– Здоров, Леха, это Женька. К тебе тут мосссвички приехали. Они, Леха, у меня. Их как? В заложники брать? К тебе везти? Не, я сперва вот чего ссскажу, Леха. Видал я твою эпопею знаешь где? — ​человек с телефоном, опираясь на двух мужчин, произносит незабываемый монолог о качестве современного кинематографа. Родственники не дают критику свалиться в сугроб. Мы с фоторепортером озираемся по сторонам в поисках путей к отступлению. Идея сделать репортаж-путешествие в фильм Андрея Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» уже не кажется привлекательной. Мэтра где-то в Европе поздравляют с включением его новой картины «Рай» в шорт-лист «Оскара», а нам здесь, в Вершинине, сейчас покажут... Триллер или комедию?

События следующего часа лучше «перемотать»: рекордно быструю дорогу до гостиницы, споры с местными о Кремле, новогодней елке и о том, кто кого уважает, галоп вдоль застывшего озера до Погоста — ​части деревни, где живет главный герой «Белых ночей».

Тряпицын давно не почтальон — ​начальник пожарного поста. Земляки называют его главой МЧС, в подчинении от силы пять человек. В этом году Алексей Васильевич стал депутатом сельсовета — ​«бумажки не те подписал и угодил». Огонь, вода и медные трубы — ​слава, обрушившаяся на вершининцев после венецианского «Серебряного льва» и российского «Золотого орла», — ​Тряпицына не изменили. Каким он был, таким он и остался.

Но сама жизнь изменила концовку фильма Кончаловского. В кино Алексей Тряпицын, сбежавший от одиночества и безнадеги в город, возвращается в родную деревню. В реальности же бывший почтальон (а еще столяр, слесарь, стропальщик, дорожный рабочий, монтажник, механик и т.д.) перебрался в населенный пункт покрупнее, взял в жены продавщицу Ольгу Аникееву с тремя детьми («вы ее в телевизоре видели, на экране она строгая, а так-то хохотушка»). Время от времени Алексей Васильевич бывает в материнском доме в Косицыне — ​проведывает старинного друга Виктора Колобова — ​киношного Колобка. И старается не попадаться на глаза туристам, приезжающим в Кенозерский национальный парк. Устал быть брендом.

— Замерзли, девчат? Отогревайтесь, — ​Ольга ставит на стол чашки. Алексей сажает нас за стол рядом с печкой. Из комнаты с видом инспектора выходит дымчатый кот британской породы.

— Филька. Съемочная группа в подарок оставила. Ишь какой лобастый, — ​улыбается Тряпицын. Кот гипнотизирует гостей взглядом.

— Журналисты, ну-ну, — ​качает головой Ольга. — ​Вернетесь после домой и напишете, как один московский корреспондент: «От Плесецка с его космодромом до Вершинина можно доехать «на Губине» либо «на Мамае». Если Губин не сломался, и если Мамай не празднует. Когда нет ни того ни другого водителя, лучше отправиться автобусом до Конёво».

— Уже знаем, что маршрутки ходят два раза в неделю: во вторник и субботу.

— Да она не про расписание, — ​подхватывает Алексей. — ​В деревне у всех по две фамилии: прозвище и как в паспорте. Я, например, Стожаров. От слова «стожар» — ​шест для стога. Не знаю, почему. С отца пошло. А Серега Губин, он и есть Мамай. Наши корреспондента почитали — ​с того дня анекдотничают. Девки на остановке встречаются, друг дружку спрашивают: «Ты Мамая ждешь? Иль Губина? А приедет-то Сережка».

— Вы всегда чай из блюдца пьете? — ​говорим под руку Тряпицыну. — ​Думали, сценаристы насочиняли.

— Чай из блюдца не пить — ​замуж не ходить, — ​отзывается Ольга.

