Речь пойдет не о Смоленской области и даже не о Калининграде, а о территориях, простирающихся к западу от государственных границ РФ. На этих территориях — в Евросоюзе, США и Канаде, Израиле, Австралии и бог знает где еще — проживают многие миллионы этнических русских, «русскоговорящих» и «русскокультурных» людей. Так же, как на исторической родине, живут они по-разному и придерживаются зачастую диаметрально противоположных взглядов. Однако как ситуация за границей не тождественна российской, так и образы жизней тамошних русских слегка, а иногда и существенно, отличаются от привычных. Я бы сказал, что на «чужбине» (хотя как для кого…) поразнообразнее. Про это полезно было бы написать строгое научное исследование, подкрепленное статистическими данными, но здесь просто эссе: кто в домике живет, что делает?

1. «Мой адрес — Советский Союз»

2. «Эмигранты поневоле»

3. Типичнейшая ситуация для стран бывшего СССР: молодые люди приезжали в так называемую Прибалтику по комсомольской путевке, на строительство олимпийских объектов, служить в армии… с таким же успехом они могли оказаться в Кемерово или Николаеве. И жили себе, трудились, пока в один прекрасный (опять же, как для кого…) день в 1991 году не проснулись — в полном смысле этого слова! — в другой стране. С другим государственным языком, другими порядками, другим начальством.

Некоторые легко и даже с удовольствием адаптировались к иной системе, многие — нет. И до сих пор живут в режиме «внутренней эмиграции», хорошо знакомом многим интеллигентным россиянам, пусть и иначе мотивированным. Круглосуточно сидят в российском телевидении; с местной жизнью соприкасаются преимущественно при посещении ближайшего супермаркета, а с государством — при получении пенсии. Страны пребывания, как правило, не любят, не знают и знать не хотят.

Я понимаю этих людей и сочувствую им: менять в зрелом возрасте стиль жизни, привязанности и систему ценностей очень тяжело. Не до конца понимаю только одно: почему, тотально отвергая жизнь в маленьких европейских странах, «эмигранты поневоле» не возвращаются в великую Россию, о которой, благодаря ТВ, имеют самые благие представления?

Я много раз задавал этот элементарный вопрос, и всякий раз он повергал собеседников в состояние ступора. Российские посольства в странах Балтии предлагают программу репатриации; насколько мне известно, в Эстонии ею за многие годы воспользовалось всего порядка 20 семей — причем несколько из них уже вернулись. Впрочем, это их дело: охота влачить угнетенное существование под игом злобных националистов при гнилой гей-дерьмократии вдали от Путина — нелогично, но таков выбор. И о втором пришествии СССР не возбраняется ни грезить, ни писать в блогах — в Евросоюзе законов об экстремизме и «оскорблении чувств коренного населения» пока нет.

Это тоже застарелая история, уходящая корнями в 70—90-е годы, когда миллионы простых советских граждан, имевших прямое или косвенное отношение к еврейской или немецкой национальности, покинули свою сверхдержаву и осели (часто компактно) в США, ФРГ, Израиле. Странах, замечу, для СССР никак не дружественных. При этом (в отличие от героев предыдущего абзаца) оказались они там исключительно по собственной воле и часто вопреки рутинным обстоятельствам. Конечный результат паломничества, однако, парадоксально похож.

Самая известная колония советских переселенцев на «гнилой Запад» — нью-йоркский Брайтон Бич. Я оказался там в первый (и предпоследний) раз летом 1988 года и был шокирован: вместо чего-то вроде аксеновского Острова Крым, органичного сплава старой России и новой Америки, я увидел карикатурный провинциальный совок. Попса-шансон. Тот же убогий стиль жизни и межкультурье, только без дефицита: лавочки ломились от мяса-рыбы-колбасы и безвкусного шмотья! По-видимому, только ради них и ломанулись через океан.

Заехал проверить впечатления почти 30 лет спустя — ничего не изменилось. Эти люди голосуют за Трампа (голосовали бы за Путина, будь такая возможность) и обеспечивают аншлаги в Карнеги-Холл на Филиппа Киркорова. Возможно, я слишком жесток в оценке и чего-то не догоняю, но впечатление очень четкое. Кстати, более осведомленные знакомые уверяли меня, что большинство «на Брайтоне» даже не говорит по-английски.

