСБ по СКФО, «заявка пришла из ЦПЭ КЧР. Рахаева просто хотели ликвидировать руками федерального спецназа и таким образом избавиться от него, приписав к боевикам».

Этот сценарий, видимо, представлялся его авторам безупречным. Система никогда не признает ошибку, если ликвидирован «не тот». «Служебное расследование может быть инициировано только в случае ЧП: если в ходе спецопераций пострадали сами сотрудники правоохранительных органов». В той спецоперации Рахаев выжил чудом: сказались пятнадцать лет безупречной службы и связи с высокопоставленными правоохранителями, которые одним звонком смогли остановить начавшийся штурм.

Более того, после долгих судебных слушаний капитану фактически удалось доказать собственную невиновность. В ноябре 2016 года Верховный суд КЧР во второй раз вернул дело на доследование. После четырех лет судебных тяжб повторный отказ Верховного суда утвердить обвинительный приговор Рахаеву указывает на отсутствие доказательной базы.

Случай с Рахаевым — беспрецедентный. И то, что «не по делу» штурмуют многих, — факт. Этому способствует «палочная» система, которая до сих пор существует в МВД. Отчеты о проделанной квартальной, полугодовой и годовой работе, ориентированные на показатели, спущенные сверху, — обязательны до сих пор. Лавинообразный рост числа уголовных дел «по экстремизму», возбужденных по всей стране за последний год, четко свидетельствует об отработке «разнарядки». А на Кавказе и «разнарядки» другие. Там считают не дела, доведенные до суда, а количество «ликвидированных».

Прошли времена, когда в республиках составляли «списки молящихся», к которым сотрудники ЦПЭ проявляли особое внимание. С недавних пор в Дагестане, например, в ходу «списки профилактического учета». В самой системе профилактики ничего криминального нет, она существовала еще в советские времена и касалась в основном отсидевших, дебоширов и наркоманов, к которым периодически заглядывали участковые для профилактических бесед. Однако на Кавказе и, в частности, в Дагестане, списки профучета служат решению совсем других задач. Фактически это списки людей, пораженных в основных человеческих правах.

Помимо «неблагонадежных» в религиозном смысле (т.е. тех, кто ходит не в официальную мечеть, а в другие) в эти списки попадают и гражданские активисты. Такие, как, например, глава дагестанского профсоюза Общероссийского объединения перевозчиков России Рустам Маламагомедов.

После попытки введения дополнительного транспортного налога для дальнобойщиков по системе «Платон» в 2015 году тысячи работяг по всей стране были поставлены на грань разорения. В Дагестане, где целые районы республики существуют именно за счет грузоперевозок, начались массовые забастовки. Рустам, который к тому времени давно работал в этой сфере, стал одним из тех, кто вызывался координировать акции протеста. Во время одной из поездок в Москву по делам профсоюза Рустама вызвали на Петровку, 38, где он узнал, что, по информации дагестанского ЦПЭ, он экстремист и состоит на проф­учете. Московские полицейские к парню никаких претензий не имели и после беседы отпустили. Однако история на этом не закончилась. Вскоре Маламагомедов узнал, что цэповцы объявили его в оперативный розыск: за «организацию несанкционированного митинга». Сейчас Маламагомедов предпочитает не посещать Дагестан, он пытается легальными способами снять с себя претензии сотрудников Центра «Э».

И все же «гражданских» экстремистов в списках профучета не так много. «Религиозных» же экстремистов около 10 тысяч. Присутствие фамилии в этих списках означает ограничение в гражданских правах. В частности, в праве на свободу передвижения: проезд через любой пост чреват многочасовыми проверками и допросами в полиции. Также страдает право на неприкосновенность жилища — поставленные на профучет всегда должны быть готовы к внезапным обыскам. Людей выгоняют с работы, их детей — из школ и детских садов; отказывают в съеме квартир. В личных разговорах сотрудники ЦПЭ не скрывают своего убеждения: если человек в списке, значит, вся его семья — потенциальная пособническая база для боевиков, и можно не церемониться.

Попасть в список легко, но как из него выйти?

29-летний Даниял Алхасов, участковый врач из Буйнакского района Дагестана, доказал: это возможно.