— Примета такая? Тогда скажи, почему, когда я это слышу, сразу на ум: «Все люди как люди, а я как … на блюде», — ​выдает Алексей. И чуть позже, когда мы успокаиваемся, объясняет: — ​Кино-то без сценария снимали. Люди, природа, Кенозерье, наша жизнь — ​подлинные. Насочиняли мало: одноклассницу-рыбнадзоршу и ее сына Тему. Вот они — ​актеры, а так-то остальное — ​правда… Озвучили кое-где иначе. Мне Кончаловский в разгар съемок сказал: «Надо бы удивить твоего знакомого — ​Кольку. Чтобы он забыл о камере. Пропадает типаж. Зачем играет?» Стали снимать. Я вбегаю в дом: «У меня мотор украли». Колька тогда много чего сказал. Сильно удивился. А в ленте озвучили: «Ой, беда». Так в деревнях все запикивать надо, раз так-то…

Утром Тряпицын везет нас к Виктору Николаевичу Колобову (Колобку). Мчим по замерзшему озеру на санях, прикрепленных к снегоходу. И сами покрываемся ледяной коркой. Ветер, снег, колючая пыль из-под «Бурана». Вдалеке мелькают сосны, изредка дома. От деревни Вершинино до деревни Косицыно — ​около 12 километров.

В середине пути Тряпицын неожиданно останавливается и поворачивается к нам с видом трибунного чтеца:

— Меня разорвет, если сейчас не скажу. Все куда попало по озеру мотают, а ветки-то — ​отметины никто не ставит, чтобы различать дорогу. Потому что лень. А здесь, …, воды до чертиков. Можно провалиться. Вечером ни … не пролетишь. Скользим, …, вздымает.

Выговорился, сел и поехал дальше. А мы до избушки Колобка дрожали. От холода и от мысли, что на территории Кенозерья, в Вершинине и Косицыне, не везде есть связь. Ка-ра-ул!

— Привет, Вить, ты чего ступени не чистишь? — ​с порога ворчит Тряпицын. Всё в доме Колобка — ​маленького мужичка в больших валенках — ​кажется игрушечным: костюм, висящий на гвозде у окна, тумбочка у кровати, на которой ровными рядами разложены сигаретные окурки («это мои пресные пирожки»), стол в углу комнаты. У печки стоят знакомые по фильму пластиковые бутылки — ​«набирашь в них воду и хватат на месяц». На подоконнике пылятся коробки лапши «Доширак» — ​«я ихние приправы смешиваю с нашими рожками, и вкусно». На полу — ​три старых телевизора. «Какой-то из них работает».

— Не помнишь, Витя, с кем тебя Кончаловский сравнивал? С немецким ученым. Как же его… с Вальтером. Похожи, портрет в портрет, — ​рассказывает Алексей Тряпицын.

На самом деле съемочная группа звала Колобка Вольтером — ​за философское отношение к жизни, а в Тряпицыне режиссер увидел «русский характер во всех его недостатках и достоинствах и одновременно с этим современный тип Василия Теркина. То есть «вообще, все в порядке — ​пробьемся!» (из интервью Андрея Кончаловского «Эху Москвы»). До Архангельской области кинематографисты побывали в разных уголках страны, записали в деревнях 50 или 60 интервью, но предпочли именно Алексея, Колобка и его земляков.

Оба: Тряпицын и Колобов — ​с душой нараспашку. Говорят, что думают. Не стараются понравиться, произвести впечатление. Другие бы смолчали, утаили, приукрасили. Наши новые знакомые — «не артисты, чтоб играть».

— А ниче в моей жизни путного не было. До 10 лет рос у бабушки, дале пошел по чужим углам — ​интернатам. В армии в Калмыкии служил. В королевских войсках (стройбате). Так и не женился. Сначала еще погулять хотел, а потом год за год, год за год и на …

Счастливым в детдоме был — ​с 62-го года по 67-й. Я от воспитательницу частенько вспоминаю. Она, как только чем-нибудь приболеешь, нянькалась, выхаживала, точно родная мамка. Лидия Петровна Рожкова. Нет-нет да и вспомню. От как вспомню, так иной раз слезина выкатится. А мать… Разве она мать была? От тетка Дуся девятерых вырастила, в жисть выпустила, а та, что мать, двух детей не смогла воспитать. Не шло, что ль, к ей? Она уж три года, как сгорела. В 2013-м. Сестра зимой ушла в магазин, а она в коридоре самовар стала греть… И до углей.

