Концерт Бориса Гребенщикова проходил в маленьком зале какого-то тоже маленького здания во дворе собора Петра и Павла в Старосадском переулке 29 декабря прошлого года.

В этом зале собираются близкие друг другу люди, которые считают, что объединяться надо по любви, а не по ненависти. Просто чтобы обнять друг друга, поговорить, спеть. «Это такой театр-собор», — объясняет мне прекрасная Любовь Толкалина, актриса и неравнодушный человек.

Концерт был камерный. Такой тихий-тихий. Никакого пафоса, никакой истерики. БГ поет без микрофона. А слышен каждый звук. Может, это монастырские стены, а может, потому, что Лизе Глинке посвящается.

Лиза любила БГ, а он — ее. Три года назад БГ уже пел для Лизы и ее фонда «Справедливая помощь» (и только для них) в Булгаковском доме. И БГ очень помогал Лизе.

Сегодня восемнадцатый день, как случилась та авиакатастрофа.

Но у меня в тексте о Лизе Глинке так и не появится это чертово «была». Пусть всё останется только в настоящем. Как и подобает Лизе.

Нас познакомит гениальная Вера Миллионщикова в январе 2008 года. На заседании попечительского совета благотворительного фонда помощи хосписам «Вера».

После совета мы втроем — Вера, Лиза и я — поедем на метро домой (окажется, что мы с Лизой живем рядом), и Лиза расскажет мне о том, что вот уже два месяца она каждую среду ездит на Павелецкую и кормит там бомжей, и лечит их, ну, таблетки дает, мазями раны мажет, перевязывает, за жизнь говорит…Я попрошу ее в следующую среду взять меня с собой, а Вера скажет: «Поезжай, напиши. Ссанья на Павелецкой стало меньше».

Как-то я попросила Веру Миллионщикову устроить моего умирающего друга в хоспис. И хотя все было по правилам, друг жил в Центральном округе Москвы, и нужные справки и направления имелись, я, разволновавшись, начала рассказывать, какой он хороший человек. На что Вера спокойно сказала: «Да хоть Гитлер, Зоя, хоть Гитлер. Конечно, приму».

Мы были знакомы уже лет двадцать. Вера про милосердие знала абсолютно все, изнутри и очень достоверно. Она с нуля, на ощупь, сама, лично, на собственном усилии создала Первый Московский хоспис, и не как дом смерти, а как возможность — и реальность! — для людей достойной жизни до конца. (Сегодня этот хоспис носит имя Веры Миллионщиковой.)

И все-таки я оторопела: как это — да хоть Гитлер? ! Включила воображение: если бы от меня лично зависело, в человеческих или нечеловеческих условиях умирать Гитлеру, что бы я выбрала? Наверное, мой ответ Гитлеру не понравился бы.

Вера Миллионщикова умерла в 2010-м, я до сих пор не могу с этим смириться, мне нестерпимо остро ее не хватает.

Так вот как-то, года два назад, общаясь с Лизой, вспоминаю тот разговор с Верой. И Лиза мне очень серьезно говорит: «Я тоже могла бы так сказать. Исключаю в своей работе избирательность: хорошему буду помогать, а плохому нет. Я не судья и не Бог».

Кстати, однажды Лиза собиралась прочитать лекцию. А ее запретили. Так вот: название той запрещенной лекции «Как помогать людям, чьи убеждения тебе чужды».

«Почему запретили мою лекцию — не имею никакого представления. Я была в Донецке. Приходит эсэмэска, кстати, от тебя: почему отменили твою лекцию? Я ничего понять не могла. Какая отмена? Какой лекции? Там бомбят, обстреливают, я вообще ничего не понимаю, — рассказывает мне Лиза. — Когда вернулась в Москву, звоню Кате Гордеевой, она говорит: да, запретили, да, отменили. Ну отменили — так отменили. Может быть, мы перенесем ее в Петербург, если снова ее не отменят».

И — уточняет: «Это было еще до войны. Мы договорились с Катей Гордеевой, что я прочту лекцию в ее проекте. Проект называется «Открытые лекции».

А потом началась война. И я почти все время была там, в Донецке. И не знала, смогу ли вырваться на эту лекцию. Короче, договорились, что лечу в Новосибирск на один день. Прилетаю, читаю лекцию и сразу улетаю назад.

