«Армия  жизни» Щекочихина

Олег приехал из Архангельска поступать на истфак.

Убежденный хиппи — ​и на истфак, сдавать партийную историю? Но тянуло. Себя он называл «хиппи Вилли». Так он представлялся всем в общаге МГУ на Вернадского, где жил во время экзаменов, и на Пушке (Пушкинской площади), где тогда тусовалась неформальная молодежь. На экзаменах Вилли не хватило полбалла. Но домой он решил не ехать и родителям не говорить. Болтался со старшекурсниками в общаге, философствовал, ходил на репетиции рок-группы. Пока оставался последний финансовый ресурс — ​червонец — ​и мелочь: одна копейка и три копейки.

Предполагалось, что на эти деньги он должен добраться домой.

— Хиппи мы или не хиппи? Я вышел тусоваться на стриту.

Лето 1981-го. От жары плавился асфальт. Вилли превратил единственные джинсы в бриджи, чем привлекал внимание комсомольских дружинников.

…Место действия — ​Советская площадь (нынешняя Тверская) с памятником Юрию Долгорукому, через дорогу — ​в ряд автоматы с газированными напитками. К Вилли подходит девушка небольшого ростика. Вилли сразу признает в ней свою: длинные волосы, домашние тапочки, домашний халат — ​и все, больше на ней ничего не было.

— Будьте так любезны, угостите водичкой, — ​подчеркнуто вежливо говорит она. Точно, своя.

Конечно, он взял — ​ей с сиропом, за три, себе — ​за копейку.

Вот уже все допито, Вилли уже очарован.

— А у меня сегодня день рождения, — ​выдает девочка. Из кармана домашнего халата в цветочек достает документ: — ​Не веришь — ​посмотри. В свидетельстве указан город рождения — ​Ленинград. Девушка объясняет, что сбежала из дома, скитается: мол, «парента совсем не кайфовые». И Вилли решил устроить ей праздник, отметить.

— Мне захотелось сделать не как совки. Не вести в кабак, не распивать винище на лавке, — ​Вилли потащил девушку через дорогу, к цветочному ларьку. Два-три вида цветов, гвоздики по 14 копеек. Накупили цветов на все 10 рублей.

Они ходили по площади и дарили всем цветы. Автобус с интуристами: сунулись к ним. «Флауэр пауэр, пис энд лав».

Туристы были в восторге. Это привлекло внимание милиции. «У нас просто хорошее настроение, да и у девочки праздник!» Сотрудников это успокоило, они удалились.

Мимо шел мужчина — ​явно не московский. Рубашка в сеточку с коротким рукавом — ​такие Вилли помнил по поездкам на Украину, в Одессе такие многие носили.

— Скажите, пожалуйста, в связи с чем происходит дарение цветов? — ​строго спросил он. — ​Кто вас уполномочил?

Вилли отмахнулся: Дом пионеров имени Ленина на улице Ленина. Персонаж ушел. А через некоторое время на площадь выехал милицейский «козлик». Знакомые два милиционера, только уже угрюмые:

— Пройдемте с нами, граждане.

Вилли и спутница решили не сопротивляться. В отделении на Пушкинской улице (сейчас Большая Дмитровка) ребят держали несколько часов, ничего не объясняя. Мимо шастали милиционеры, поглядывали на странную девчонку с голыми коленками — ​Вилли оскорблялся этим. Ожидание было тягостным — ​и девочка стала тяготиться. Путешествие обернулось для нее совершенно неожиданным образом: она вновь залюбила родителей и захотела к маме.

Вот через пару часов Вилли вызывают — ​сначала одного. В кабинете опер в гражданском и дежурный.

— Ты, парень, попал, — ​говорят серьезно. — ​У девушки видим синяки, ты совершил домогательство к несовершеннолетней на сексуальной почве… Короче, светит тебе уголовка. Она в спецприемник поедет. Лучше сознайся.

Вилли выводят, девочку заводят. Девочку выводят, Вилли заводят. И так несколько раз.

— Она подписала уже много бумаг — ​и еще подпишет, к маме хочет. Мы видим, ты парень нормальный. У нас несколько ограблений нераскрытых. Нужен свидетель — ​просто поставь свою подпись, где надо. И езжай себе, даже до общаги тебя подбросим.

Девочка сидела на скамейке и плакала: «Это всё из-за тебя».

— И тут я вошел в моральный тупик: что дальше делать? — ​говорит Вилли.