—Кино о чем? А бог его знает? У нас тут про кажного романы можно писать. И прокатывать через аппаратуру. Токмо кто такую … глядеть будет. И на … оно ему нужно. Думал ли я, Витя, что на седьмом десятке лет попаду на ленту? Смешно: я-то никого не знаю, а меня вся Россия знает.

У нас в деревне пацаненок есть. Сережка, ему лет 14. С головой маленько того. Лечат. Так он до фильма не говорил почти. А сейчас чего ему там взбрело. Как идешь навстречу — ​кричит: «Кончаловский, Кончаловский». Запомнил, видать. Человек-то он хороший. Андрей Сергеич.

—Дак у меня, дурака, до чего доходило. До горючников (белой горячки).

— Что видели?

— Да че? От самое антиресное. Часы… запели. Холодильник запел. Че они пели, не помню. Передохнул маленько, чугунчик в печь поставил. От его песню хорошо запомнил. «Москва златоглавая». Звоню Лешке: «Там (в чугунчике. — ​А. Б.) кто живет?» Он ругается: «Нет никого. И даже если есть, то зачем ему петь?»

—А что смотреть? От передача «Жди меня» — ​самая антиресная. Задеват за нерв, что ли. Сколько людей на свете пропадат, погибат. Но они-то пожили, повидали. А детей жалко.

И когда «Поле чудес» смотрю, иной раз плачу.

— В ней же нет ничего такого…

— Там до … такого есть. Ребята как начнут выступать. Мелкие карапузы, а уже песни поют, стихи читают. Ладные все. Смотрю и думаю: вы-то и лопату в руках не держали, и черняшку (хлеб) только во сне видели. Не будете работать. От и плачу.

—Недавно чайник на печь ставил. Глядь, а сверху на меня мышь вылупилась. Сидит, подсматривает. Я потихоньку, потихоньку в угол, хвать топор и по ей. Попал, а как же. Сейчас покажу.

— Это все когда было, Витя, — ​хохочет Тряпицын. — ​Ты что, ее сохранил?

— А пусть другие знают.

— Ты мне гостей распугаешь. Не доставай. Сдриснут пассажиры-то.

—Я же заблуживался два раза. За грибами уходил и от. Будто водил кто. Страшно не страшно, но в штанах-то не густо было. Один раз в борах заплутал. Иду, а впереди кто-то стоит. Приготовился я лезть на дерево, а вокруг мяндач (высокий сосновый лес). Куда ты на … полезешь. Кликнул — ​ноль внимания. Шаг ступил — ​опять никакой реакции. Ползти — ​не спасешься. Прищурился, …, а это дерево с корнем вырвано, оно и стоит. Я потом наизнанку всю одежду до трусов вывернул и вышел.

— Он ведь не старый. Если нашего Колобка причесать, приодеть, он лет 10 скинет, — ​вздыхает, шагая к калитке, Алексей Тряпицын. — ​Многие его за алкоголика держат, а Витя за жизнь ни души не обидел. С чужими детишками сидел. За соседскими бабушками ухаживал: то метелку свяжет, то печку затопит, дров наколет, воды принесет. А кто из мужиков пойдет дояром на ферму работать? Витя ходил. Безотказный он. И добрый очень. В Косицыне всего три человека осталось.