Дело не в том, что у меня нет убеждений. Безусловно, они есть. Но я работаю с теми людьми, чьи убеждения не разделяет — ну, скажу так: подавляющая часть общества. Это бездомные, это малоимущие, это нищие, это больные. И, наконец, психически больные, их сейчас особенно много здесь. Это все моя работа в России, понимаешь?

И несостоявшаяся лекция должна была быть посвящена именно этой работе. Работе с людьми, у которых нет никакой опоры в жизни».

Еще фрагменты ее интервью:

«Я работаю с отверженными и преданными. И не все меня в этом понимают.

Вот, к примеру, были люди, которые помогали нашему фонду «Справедливая помощь», давали мне деньги, но говорили: «Только не на бездомных». А сегодня, знаешь, что изменилось? Сегодня так: есть люди, которые дают деньги фонду и говорят: «Только не на бездомных», а есть люди, которые дают деньги и говорят: «Только — на бездомных».

Я на это реагирую так: уважаю свободу выбора. Поэтому благодарна всем, кто помогает мне помогать.

Короче, никого ни в чем не перевоспитываю и не переубеждаю. Но оставляю за собой право поступать так, как считаю необходимым.

Меня часто спрашивают: почему я помогаю тем, кому помогаю? Всем этим странным, страшным людям. Отвечаю: «Потому что они тоже люди. Других причин нет».

«Мне люди много пишут: мы тоже хотим помогать бездомным и так далее. Хорошо, что уже хотят, стремятся. По сути, это знаешь, что? Социальный хоспис. Сейчас в Америке и в Европе появилась специальность, она называется «уличная медицина».

А вот мы говорим о войне в Донецке. Это лето 2014 года. Я опять буду много ее цитировать. Пусть звучит Лизин голос.

«Сколько раз я была в этом году в Донецке? Могу посчитать по билетам. Мне кажется, 15 раз. Нет, точно: 16. Я езжу туда с марта этого года.

Войны еще не было, но уже случился захват административных зданий. И еще ничего такого, чтоб особенно напрягало, совершенно мирный город. И так оставалось долго, еще очень долго, пока я туда ездила.

Да, появились уже ополченцы, но город жил нормальной жизнью. Уезжать начали только в июне, когда уничтожили аэропорт и когда бои пошли уже на улицах.

Моя работа в Донецке такая же, как здесь. Это работа с мирным населением. Старики, больные, дети».

«Как я езжу туда? Когда — как. Бывает, совсем одна. Иногда с помощницей Ланой Журкиной.

Или с нашим охранником Николаем Михайловичем Беляковым. Он носит детей на руках. В машину, из машины, к поезду, по поезду. Дети бывают совсем неходячие, лежачие».

«Конечно, я была там и во время бомбежек. Нет, никуда не пряталась. Вообще никуда. Ну, в какие-то совсем страшные уличные бомбежки я не попадала. А так, чтобы стрельба была или спереди, или сзади, это не раз было.

Иногда стрельба начинается прямо в нескольких метрах от меня. Ну, постреляли и перестали. Впрочем, стрельба в последнее время там практически беспрерывно идет, тот же Донецкий аэропорт пытаются взять то те, то эти, а отель недалеко от аэропорта, и выстрелы слышны очень хорошо. Нет, это даже не стрельба, а такая канонада, постоянная, постоянная. То сильнее стреляют, то слабее, то короткая очередь, то длинная, то просто перестрелка.

Главное, не надо в это время высовываться в окошко. По дурости в мае, когда летали еще самолеты, я умудрялась вот так вот высунуться в окошко и посмотреть, что там. Потом эти желания пропадают…»

«Т-а-к-и-и-и-е больные тяжелые дети бывают… Вот последнюю группу мы привезли сюда, в Россию, две недели назад. 12 человек. Это дети с тяжелым поражением нервной системы или, например, эпилепсией.

Чем их там можно лечить? Припадки идут и идут. Поведенческие изменения сильные. А обстрелы и бомбежки, сама понимаешь, как действуют на этих детей…

Есть совсем маленькие больные дети. Вот я привезла сейчас слепую девочку. Четырехлетнюю. С тяжелейшими дефектами. Мама, только родив, от нее отказалась. Взяла ее к себе бабушка. И с августа эта девочка не получала никакого лечения.

Девочку эту я, конечно, взяла с бабушкой. Я не могу брать детей без опекунов или родителей. Сейчас они в больнице.

