«Так могли бы играть андроиды»

Двое день за днем сидят в стеклянном аквариуме напротив друг друга. Между ними шахматная доска. Они напряженно склоняются над ней и проводят так долгие часы. Их быт в аквариуме прост, в нем нет ничего лишнего, все предметы прописаны в правилах и имеют точное назначение. Красные электронные часы измеряют время партии. Белые листы бумаги на черной подложке предназначены для записи ходов. Голубоватые бутылки минеральной воды Isklar стоят на приставном столике. Все, больше ничего нет в стеклянном аквариуме, куда на месяц игры погружены два этих человека. В глаза друг другу они старательно не смотрят.

Они вундеркинды. Один стал гроссмейстером в 12 лет, другой в 13. Они ровесники, принадлежат к одному поколению, играют в одних турнирах, живут одной жизнью шахматных профессионалов. Шахматы — игра сдержанных людей, где не принято проявлять эмоции, как в боксе или в футболе, но час за часом наблюдая их мимику, видишь разные реакции. Карякин даже в трудной позиции не меняется в лице, это всегда один и тот же улыбчивый мальчик. У Карлсена тяжелая нижняя челюсть, короткие густые брови, низкая челка. Он наваливается грудью на стол и нависает лбом над фигурами. В трудной ситуации непроизвольно сжимает кулаки. Лицо Карякина не выдает ничего, кроме ровного приятного спокойствия, лицо Карлсена в пароксизме игры способно сжаться в гримасе. И так они, похожие и разные, сидят друг против друга, а под столиком сияют их одинаковые дорогие мокасины из мягкой черной кожи, начищенные до блеска.

Шахматы невероятно изменились за несколько последних десятилетий. Веками это была одна и та же игра, в которую играли Ришелье в своих покоях и Лев Толстой в Ясной Поляне, а также Карл Великий и Наполеон, разделенные во времени тысячей лет, но исповедовавшие один атакующий стиль и отрицавшие рокировки как трусость. Шахматы изменились во всем, но прежде всего изменился внешний вид игры, ее образ.

Ботвинник и Бронштейн играли матч за звание чемпиона мира в 1951 году в зале Чайковского, Карпов и Каспаров играли матч 1984 года в Колонном зале. И там, и там публика сидела в партере и соблюдала тишину, но все-таки дышала, кашляла и даже иногда передвигалась. Гроссмейстеры были вознесены на сцену, но оставались частью жизни. Это возмущало Фишера, который не раз требовал предоставить ему закрытое помещение, где он мог бы в абсолютной тишине творить гениальные ходы. И вот теперь Карлсен и Карякин, как космонавты, во время игры заключены в прозрачную кондиционированную капсулу; они живут в другом мире, где мысль достигла такой интенсивности и одновременно хрупкости, что чих зрителя или сказанное шепотом слово могут сломать ее.

Карлсен и Карякин играют в шахматы столь плотные, столь насыщенные знанием, столь усложненные компьютерным анализом, что такая игра кажется уже и не вполне человеческой. Так, как они, могли бы играть андроиды, то есть гибриды людей и роботов, а точнее, люди с вшитыми в них процессорами.

Топалов во время матча за звание чемпиона мира с Крамником устраивал скандалы, утверждая, что Крамник выходит в туалет, чтобы там брать консультацию у компьютера. В стеклянном аквариуме и строго регламентированном мире Карлсена и Карякина компьютеров нет, нет их и в комнатах отдыха, они запрещены к использованию во время партии, которая теперь не откладывается, как это бывало прежде, а должна закончиться за доской, именно для того, чтобы воспрепятствовать анализу отложенной позиции компьютером.

Прежде команды секундантов, в которые входили лучшие гроссмейстеры, проводили ночи без сна в дыму сигарет, анализируя позицию сразу на нескольких досках, чтобы наутро шахматист мог выйти на доигрывание с найденным во время анализа ходом. Ломбарди искал ходы и варианты для Фишера, Геллер для Спасского, Балашов, Зайцев и Таль работали для Карпова в его матче против Корчного в Багио. Теперь эта ветвь шахматной игры отмерла, доигрывания нет, его убил компьютер.

Шахматисты прошлого были титанами не только в шахматах, это были люди с неповторимым характером в расцвете интеллектуальных сил. Ботвинник был мыслителем в шахматах и в жизни, Таль импровизатором, умеющим жертвовать фигуры, Спасский свободным человеком в советском мире запретов, его модные французские пиджаки были частью его свободы и стиля. Гениальный Фишер был трагической фигурой, изгнанной из своей страны и из мира шахмат. Шахматы вмещали в себя несравнимо больше шахмат, страсти в них пылали почище, чем в футболе, амбиции людей и государств зашкаливали, и поэтому великие матчи становились событиями не только шахматной, но и общечеловеческой истории, как матчи Фишера со Спасским, Карпова с Корчным, Карпова с Каспаровым.