Впервые я столкнулся с этим странноватым феноменом в 90-е годы, общаясь с русскоязычными подростками в Латвии и Эстонии. Местного языка они не знали и узнать не стремились, но при этом и по-русски говорили — как бы это сказать? — неполноценно. Лексикон Эллочки-людоедки, чудные интонации, фактически акцент — хотя может быть, и диалектизм… Помню, моей первой реакцией была острая жалость к этим юношам и девушкам: получалось, что, строго говоря, они по-настоящему не владеют ни одним языком, включая как бы и родной. В отличие от родителей СССР для них — далекая сказка, а коммунистическая идеология — пустой звук. От случайной заграничной родины — полное отстранение: ценностное, культурное, языковое. Вакуум заполняется российским телевидением и простейшей жизненной текучкой. Кто-то овладевает несложными профессиями (для сложных требуется образование, а значит — язык); некоторые переходят в категорию white trash и нередко — особенно в Германии — сливаются с маргинализованными мигрантами из Азии и Африки, которых европейская цивилизация тоже не слишком прельщает и привечает. (История про «девушку Лизу», я думаю, примерно оттуда). Как правило, они политикой не сильно интересуются, хотя миф о великой «Родине-матери» в отличие от постылой западной мачехи им дорог. Помню единственный раз, когда я получил внятный ответ на стандартный вопрос, почему не уедете в Россию, если в Европе все так гнусно?

Таксист, молодой парень скинхедовского вида, весомо заявил: «А мы ждем отмашки из Москвы — эстонцев мочить будем». Не думаю, что это типично. Тем более что тогда на дворе стоял напряженный 2014 год. В целом популярные на Западе опасения по поводу русской «пятой колонны», на мой взгляд, преувеличены: фанаты Советского Союза мало дееспособны, а их дети — недостаточно мотивированы. В частности, молодые маргинализированные русские из стран Балтии вместо того чтобы «мочить аборигенов», десятками тысяч уезжают на заработки в Западную Европу: строителями, шоферами, горничными, нянями, и большинство из них в результате перейдут из разряда «советских Маугли» в более перспективную прослойку евро-адаптантов.

К этой категории я отношу представителей русскоязычной диаспоры, исходя из единственного критерия — достаточной степени их интегрированности в «западную» жизнь. (Замечу в скобках, что «нон-адаптанты» относятся к этому невинному процессу крайне неодобрительно и ревностно: в странах Балтии, например, русских, активно вовлеченных в латвийскую или эстонскую культурную и социальную среду, они с негодованием зовут «интеграстами»). Как правило, эти люди прожили на Западе достаточно долго (в случае с Балтией — возможно, там и родились) и успели адаптировать свой образ жизни к тамошним правилам.