Бабушке этой девочки 53 года, а выглядит она на 70. Бабушка воспитывает свою слепую, умственно отсталую внучку совсем одна, от нее отказалась не только родная мать, но и вся родня, бабушка кормит, опекает внучку, но что она еще может? Она же не может ее лечить! Здесь не стреляют и не бомбят, они пока здесь в больнице, но в больнице их не могут держать вечно, им придется или возвращаться, или как-то еще определяться, а как?»

«Везти детей сложно. Кто-то плачет. У кого-то приступы. Ну что ты хочешь — дети! Вот последний раз я привезла детей от нуля до 16 лет. От нуля — это совсем маленькие, груднички.

Детей по Донецку я не собираю. Сила она, понимаешь, и в правде, и в профессионализме. Детей подбирают местные врачи. Героические доктора, которые там остались. Насильно, ты ж понимаешь, мы никого не вывозим.

Доктора там, занимаясь в отдельности каждым ребенком, говорят родителям: есть возможность поехать в Киев, поехать в Харьков, поехать в Москву. Выбирайте! А здесь мы не можем помочь — потому-то и потому-то. Нет препаратов, обстреливают часто.

Последние дети, которых я вывозила, — они все из Макеевки. А там бесконечно, непрерывно стреляли. А дети с очень тяжелыми поражениями нервной системы, так что представляешь, что для них эти обстрелы…У них, этих детей, и так, без обстрелов, все непросто, а когда еще и стреляют…

Всего я вывезла оттуда в Москву 29 детей».

«33 ребенка были переданы украинской стороне.

Это сироты. Из дома ребенка в Краматорске. Краматорск был тогда под тяжелым обстрелом.

Через Славянск я везла этих детей на Харьковскую трассу. Везла в «скорой помощи». По 7-8 детей или поменьше, когда как, за один раз в машине.

Двое суток везла. Кто помогал? Шофер. Только шофер — и больше никто.

Шофер был местный. Звать Толик. Фамилию его не знаю.

Пожилой человек. Сам согласился всех перевезти. Абсолютно бесплатно.

В Донецке нам дали машину «скорой помощи».

Где-то пять ходок было. Главное: успеть до темноты. А темнеет там очень рано. В темноте ехать нельзя: стреляют.

Расстояние там такое — 57 километров. Полтора-два часа туда, полтора-два часа назад. Это из Краматорска до Харьковской трассы. Но это если все нормально было, если не попадаешь под обстрел. Мы раз попали, но, слава Богу, обошлось. Мы с Толиком везли тогда всего одного ребенка.

Когда начался обстрел, стало совсем страшно, мы с Толиком упали друг на друга, прикрыли собой ребенка.

Когда везли детей, я, кого можно было, перевязывала бинтами и так прикрепляла их к носилкам, чтоб в случае, если что не так пойдет, они с носилок не попадали. А тех деток, которых по разным причинам, из-за их болезней, нельзя было перевязать и привязать к носилкам, я держала у себя на руках. Точнее, на ногах. На одной моей ноге — один ребеночек, на другой ноге — другой. А кого-то при этом еще за руки держала.

А там, на Харьковской трассе, нас встречали врачи и военные. Всех мы довезли живыми и невредимыми. Все дети были разные — от новорожденных до 5 лет.

Знаешь, пока везла — научилась различать их по лицам. Да, да, различала, различала. Особенно самые маленькие, крохотные запомнились. Еще совсем не говорящие.

Врачи и военные с той стороны забирали у меня этих детей и развозили их по домам ребенка».

И как-то совсем тихо и медленно Лиза рассказывает, что в ней поменялось из-за войны в Донецке:

«Если бы мне кто-то год назад сказал, что я все лето проведу на войне… Ну есть Майдан, какие-то выступления, но чтоб война… И вот все лето на войне…Ни одного дня в отпуске не была.

Так что же поменялось во мне из-за этой войны?

Ну совершенно лишней, просто придатком каким-то стала тусня. Великосветская, просто светская, да любая. Я и раньше не очень-то тусовалась, ну надо — так надо пойти, и куда-то шла. А теперь все перевернулось — я возвращаюсь оттуда, вижу здесь беженцев, а столько знаю про то, что они там пережили, и мне уже само приглашение на тусовку какую-то кажется диким. При этом я не звезданулась на войне, я нормальная, просто теперь любая тусовка кажется совершенно лишним моментом в моей жизни, я даже не знаю, как там себя вести, я чужая буду на любой тусовке.