На этом фоне Карлсен и Карякин кажутся стерильными фигурами, существующими не в реальной жизни с ее бурями и болями, а в отделенном от нее, звуконепроницаемом аквариуме. Правда, Карлсен иногда выходит из аквариума в жизнь: то вместе с актрисой Лив Тайлор явится в парк и обыграет там любителей, то выйдет на подиум, демонстрируя модную одежду. Но эти театральные выходы в жизнь не делают из него многомерную фигуру, какими были игроки былых эпох. Эти двое, Карлсен и Карякин, носят аккуратные пиджачки с нашивками спонсоров — такие нашивки вызвали бы недоумение Ботвинника, смех Спасского и презрение Фишера — но что поделаешь, реклама пришла и на одежду шахматистов. Но может быть, в отрыве от жизни нет недостатка, а есть достоинство? Может быть, двое вундеркиндов создают шахматы как игру в бисер, о которой мечтал Гессе, игру, в которой чистое размышление и изощренный расчет поднимают игрока над суетой, выносят его из жизни и возносят над ней.

Сила их игры чудовищна. Они замечают малейший изъян позиции и потом без устали стараются использовать его на протяжении трех часов и тридцати ходов. Карякин, защищаясь, показывает такое умение стоить эластичную крепость, что у профана в изумлении открывается рот. У Карлсена есть свой бизнес, это компьютерная программа Play Magnus, уровни которой соответствуют силе его игры в разном возрасте. Может быть, вы и сыграете вничью с Карлсеном в возрасте девяти лет, но двенадцатилетний Карлсен просто размажет вас по стенке.

Карякин и Карлсен играют в шахматы, которые просчитаны вдоль и поперек во всех дебютах, и поэтому теперь невозможно, как прежде, выйти из дебюта с преимуществом. В дебюте все равны. В миттельшпиле идет динамическая борьба двух суперменов на краю пропасти, один делает угрожающий жест пальцем, другой тут же поднимает ладонь, показывая защитный блок. Так они маневрируют, углубляясь в эндшпиль, который представляет собой поляну неизведанного в лесу просчитанных вариантов. И там, в эндшпиле, душат друг друга в борьбе, зажимая шеи линиями пешек.

Играть долго, затянуть соперника в эндшпиль и наконец удушить его кольцами удава — так Карлсен однажды объяснил суть и наслаждение своей игры. Но Карякин и сам удав, умеющий ползти долго и душить сильно.

Карлсен и Карякин играют в игру, где оба знают лучшие двадцать ходов в любом начале, играют в такую игру, где слабая тень новинки иногда мелькает только на третьем десятке ходов. Испанская партия ими изучена так, что выглядит распотрошенной тушкой на столе вивисектора. Дебют Цукерторта подвергнут ими такому научному анализу, что придумавший его сто пятьдесят лет назад немец своей задумки бы не узнал. И вот они играют, и идеально просчитанные ходы следуют один за другим, так что в игре, с одной стороны, не оказывается места для ошибки, а с другой стороны, и спонтанного человеческого озарения и открытия в ней нет.

Мы стоим на границе будущего, которое в очередной раз изменит все. Автомобили с искусственным интеллектом уже ездят по дорогам, интеллектуальные системы управления уже регулируют температуру и влажность в домах, 3d-принтеры уже печатают не только детали самолетов, но и протезы для людей. Везде, где возможен расчет, будет управлять и распоряжаться искусственный разум. В шахматы, построенные на расчете и переборе вариантов, он пришел уже десять лет назад, что хорошо почувствовали на себе Каспаров и Крамник. Они проиграли компьютерам.

Матч Карлсена и Карякина — это матч за звание чемпиона второй лиги. Из первой люди вылетели и уже больше никогда не вернутся в нее. Компьютеров нет в аквариуме, где занимают свои места за столиком два приятных молодых человека с сумасшедшими рейтингами 2853 и 2772, но все же они тут есть, эти жужжащие железными мозгами и сотнями процессоров Stockfish и Komodo с рейтингом, подбирающимся к 3400. Компанию им составляет нейросеть Giraffe, которая три дня обучала саму себя играть в шахматы, а на четвертый стала международным мастером ФИДЕ. Два шахматных движка и их подружка нейросеть наблюдают игры людей со снисходительными улыбками. Играйте, мальчики, старайтесь, мальчики, подражайте компьютерам, учитесь у них. Именно у компьютеров Карлсен и Карякин учились уходящему вдаль расчету и стерильной, безошибочной игре. Но они все-таки люди, и поэтому иногда, очень редко, крайне редко, до обидного редко ошибаются.