Даниял узнал о том, что состоит на профилактическом учете, когда его и его жену стали постоянно вызывать в райотдел полиции и изводить допросами на предмет его связи с террористами. Он написал заявление в РОВД с просьбой разъяснить, на каком основании его поставили на профучет, и если основания нет — то с учета снять. Алхасову ответили: из ЦПЭ на него пришла оперативная информация, и потому снимать с учета его не будут. Даниял отправился в суд, где с помощью адвокатов правозащитного центра «Мемориал» ему удалось доказать неправомерность действий сотрудников ЦПЭ — никаких объективных доказательств его связи с террористами, кроме оперативки ЦПЭ, сотрудниками полиции так и не было представлено. Суд постановил снять Данияла Алхасова с профилактического учета.

Истории, рассказанные мною здесь, все же относятся к весьма специфическим структурным единицам ЦПЭ: к тем, что работают на Кавказе. Здесь сотрудник ЦПЭ — должность заведомо расстрельная. Счет погибшим оперативникам идет на сотни. В середине 2000-х, в момент, когда на Кавказе было особенно опасно, все это диктовало особые методы конспирации: сотрудники ЦПЭ могли пользоваться наглухо тонированными автомобилями без номеров и беспрепятственно разъезжать по всей республике. Они получили право на неограниченную прослушку и слежку, часто не заботясь о ее документальном сопровождении. Сотрудники ЦПЭ могли доставить в отдел полиции до полусмерти избитых задержанных (по закону цэповцы имеют право только «провести беседу», а затем обязаны сдать задержанного в отделение) — рядовые полицейские, как правило, предпочитают не связываться с ними, даже огребая впоследствии обвинения в «пытках» от родственников и адвокатов избитых.

Вот типичная кавказская практика середины 2000-х: среди бела дня люди в масках запихивают человека в тонированную машину без номеров, а затем спустя несколько дней родственники находят его, полуживого, в одном из отделов полиции. Ну или где-нибудь на обочине обнаруживают труп похищенного со следами нечеловеческих пыток. Нередко останки находили в полностью выгоревших автомобилях. Такой стиль работы лишил жителей кавказских республик возможности по закону призывать к ответу цэповцев. Однако все понимают: это их почерк.

Тяжелые условия службы, когда каждый день может стать последним, и фактическая безнаказанность не могли не повлиять на психологию людей, служащих в ЦПЭ.

В распоряжении редакции имеется расшифровка телефонного разговора между сотрудником ЦПЭ и дагестанским журналистом. Эта запись красноречиво свидетельствует о том, как сотрудник Центра «Э» (не рядовой, судя по всему) представляет себе интересы государства и его граждан.

Сотрудник был очень недоволен опубликованной ранее заметкой в одной из местных газет. Заметка была посвящена незаконности массовой постановки на профучет по религиозному признаку. Разговор происходил на повышенных тонах, с нецензурной бранью, которую мы здесь опускаем.

Могу засвидетельствовать, что набор мнений и аргументов, которые высказывает работник ЦПЭ, является довольно распространенным среди работников этих структур. В 2009 году сотрудники ЦПЭ задержали меня в Карабудахкентском районе для «беседы». Люди в штатском доставили меня в крупный межрайонный отдел ЦПЭ в Избербаше. Надо сказать, что на тот момент вооруженный конфликт в республике находился в острой стадии, совсем недавно был убит министр МВД Адильгерей Магомедтагиров, ярый сторонник выжигания любого инакомыслия каленым железом, который успешно отстаивал свои методы на федеральном уровне. Начальник избербашского ЦПЭ Гапиз Исаев был уверен, что журналистом я только прикидываюсь, а на самом деле являюсь связной боевиков. Никакие доводы, официальные документы и даже звонки моих коллег из Москвы, которые стали бить тревогу и разыскивать меня по всему Дагестану, его не убеждали. Он все больше злился. Когда же позвонили уже из республиканского МВД — с вопросом, не задерживали ли Гордиенко, — Исаев, глядя мне в глаза, ответил в трубку: «Никого не задерживали. Впервые слышу эту фамилию».

— Понимаешь, — сказал он мне, положив трубку, — на этой территории я — власть. Я решаю, кого казнить, а кого миловать. Невиновных тут нет.

И допрос с рукоприкладством продолжился. Отпустили меня только на рассвете — благодаря моим дагестанским коллегам, которые, используя свои связи, все-таки сумели установить мое местонахождение.

Спустя несколько лет Исаев погиб от взрыва в собственном автомобиле. Ответственность за теракт взяла на себя избербашская группа боевиков — якобы начальник ЦПЭ нарушил сделку, заключенную с ними: пытать в отделе по подозрению в связях с боевиками только «чужих», а своих, избербашских, не трогать.