Туристы, слышал, частенько просят, чтобы экскурсоводы завезли их к Колобку — ​выпить на брудершафт. А те боятся: и туристы слегка под мухой, и Колобок хороший. Где их потом собирать? Поэтому, когда едут по озеру, трататам — ​и мимо

— А про это я никому не рассказывал. О том, как Андрей Сергеевич меня спас. И надо ли? — ​колеблется Алексей Тряпицын. Двое суток мы ходили за ним по пятам. В «пожарку», построенную руками сотрудников поста,— «государство выделило на новое здание 18 миллионов рублей, но что-то с ними случилось. Может, финансирование прекратили? Оттого сами после работы строили. А когда закончили, получили премию по 7 тысяч и благодарность».

На почту — ​после фильма отделение обновили, отремонтировали, и, по слухам, Кончаловский подарил местным почтальонам снегоход.

Бродили по деревне — ​общались с жителями, каждый из которых — ​сокровище. Не выбираясь за пределы Архангельской области, вершининцы открывают в себе новые таланты: кто делает лемехи — ​резные пластины для церковных куполов, кто расписывает мебель, кто вышивает.

Мы даже на праздник попали — ​на день рождения Темы, сына Ольги Аникеевой.

Короче, выпытали у Тряпицына все: о письмах потенциальных невест после премьеры картины (женщина из Скандинавии пошла дальше россиянок — ​прислала в подарок картофелечистку), о сыне от первого брака, о маме и сестре-горожанке, о дружбе с киношниками, разлетевшимися по миру — ​от Бразилии до Франции, о противостоянии соседей, Юрки и Кольки.

— Слушаете, девчат? Закончились съемки. Осталось доснять запуск ракеты, но это и без меня не было бы проблемой, — ​говорит Тряпицын. — ​Группа уехала. А у меня к декабрю ни с того ни с сего потянуло сердце. Пульс слабый — ​чуть ли не 50 ударов в минуту, давление низкое. Пошел к врачам. Послали ставить кардиостимулятор. Я в Архангельск — ​там попридержали: «Быстро не выйдет. Очередь. Придется месяц-второй-третий потерпеть». Ну подожду, чего. А девчонки из группы прознали и сказали Кончаловскому. Буквально через день позвонили врачи из Архангельска, из клиники: «Приезжайте». Меня прооперировали, поставили американский кардиостимулятор. Так-то не факт, что я эти «месяц-второй-третий» протянул бы. Теперь хожу с аппаратом. Плесецкие медики никогда такого не видели.

Еще Кончаловский хотел помочь косицынской девочке. Она в детстве потеряла глаз — ​ребятишки повредили рыболовным крючком. Кончаловский заметил, позвонил кому нужно — ​заказали импортный протез. Изготовили, подогнали по размеру, а родители в последний момент отказались. Не захотели почему-то или постеснялись.

Когда фильм получил премию на кинофестивале, люди в области судачили: «Своих героев режиссер в Венецию не повез». А кто поехал бы? Колобок из дома не выходит. У женщин огород, у мужиков рыбалка. У нас тут все по-другому устроено, попроще.

В одном из интервью Андрей Кончаловский заметил, что люди на Севере «живут в апокалиптический период». Да, в Вершинине так. Истории о застрелившихся, утонувших, погибших по пьянке есть едва ли не в каждой избе. А где нет — ​свои драмы и печали. Слушаешь и не понимаешь: как при всем этом вершининцы остаются оптимистами? И откуда при такой жизни: небогатой, трудной, беспокойной — ​в них столько тепла и любви?

Настоящие они, ничего о себе не придумывающие, не скрывающиеся за масками, ролями, аватарками. И как ни старайся передать их характеры, шутки, байки, говор — ​реальность лучше. Заповедная зона. Из которой тяжело уезжать.

Вез нас к поезду в Плесецк не Мамай, не Губин — ​Сергей Тарасов. А вдогонку летели эсэмэски от Тряпицына: «Доброй вам дороги. Приятно было пообщаться с хорошими человеками». Прочитали, и, как сказал бы Виктор Колобов, «слезины выкатились».