Процент «новых западных» среди всех русских очень сильно варьируется в разных странах. Никакой официальной статистики на эту тему не существует, но навскидку и наудачу могу предположить, что, скажем, в Британии их под сто процентов. Полагаю, что очень высокие показатели и во Франции, Бенилюксе, странах Скандинавии, Италии, Канаде, Австралии. Несколько ниже — в Штатах и Германии. В Израиле ситуация уникальная, поскольку все устройство страны заточено под прием приезжих, и там проблем интеграции по идее вообще не должно существовать. Далее в моем понижающемся рейтинге следуют страны Восточной и Южной Европы — Чехия, Польша, Черногория, Хорватия, Испания. И на последних местах — маленькие балтийские страны, где полноценно вписавшихся в местную жизнь русских, по моим интуитивным ощущениям, от четверти до трети. Столь существенная разница объясняется множеством факторов, начиная от социального состава русскоязычных (сравните Лондон с Даугавпилсом) и кончая собственно усилиями каждого государства по работе с диаспорами. Скажем, более чем скромные успехи в деле «одомашнивания» русского меньшинства в Латвии и Эстонии обусловлены, на мой личный взгляд (наверняка крамольный с точки зрения официоза), пассивностью и нежеланием сближения с обеих сторон. Русские «не хотят», а латыши и эстонцы как бы «не могут» (недостаточные бюджеты на интеграционные проекты, нехватка квалифицированных учителей языка и т.п.), но на самом деле тоже не горят желанием. Складывается озадачивающее ощущение, что сегрегация и отчуждение между двумя общинами чем-то выгодно и большинство устраивает! Почему происходит так и кому от этого лучше — загадка для меня. Степень приобщенности «нерусских русских» к ценностям, культуре и прочим реалиям западной цивилизации, разумеется, тоже разная. Экстремальным примером тут для меня стал близкий друг хипповой эры, музыкант, сын известного советского композитора. Он уехал в США в конце 70-х, а когда я отыскал его спустя всего 10 лет в Лос-Анджелесе, то едва узнал. Он женился на американке; сказал мне, что с бывшими соотечественниками принципиально и категорически не общается и более того — по русски он говорил с ощутимым калифорнийским акцентом!!! Возможно, в этом был элемент наигрыша, но помню, что шокирован я был «ново-американским» другом не меньше, чем брайтонским «совком».

Впрочем, абсолютное большинство зрелых «западных русских» на материнском языке говорит идеально, с диаспорой и даже Россией поддерживает регулярные отношения и более или менее в курсе дел на исторической родине. Проблемы начинаются уже со вторым поколением: жалобы на детей, которые даже дома предпочитают говорить по-английски или по-немецки, я слышу повсеместно. Скорее всего, «русскость» — как минимум в плане быта и культурных привязанностей — будет заметно снижаться с каждым последующим поколением. Чтобы поддерживать уровень (что во многих семьях пытаются делать), надо прилагать немалые усилия.

В отличие от китайцев и индусов, которые специализируются на торговле и общепите, или поляков, полюбивших строительство, «диаспорические» русские занимаются всем подряд: от фундаментальной науки до бандитизма (и нередко успешно). Определить пропорцию синих и белых воротничков не берусь — примерно поровну, я думаю — но, несомненно, в разных странах соотношение разное. В Германии больше пролетариата, в Америке — айтишников и программистов, в Англии — клерков, например. Очень мало русских в государственных органах, политике и институтах гражданского общества — даже в странах Балтии, где русских около трети населения… Не тянет их туда. (Местные активисты считают это признаком дискриминации, но доводы их не очень убедительны.) Много мелкого частного бизнеса, но заметных success stories, вроде Сергея Брина, совсем чуть-чуть. (Британские резиденты Абрамович и Усманов, конечно, не в счет). Бесспорное разочарование — удручающая незаметность русских талантов в западной культурной и художественной сфере: несколько исполнителей классической музыки/балета и, строго говоря, всё… А, нет: чуть не забыл производимый в Калифорнии мультсериал «Маша и Медведь»!

Политические взгляды и суждения о современной России у прижившегося на Западе русскоязычного контингента самые разные. Пожалуй, преобладает критичное отношение к нынешней кремлевской власти, но встречаются среди «интегрированных» и заядлые путинисты. При этом политически активных людей, пишущих блоги и готовых стоять в пикетах, на обоих полюсах политического спектра очень немного. Преобладает, я бы сказал, «просвещенная аполитичность» — умеренный, «диванный» интерес к событиям на холодном Востоке, никак не влияющий на реально важные вещи в непростой западной жизни: карьеру, учебу, семью. Со страстным отношением к политике, когда под горячую руку рушатся браки и приносится в жертву работа, я среди западных русских не встречался. Это у нас можно дать волю эмоциям, а в мире давно победившего капитализма статус и заработок — превыше всего, и даже типичные русские рано или поздно это усваивают.