Ничего подписывать он, конечно, не стал. Пока Вилли со спутницей томились в отделении, тот мужчина в рубашке в сеточку с короткими рукавами доехал до редакции «Комсомолки» на улице Правды. Действительно, он был из Украины — ​киевский собкор, приехал на общередакционное совещание. В редакции он похвастался своим подвигом — ​сдал хиппи в милицию. Он был доволен собой.

Среди сотрудников редакции такая новость вызвала одинаковую реакцию: какой ужас. Леонид Загальский, тогда корреспондент отдела науки, сразу вспомнил про Щекочихина (который недавно перешел в «Литературку») — ​Щекочихин всегда занимался подростками, писал о них, таскал в редакцию, и они сами к нему шли. Загальский позвонил коллеге…

В отделении что-то закипело — ​явно кто-то навел шороху. Вилли, конечно, не понимал тогда, что происходит. Откуда-то взялся толстый майор:

— Ребят, а вы чего здесь сидите? Сейчас я разберусь, — ​как-то мягко сказал он.

Майор извинился за «глупое недоразумение» и предложил развести ребят по домам. Девочка, уняв слезы, сообщила, что ей надо на вокзал, незаметно выскользнула и будто испарилась. Вилли вышел на крыльцо один, майор нагнал — ​и протянул листочек. Номер телефона, «Юрий Петрович».

— Обязательно позвони, — ​заговорщицки произнес майор. — ​Тебе дать денег на телефон-автомат?

— Кстати, да, — ​дерзко ответил Вилли. — ​Было бы неплохо.

— Это говорит хиппи Вилли, кому я звоню?

— Это Юра. Все нормально-нормально, Вилли, я в «Литературке» работаю, приезжай ко мне, — ​без всяких предисловий выпалил Щекочихин на другом конце.

— У меня денег-то нет.

— Да ладно, ты же хиппи, не доберешься до Очакова?

В Очакове старые кирпичные дома 50-х годов. Квартира на первом этаже. Налево комната, направо кухня, стол с пишущей машинкой, книжные полки, диванчик у окна. Покосившийся пол: если в комнате положить бутылку, она аккурат по параболе скатывается на кухню — ​чпок — ​и в погреб.

Аскетичный всеприимный дом, через который прошли многие.

Вилли прожил у Щекочихина пять дней. Щекочихин ругался, что парень ездит на Пушку, волновался. «Я абсолютно убежден, ты должен быть журналистом».

Вилли уехал. Сходил в армию, вернулся. Приехал в Москву поступать. На этот раз уже на журфак.

Щекочихин отчего-то вцепился в него: хотел, чтобы тот практиковался — ​писал, отправил стажироваться в «Московский комсомолец»… Только Вилли противился: отдел комсомольской жизни командировал его на комсомольское собрание.

Текст-то Вилли написал, но больше в редакции не появился.

— Надо делать, что тебе скажут, ты еще никто, тебе надо показать, кто ты есть, а потом выбирать, — ​ругался Щекочихин.

О хиппи Вилли Щекочихин так и не написал. Хиппи Вилли — ​это Олег Пшеничный. Много лет он писал для «Новой» о музыке. Щекочихин изменил его судьбу. Как и еще с десяток судеб. Щекочихину до всех было дело. Он спрашивал не как было положено тогда — ​о любви к родине и партии. Он интересовался, чем человек живет, бытовухой.

Он умел говорить с подростками без заискивания и на равных. Он давал слово и не давал оценку словам. Он не пытался скорешиться, пить пиво на скамейке. Но говорил по-взрослому.

Я не знаю, почему ему так доверяли.

Подростки — ​они не меняются, меняются лишь обстоятельства, в которые они помещены. Я сейчас езжу по России, заглядываю в уголки, где до детей нет дела ни государству, ни собственным родителям. Вижу таких же неприкаянных молодых людей, которым нужно понимание, — ​таких, каких описывает Щекочихин.

Но вот разница: они уже не ищут поддержки в офлайне и не хотят с вызовом говорить с журналистом. Они зарылись в социальные сети и ищут ответы на все вопросы там. Поэтому их голос почти не слышен. Как будто их нет. Строчкой в новостях — ​об очередной трагедии, громадой слов в очередной аналитической передаче на федеральном канале — ​о нравах современных детей.

Этот сборник текстов Щекочихина не только о подростках — ​об эпохе, в которой было запрещено выходить за рамки предписанного свыше, выделяться.

«Какими мы видим старших, такими и становимся», — ​сказал один из героев Щекочихина — ​Алексей, фанат, панк, скейтер (его интересы быстро сменялись). Это — ​вдобавок ко всему — ​сборник о моих старших, какими они были, и почему они сейчас с нами именно такие. А что будут читать о нас, чтобы понять наше время?