«Мама, мы все сошли с ума»

Обширная территория психоневрологического самарского диспансера походит на парк: клены, видавшие виды дубы, дикая яблоня, рябины сплелись. «125 лет стоим на страже психического здоровья жителей города», — ​скажет через полчаса главврач учреждения Михаил Соломонович Шейфер. Еще он скажет, что если каких-то 10 лет назад психические расстройства разного плана наблюдались у каждого седьмого россиянина, теперь — ​у каждого четвертого.

Михаил Соломонович стоит в окружении небольшой свиты местных докторов. Реабилитационное отделение внимание общества к себе привлекает раз в год, а социализацией и адаптацией своих подопечных занимается 5 дней в неделю.

Кабинет швейного мастерства. У окна — ​большой профессиональный стол для кроя. Цветные мелки разбросаны. Массивная линейка. Миллиметровая бумага. На окне — ​тряпичная самодельная кукла с нежно раскрашенным лицом. На столиках вдоль длинной стены кабинета — ​электрические швейные машинки, японские, хорошие. Женщины склонили головы и что-то строчат.

— Девочки ко мне приходят, чаще всего совсем не умея шить, — ​говорит руководительница швейного проекта, — ​поэтому мы начинаем с азов — ​вот это такая строчка, это — ​такая, заправляем нитку в машину… А потом, смотрите, какие из них получаются замечательные мастерицы! Вот Иринка у нас, например. У Иринки нет одной ножки, так она одной рукой на педаль давит, а другой все успевает расправить и сострочить…

Иринка еще ниже опускает голову, повязанную полосатой косынкой. Такие же косынки на всех остальных женщинах. На ногах — ​преимущественно китайские резиновые тапки и обязательно носки. Холодно.

— У нас ребята учатся многим нужным вещам, — продолжает руководительница, — шить, вязать… Чаще девочки, конечно, но был один мужчина, сейчас он переехал в интернат.

В кулинарном классе у плиты толпятся четыре женщины — ​пылают щеки и пекутся блины. «Это мои самые любимые уроки, — ​говорит кудрявая женщина, мечтательно улыбаясь, — ​так приятно снова готовить. Дома-то, считай, год к плите не подходила». Задумывается. Переворачивает блин, ловко орудуя сковородкой. «А то и два», — ​заканчивает через паузу. К блинам прилагается варенье. Гости смущенно отводят глаза. Кажется, что съесть блин — ​это обокрасть женщин и сирот.

Дверь в комнату «творческой самореализации» закрыта, через стекло видны общие очертания людей, неподвижно и плотно сидящих на стульях. В комнате «танцевальной терапии» кружит под общим газовым шарфом пара, девушка босиком, короткие темные волосы с усилием сведены в конский хвост.

— Как там эта ваша, Николаева, что ли, — ​спрашивает коллегу доктор, молниеносным движением подкрашивая губы помадой оттенка нюд, — ​вставать-то начала?

— Да куда там, — ​машет рукой коллега, — ​в палату еду таскают. Ну и все остальное через пень-колоду. Надо в интернат переводить, конечно. Сын ее приходил. Не хочет интернат. Говорит: это могила для психохроников. А я ведь вижу, что он не за мать, за пенсию переживает. Пенсия-то у нее нормальная. Первая группа все же. Он к ней за полгода два раза приходил.

Доктор прячет помаду в карман белейшего халата. «Светлана Ивановна сейчас рассказала, в ночь старуха снова сбежала».— «Которую на днях с поезда сняли?» — ​«Ну да. Опять искать будем. Я в карту заглянула — ​она 1935 года рождения! А такая бодрая, дай бог каждому. По электричкам-то прыгать».— «Ты рецепт-то мой опробовала, финский суп с грибами?» — ​«Мариш, руки не дошли. Еще эта кузина притащилась, со своим выводком…»

Одна студентка взволнованно говорит другой:

— Так что идею устроить в двадцатке карнавал все очень даже одобрили! Надо костюмы продумать, чтобы поменьше таскать всего. Может, ранеными они будут? Раненые конфедераты, например. В одеялах. Кровь там красочкой изобразим.

Прислушиваясь к беседе об организации карнавала в отдельно взятых палатах, спускаемся по крутой лестнице, мимо сводчатого высокого окна, выходим в парк, впереди главный врач, ведет в административный корпус, где будет дан спектакль. Арт-терапия. Четыре года назад заниматься с пациентами предложили заслуженному артисту России Олегу Белову, которого после инсульта из театра драмы вынуждены были уволить. Со своей женой Галиной он взялся за дело. Первой зрителей встречает Галина. Она в концертном платье, волосы затейливо уложены. Торжественный, праздничный вид, потому что — ​генеральная репетиция, зрители, и так и должно быть в театре, юбка в пол и колье на шее.

Галина Белова рассказывает, что в роли помрежа она занимается всем: подбирает костюмы, реквизит, декорации, ставит свет. За четыре года поставили пять спектаклей. Первый назывался «Вечер русской поэзии»: первая часть — ​по Пушкину, вторая — ​по Михалкову. Со спектаклем выезжали в Москву. Вторым стал «Медведь» по Чехову. Третьим — ​«Новые приключения солдата Ивана Чонкина», потом — ​«Василий Теркин». Сейчас ставят «Женитьбу», а генеральная репетиция будет — ​«Медведя».

Олег Белов — синий бархатный пиджак, орденский знак на груди — рассказывает, в чем особенность театра «Счастливый случай» и почему он так называется.

— Одна девушка, — ​говорит он, — ​сказала мне, что раньше не могла и представить, что будет со мной не то что разговаривать, но и работать как актриса. Это какой-то счастливый случай, говорила она.

Рассказывает, что задачи сделать из пациентов артистов никакой нет, а есть желание помочь справиться с адаптацией после болезни и, может быть, получить новую и интересную жизнь. Театр — ​это и есть новая и интересная жизнь.

— Только если в обычном театре, — ​говорит Белов, — ​когда артист увольняется, допустим, это всегда проблемы с вводом нового человека, все недовольны, тягостная атмосфера, кривые лица. А у нас — ​наоборот. Если человек выписывается и выходит из труппы, это каждый раз — ​счастье и большая радость. Поэтому наши спектакли — ​живые организмы, не застывают статично, меняются от репетиции к репетиции, от показа к показу.

Вот пьеса «Медведь», — ​продолжает Белов, — ​там же три всего персонажа: Попова, Смирнов и Лука. А мы своей волей придумали и ввели еще и крестьян дома Поповых.

Артисты-крестьяне как раз прохаживаются перед задернутым занавесом — ​две женщины, двое мужчин, корреспонденты местных каналов хотят взять у артистов интервью, одна из женщин выходит в коридор и вскоре слышно, как она поет: «А пчелочка златая, а что же ты жужжишь!»

— И хоть для нас главное — ​не результат, не конечный продукт, а процесс, — ​говорит Белов, — ​нам очень нужны зрители. Театр не может быть без зрителей. Спасибо, что пришли.

И мы смотрим спектакль. Смотрим, предупрежденные, что артистов вблизи фотографировать нельзя, потому что это ведь не обыкновенные артисты и не обыкновенный спектакль. Смотрим со всей внимательностью и обещаем себе, что будем отыскивать объявления о премьере «Женитьбы» и непременно пойдем, потому что театр не может без зрителей.