Я стала чужой. Вот. Точно — чужой.

Меня всю передергивает, когда при встрече знакомые говорят: «А-а! Ты еще жива? », «О-о! Тебя еще не убили? » Это у них шутки такие, понимаешь?

А мне эти шутки совершенно не кажутся смешными. Потому что я, к сожалению, знаю людей, УЖЕ ЗНАЮ, которых там убили, которых там похитили, которые пропали без вести. Что тут смешного, скажи мне, что?»

Отдельно говорим о «критике малых дел»:

«Я знаю, что на меня сейчас опять окрысятся: надо менять систему, а это все аптечки-библиотечки…Ну не доживут наши больные до смены системы, не доживут. С каждым надо работать индивидуально. С каждым! Пока нету алгоритма нормального — только так. Нормальные чиновники есть, есть очень хорошие. А есть такие, которых и обвинять не в чем, — они просто стена, тормоза. Там все бесполезно».

«Мне вот на днях сказали: «Все в шоке, что ты поблагодарила Володина (тогдашний первый замглавы администрации президента России Володин Вячеслав Викторович. —Ред.) за помощь в эвакуации детей из Донецка». Но я на это так отвечу: «Я готова на руках носить того, кто поможет мне спасти одного ребенка». Никакая война не стоит жизни. Понимаешь?

Я вообще никогда не была такая, чтобы обижаться, дуться, зло на кого-то затаить. Если человек мне не нравится — я просто отстраняюсь.

Но поблагодарить всех, кто мне помогает, — считаю обязательно.

А Володин за один день помог создать команду, которая очень здорово помогает мне вывозить детей. Вывожу я, да, одна. Но координаторы все здесь. Один находит тут больницы и договаривается о местах. Кто-то с чиновниками разбирается … Это совершенно не их работа. Но они постоянно со мной на связи, они меня поддерживают, и я им всем действительно очень благодарна.

А началось с того, что в начале лета на заседании СПЧ, прямо вот еще не началось заседание, я просто сказала: «Давайте до того, как мы перейдем к политике, в которой я ничего не понимаю, я вам расскажу о детях в Донецке».

После заседания, когда мы все расходились, мне говорили: «Ну ты даешь, так зло выступила, кто ж тебе будет после этого помогать!»

На следующий день меня позвал Володин, я думала, может, и правда, я слишком резко высказалась… Но Володин, да, за один день создал группу, которая меня во всем выручает. И что ж такого я, подлая, сделала? Сказала спасибо Володину и всем тем людям, которые мне помогают?

А почему не сказать спасибо, если в невероятно трудных условиях они сказали: «Дети — это главное!»

После каждой моей публикации о Лизе Глинке — средь очень признательных ей откликов — я непременно получаю пару-тройку очень длинных и очень мерзких писем, где взрослые самовлюбленные дядьки чихвостят Лизу за сотрудничество с режимом: и то, мол, она не так делает, и это, и вот больных детей не так, а так из Донецка надо вывозить, и чтоб никаких при этом администраций президента… Иногда взбешенно и зло отвечаю им: а что б вам, дядьки, не поднять задницу с дивана, и не смотаться в Донецк, и не спасать детей очень правильно и очень красиво, что вы сами, блин, сделали в жизни, кроме того, что сидите у себя на кухне и матом кроете Кремль? ! Но чаще — и гораздо лучше меня — Лизу Глинку защищают сами наши читатели. Спокойно, достойно, аргументированно и с уважением, любовью, восхищением, нежностью к Лизе.

За почти девять лет нашего знакомства — десятки Лизиных интервью «Новой газете». О бездомных, о пожарах под Москвой, о голодающих за честные выборы в Астрахани, об арестованных на оппозиционных митингах в декабре 2012 года… И во все это — и многое другое — Лиза Глинка включается сильно, мощно, страстно, результативно, эффективно.

Не знаю, есть ли предчувствие смерти.

21 декабря этого года исполнилось шесть лет, как ушла из жизни Вера Миллионщикова.

В этот день в Facebook Лиза Глинка помещает их совместное с Верой интервью и почему-то пишет: «До встречи, Вера».

«А как остановить войну — ты знаешь? « — спрашиваю я Лизу в 2014-м.

«Только переговоры», — твердо говорит Лиза.

И повторяет: «Только переговоры».