В семидесятые и восьмидесятые годы из Советского Союза эмигрировали на Запад в поисках «лучшей жизни»: скучное большинство — за колбасой; веселое меньшинство — за рок-н-роллом. Плюс немножко диссидентов — от преследований и за политической свободой. В девяностые и нулевые мотивация осталась прежней, но контингент заметно изменился: теперь в нем преобладали профессионалы, ищущие более эффективного и выгодного применения своим навыкам и талантам — ученые, инженеры, программисты, предприниматели. Новейшая волна «валящих» отличается от всех предыдущих довольно сильно: эти тоже за «лучшей жизнью», но отнюдь необязательно в банальном материальном или ремесленным смысле. Здесь, скорее, работает синдром идеалистов семидесятых: прочь от несвободы, удушья, жлобства, беззакония. Более того, для многих «свежеуехавших» бытовая и материальная «лучшая жизнь» остается позади: ею готовы пожертвовать, пойти на риск и лишения, лишь бы не загнить заживо…

Благополучные люди, успешные специалисты, публичные персонажи — писатели, журналисты, киношники, бизнесмены, об активистах и политиках я и не говорю. Такой впечатляющей утечки кадров не было со времен Аксенова-Любимова-Солженицына-Тарковского. Но что дала миру, что сделала для страны блестящая эмиграция периода «развитого социализма»? По большому счету — ничего. Да что шестидесятники: вся гигантская волна белой эмиграции фактически ушла в песок, оставив после себя лишь массу воспоминаний об окаянных днях и великого писателя Набокова…

В принципе, любая диаспора вторична по отношению к метрополии. И, наверное, реальную практическую ценность — и историческое значение! — имеют лишь те эмиграционные десанты, которые в состоянии серьезно на дела в метрополии повлиять. В истории России только одной группе изгнанников такое удалось. Большевики, меньшевики, эсеры, анархисты; Лондон, Цюрих, Париж, Женева… а затем Петербург — февраль и октябрь. Единственная эффективная эмиграция. (Я не даю оценку свершенного ими, тем более в грустной исторической перспективе; просто констатирую, что они «сделали это».)

Пишу я все это не в честь столетнего юбилея содеянного, а потому, что эмиграция «путинского призыва» пытается — впервые с начала прошлого века! — сотворить нечто, что могло бы переменить судьбу родной страны. Или это только кажется?

В мотивационном отношении весь поток новейшей эмиграции делится, грубо говоря, на два русла: «забыть весь этот кошмар» и «уехать, чтобы вернуться». Какое настроение преобладает, я даже не знаю. Большинство представителей первой группы, если получится, вольется в состав «нерусских русских». Установка у вторых — переждать и, по возможности, приблизить возвращение нормальной России. Настроение, похожее на белоэмигрантское в 20-е годы: тогда, как мы знаем по мемуарной литературе, большинство и в мыслях не допускало, что большевизм — это надолго… У них вернуться не получилось (разве что в ГУЛАГ после войны). В наше время я наблюдаю, во-первых, за массовым исходом (добровольным или вынужденным) политических и гражданских активистов из РФ; во-вторых, за все более настойчивыми и «сформулированными» попытками объединить по-боевому настроенную и дееспособную часть вечно разрозненной русской диаспоры.

2016-й можно считать годом начала движения: состоялось аж два «Форума свободной России» в Вильнюсе, в Брюсселе и Берлине прошли конференции памяти Бориса Немцова. Не могу сказать, что они имели какие-то конкретные сильнодействующие последствия, но — лиха беда начало! А там — новые партии, учредительное собрание, правительство-в-изгнании… Вырождение общественной жизни и политической конкуренции внутри РФ стимулирует процессы за ее пределами. Логично. А будет ли эта активность серьезной или карикатурной — зависит исключительно от действующих лиц.

Та же логика работает в информационном пространстве: купируя свободу слова и выдавливая из страны неугодных журналистов, российская власть способствует созданию альтернативных русских медийных центров за границей. Еще пару лет назад на всех была одна «Свобода» в Праге, теперь — сетевые издания, теле- и радиокомпании в Берлине, Вильнюсе, Киеве, Риге, Таллине, новый проект «Открытые медиа» со штабом в Лондоне… Насколько бодро все это покатит и принесет ли вожделенные результаты — предугадать невозможно. Но динамика налицо — и это уже интересно. «Западная Россия» нехотя, но неминуемо превращается из тихой гавани в арену событий.