Сотрудники ЦПЭ живут в мире, где каждый день идет война, в которой они брошены на передовую. Но участие в этой войне — контрпродуктивно.

Я помню вендетту между министром МВД Дагестана Адильгереем Магомедтагировым и «лесным генералом» Ибрагимом Гаджидадаевым, она длилась долгие годы. В конце концов всемогущий министр был убит в 2009 году выстрелом снайпера. Сам Гаджидадаев был убит сотрудниками ФСБ в ходе спецоперации спустя несколько лет. Но за все годы эта схватка увлекла на тот свет стольких людей из числа сотрудников, что после убийства Магомедтагирова ФСБ отодвинула сотрудников ЦПЭ и МВД от проведения спецопераций. Стало очевидно, что война предполагает не защиту государственных законов, а сведение личных счетов и проведение взаимовыгодных «сделок».

С тех пор планы по ликвидации полевых командиров стали разрабатывать сотрудники ФСБ, присланные из Москвы, а детали операций во избежание утечек держались в секрете от сотрудников МВД. Тем не менее информацией, которую цэповцы собирают «на земле», ФСБ пользуется регулярно. Во многом функции ЦПЭ и оперов ФСБ, которые тоже работают по боевикам, пересекаются, однако цэповцы находятся в подчиненном положении, что вызывает подковерную борьбу между ведомствами. Как, например, в деле братьев Царнаевых, взорвавших марафон в Бостоне в 2013 году. Именно сотрудники Центра «Э» первыми заприметили странно одетого парня Тамерлана Царнаева, приехавшего из США в гости к родственникам, и стали собирать на него досье, которое уже после теракта эфэсбэшники у них изъяли.

Бывают и накладки, как в деле смертницы Наиды Асияловой, которая в 2013 году взорвала автобус в Волгограде. Ее давно разрабатывали и вели как сотрудники ЦПЭ, так и опера ФСБ, но в определенный момент она пропала их поля зрения. Как стало известно позднее, девушка взрываться не хотела; выехав под присмотром боевиков из Дагестана в Волгоград и оставшись одна, она сразу же включила все свои мобильные телефоны, которые — и она это знала — прослушивали силовики. Тем самым она давала им возможность определить свое местоположение. Однако ни одно из ведомств так и не отреагировало на столь важный сигнал: понадеялись друг на друга.

Тем не менее сотрудничать ФСБ и Центру «Э» приходится. Цэповцы презирают своих коллег: «Мы под пулями ходим, а как награды получать — это москвичи». Сотрудники ФСБ платят им той же монетой, но терпят: «Сейчас мы научились с ними взаимодействовать. Да, в основном они необразованны, они часто переходят линию, за которой отказывает все человеческое».

— У юристов есть такое понятие — «эксцесс исполнителя преступления», — сказал мне сотрудник московского главка, около десяти лет занимающийся Кавказом. — Это когда исполнитель выходит за рамки договоренностей и совершает более тяжкое преступление. Здесь такие эксцессы повсеместны. Мне, когда я служил на Кавказе, предлагали лично убить пленного, который убил моего друга. Я отказался, но если бы мне государство дало такой приказ, я бы не сомневался. Они же сами придумывают себе приказы и уверены, что это в интересах государства.

* * *

Через несколько лет точечной работы под руководством «фэсов», к 2015 году, «Имарат Кавказ» (запрещен на территории РФ) был практически разгромлен.

В 2011 году в Сирии началась война, а к 2014 многие радикальные исламисты уехали туда. По приблизительным данным, в различных группировках, воюющих в Сирии, сейчас состоят несколько тысяч кавказцев. В республиках воцарилось относительное затишье: одни уехали, другие мертвы. (Так, в Дагестане, который по статистике интернет-портала «Кавказский узел» с 2008 года занимает лидирующее место по количеству жертв вооруженного конфликта, в 2013 году таковыми стали около 640 человек, а в 2016-м — около 200.) У ЦПЭ работы значительно поубавилось. Что остается людям, которые всю свою жизнь прожили на этой условной передовой? Им остается только ждать возвращения врагов. Ну или искать новых.

Я повторюсь: все истории, рассказанные здесь, относятся к весьма специфическим структурным единицам ЦПЭ — к тем, что работают на Кавказе. Однако не будем забывать о том, что центры по профилактике экстремизма, существующие в каждом российском регионе, принадлежат ровно к той же структуре.