Наверное, о Сирии Лиза могла бы сказать так же.

Она ведь везла туда лекарства.

После концерта БГ с Ланой Журкиной и Таней Константиновой говорим о Лизе.

Таня Константинова — исполнительный директор благотворительного фонда поддержки слепоглухих «Со-единение».

«С Лизой мы познакомились осенью 2006 года. Лиза, конечно, нас всех инфицировала. Желанием работать для других.

Я помогала и раньше, но с Лизой это стало образом жизни. Я долго ходила в ее подвал на Пятницкой, долго волонтёрила. И Лиза была причиной — почему я стала директором благотворительного фонда».

До этого Таня работала управляющей ресторанами. Менять бизнес на работу в благотворительности было очень страшно.

«Но в какой-то момент я поняла, что, если этого не сделаю — буду дико жалеть».

Таня говорит, что все Лизины проекты невозможно посчитать, — потому что кроме тех, что на слуху, есть еще и какие-то свои очень личные, которые она не всегда «светила»…

Я знаю один такой. Но это и проектом нельзя назвать. Просто помощь.

Лиза выхаживала одну молодую женщину в Саратове. У нее была онкология.

Еще девочкой ее родная мать отдала в детдом. Просто так. Неохота было возиться. Детдом был страшный.

Когда девочка выросла, она сама взяла ребенка из детдома, чтобы он рос в домашних условиях, в любви и заботе.

И вдруг заболевает. А ребенок — мальчик — уже подросток. И она ему почему-то много рассказывала, что самое страшное на свете — это детдом.

Болела долго и страшно. Лиза моталась к ней в Саратов. А когда умерла, — нарисовалась ее мать — отнимать квартиру, а мальчика отдавать в детдом. Мальчик сказал, что из детдома непременно сбежит, — наслушался про ужасы там.

Я знаю эту историю от самой Лизы. Может, она и мне бы ее не рассказала. Но ей нужна была помощь. Она оформила опеку над тем мальчиком и просила меня устроить его в лицей «Подмосковный». Я попросила об этом Бориса Моисеевича Ходорковского, он сказал: «Приезжайте». Мы с Лизой поехали. Лиза хотела посмотреть все своими глазами. Лицей Лизе очень понравился. Еще была жива Марина Филипповна Ходорковская. Они с Борисом Моисеевичем принимали нас, после того, как мы посмотрели лицей, дома, угощали, мы долго общались.

25 декабря прошлого года, сразу после первых сообщений об авиакатастрофе, мне позвонил Борис Моисеевич: «Там погибли родители одного мальчика, у которого остался только дедушка. Хочу взять его, если можно, в лицей».

А тот мальчик, приемный сын Лизы — Илюша — лицей успешно закончил. Женился. Родился ребеночек. Так что Лиза уже бабушка.

Я эту историю никогда и никому не рассказывала. Но теперь уже все равно в печати появились сообщения, что у Лизы трое сыновей и один из них приемный…И желание Бориса Моисеевича Ходорковского помочь после авиакатастрофы 25 декабря тем, кто остался без родителей… Надеюсь, кому нужна эта помощь — откликнется.

Таня Константинова продолжает: «Лиза мечтала, чтобы у нее был свой фонд, не имени ее, а именно свой, собственный — «Доктор Лиза». А почему — нет? Есть фонд «Галчонок», который был создан после смерти Гали Чаликовой и в память о ней. Галя создавала фонд «Подари жизнь». Она когда умирала, говорила, что хочет такой фонд, который занимался бы тяжелыми ребятишками.

Сегодня есть все возможности для фонда «Доктор Лиза». Уже пришел бизнес в благотворительность. И можно — и нужно! — создать такой фонд со структурой, планированием, программами, бюджетированием. Это серьезная работа. Которая бы совместила адресную помощь с системными проектами. Чтобы и помогать отдельным людям, и изменять в целом жизнь в обществе. Как делала это Лиза».

Может ли — должна ли — быть помощь государства? Или это всё испортит?

«Я-то всегда за совместную работу, — отвечает Таня. — Я за партнерство. Можно, конечно, встать в позу и сказать: «Я вообще-то ни с кем, ни у кого ни копейки не возьму» и так далее. Ну, так и здорово — твое место займут другие. Я это наблюдаю. Занимают! Попадая на разные «круглые столы», вижу: выходят и рапортуют о том, как они здорово работают, довольно странные организации, они не государственные, но имеют знакомства с государством, активно сотрудничают, а толку от них мало…И никому не будет хорошо, если мы отойдем в сторону и скажем: мы с вами на одном гектаре не сядем… Надо пробовать «партнёриться». С разными структурами. С государством, бизнесом, другими фондами.

Меня вот недавно спросили: а вот как вы относитесь к конкуренции с другими фондами? И должна ли быть конкуренция в благотворительности?

Я против конкуренции. Я вот даже когда ресторанами руководила, говорила: «Друзья! Давайте без конкуренции! Человек не может есть три раза в день и семь дней в неделю только итальянскую пищу или только грузинскую…Сегодня он пришел к вам, завтра к другому пойдет… Давайте вместе дружить, а не конкурировать».

А уж кому как не благотворительным фондам дружить? И делать вместе какие-то совместные программы? !»

Лану Журкину знаю давно. Лиза ее по-разному называет: то пресс-секретарем, то помощницей, то своим замом.

Сначала Лана просто читала Лизу в «Живом журнале».

«Читала, как книгу. Вот просто очень интересный текст. Я в это время была редактором одного бизнес-журнала. Как-то журналистская братия познакомила меня с Лизой.

Я пришла в подвал на Пятницкой в тот год, когда там варили кашу и кормили ею бездомных. Прихожу — стоит такая толпа, столики…И охранник спрашивает меня: «Вы покушать? » (Смеется). Я говорю: «Нет, мне Лиза нужна». Охранник: «Хорошо, заходите». Лизы в тот момент не было, была Лена Никульникова. Она мне: «А вы кашу варить умеете? » Я говорю: «Умею».

Домой пришла, думаю: ну каша — так каша… Но от усталости падала. Это была осень 2011 года, бесконечный поток бездомных за кашей… Муж ничего понять не мог, что со мной. Потом как-то увидел у меня огромные сумки с крупой и чаем, спрашивает удивленно: «Ты уезжаешь? » Я говорю: «Нет! Мне надо отнести это бездомным…» Ну и объяснила, чем занимаюсь. Муж рассмеялся: «Зная, как к тебе тянутся все сумасшедшие, я ни капли не удивлен и не удивлюсь, если тебя это затянет на веки вечные». Как в воду смотрел!

А потом Лиза мне сказала: «Больные и бездомные тебя любят». А для Лизы это был самый главный показатель. И дальше сказала: «Приходи к нам навсегда».

Лана с Лизой много раз ездила в Донбасс.

«Поездки на Донбасс — это очень в Лизином характере. Она рисковая! Она всякая разная, но только не тухлая и не сточная. Абсолютно не скучная и абсолютно не шаблонная.

Первое, что Лиза сказала, когда началась война на Донбассе: « Мама дорогая, а люди… что там люди будут делать…» Я прямо и сейчас вижу, как она закрыла лицо руками и говорит: «Мама дорогая…а люди…» И сразу сказала: «Надо ехать». Никто ее туда не звал. Никто там не ждал. Села — поехала. Чтобы на месте самой увидеть: кто, что, как, чего, где…»

И — помолчав: «Из-за ее поездок на Донбасс от Лизы многие отвернулись. Из тех, кто раньше горячо поддерживал. Почти от всех ей доставалось. От либералов в том числе. И от этого пострадали и бездомные, и больные. Денег меньше стали давать. Она колотилась, билась, а ее поливали и слева, и справа.

Если кто-то из нас не выдерживал — она говорила: «Не реви! Мы их победим!» И мы успокаивали ее этими же словами.

Но иногда она так рыдала…Всё же наслаивалось. Она все время жила в

диком напряжении и никак не могла расслабиться».

Лана говорит, что сейчас очень много людей, которые знали Лизу, готовы помочь.

«Фонд «Доктор Лиза» будет — надеюсь — создан.

Или вот: Лиза мечтала о больнице для бедных. И нужно осуществить эту ее мечту. Не пилить, не делить то, что создавала Лиза, а сохранять и продолжать, и развивать.

Сейчас нам всем трудно. Но нельзя бесконечно находиться в расстроенных чувствах и ничего не делать. Надо собраться.

И — никакой обособленности. Мощная связка всех благотворителей и волонтеров. И ни у кого не стыдно просить помощи. У государства, да, в том числе».

1.Три плюса твоего характера? — Жалость. — Терпение. — Упрямство.