26 декабря 2015 года Миллеровский полигон твердых бытовых отходов впервые вкусил запретный санкционный плод. Это были польские шампиньоны, тридцать тонн. Местные газеты скупо отчитались:

Ростовская область — третья по количеству уничтоженной санкционной продукции после Смоленской и Брянской областей: за 2016 год — больше 600 тонн. А всего по стране за год уничтожено более 7,5 тысячи тонн санкционки. Срок утилизации продуктов питания, попадающих под действие продовольственного эмбарго, продлен до 31 декабря 2017 года.

Запрет на ввоз фруктов, овощей, молочных продуктов, рыбы и мяса из стран, которые ввели экономические санкции против российских чиновников, утвержден указом президента 6 августа 2014 года. В июле 2015-го Путин предписал всю задержанную санкционку уничтожать.

Полигон твердых бытовых отходов под городом Миллерово в Ростовской области — один из основных плацдармов этой борьбы. Здесь закатывают в землю плодоовощную продукцию: бельгийский лук-порей, чешские груши, баклажаны, томаты, свежую клубнику и голубику, кипрскую мяту, польский салат, венгерский красный перец, эстонские нектарины, голландские яблоки, манго, мандарины без маркировки… В этом году национальное задание по уничтожению растительной санкционки исполнено в Миллерове уже 28 раз.

Полигону под Миллеровом 46 лет, он повидал многое. Возраст свалки измеряется не годами, а слоями. Площадь полигона — четырнадцать гектаров, глубина — где три, где шестнадцать метров. Еще полтора года назад все это называли «захоронением», теперь благозвучно — «размещение».

Среди равнины утрамбованного мусора одиноко торчит будочка охранников. Со всех сторон она подперта барахлом, подобранным на свалке, — ящички, снятые дорожные знаки, канистры из-под бензина. Охранники работают сутки через трое, получают шесть тысяч в месяц. Сегодня дежурство Ивана, он из соседней с полигоном деревни. Простое загорелое лицо, не запоминающееся, но доброе, нелепая челка. Сколько Ивану лет — так и не скажешь. Еще на полигоне постоянно находится бессменный мастер-техник Александр Федорович (но все его называют просто Федорыч), 70-летний крупный усач. Вот и вся безопасность.

— Нашли вот фрукт, из ящика вывалился, когда везли давить, — мастер полигона вертит в руках зеленую невзрачную грушу. Морщится.

— А что, есть те, кто берет? — спрашиваю.

— Если бомжей нет — брать никто не будет. Контроль! Бомж бывает у нас залетный. Но он долго тут не работает: набрал себе в дорогу — и дальше поехал. У нас в прошлом году в марте молодые ребята из Петербурга были, ехали на Кавказ — до июля прожили. Набрали сухарей, макарон на свалке и поехали. Осенью снова вернулись — наверное, в обратный путь собрались. К нам местные, бывает, захаживают, в основном старики — просят, можно ли дров собрать. Раньше, кто скотину держал, приезжали собирать хлеб, овощи — на корм. Если кто наберет с полигона продуктов и отравится — это еще не самое страшное. Вот подожжет чего-нибудь — полыхнет моментально. А мы — разве за всей территорией уследишь?

Внутри будочки охранников — всё когда-то знавшее лучшее время. Тахта когда-то была упругой, теперь — жесткость слежавшегося поролона. Зеркало темное от времени, по двум сторонам от зеркала — иконы. В красном углу на полочке беззастенчиво лежит чемодан с перфоратором. Натянута веревка, свисает сменная одежда, грязные полотенца. На стене деревянное панно — томный Есенин приобнял березу, по соседству — глянцевая азиатка размером А2 в неприлично маленьком купальнике. Под потрескавшейся алюминиевой раковиной — два генератора. Будка стоит семь лет, а электричество до сих пор не подвели.

Охранник и мастер спасаются от холода чаем из термоса и буржуйкой, ее растапливают вытащенной со свалки мебелью. Труба у буржуйки черная — иногда печку приходится топить и резиной.

Охранник Ваня разогревает на плитке макароны с подливой, принесенные из дома. У Вани скромная биография: он из Донецкой области, семья переехала сюда в 80-е: тут матери достался по наследству дом. На зарплату охранника не проживешь — приходится подрабатывать на шабашках. Жены, детей — нет. Отец Вани тоже недавно пришел на полигон. Раньше был дальнобойщиком, но здоровье больше не позволяет мотаться в Москву.

Здоровье подводит и Федорыча: каждый день в обед он едет домой ставить уколы, ходит, опираясь на палку. Федорыч смирился — и со свалкой, и с жизнью в Миллерове, «будь оно проклято». В жизни он вообще мало что выбирал. Бежал с семьей от войны из Грозного. Оказались в Ростове, где десять лет отработал администратором хозчасти в университете. С какой-то печальной гордостью он вспоминает: «В моем подчинении было больше ста человек». Жили в общаге вуза, до тех пор, пока младший сын не встретил девушку. Влюбился, вместе они переехали в Миллерово, перетянули за собой и родителей.

Вдвоем с женой, ей 69, Федорыч живет в небольшом домике без канализации. Жена в Грозном была заслуженный учитель, замдиректора, здесь преподавала в казачьем кадетском корпусе.

Сейчас тот самый младший сын с высшим образованием работает в инкассации. А старший — в Ростове: «Три раза в год на могилу ездим. Бизнес он вел».

В Грозный Федорыч больше не возвращался: там была трехкомнатная квартира, но компенсации после войны тем, кто сбежал, не дали.

— Да куда я поеду? Отец в Нальчике похоронен, брат в Нальчике, мать сюда перевез, здесь она умерла. А туда уже сил и здоровья нет. Когда война на Украине шла, там и тут грохотало. Так мы и говорили — от одной войны к другой. Сорок семь лет как скитаемся. Да она уже и пролетела, жизнь. Так что, Катя, ничего хорошего мы и не видели.

Он окидывает взглядом простор свалки.

— Вывозят на самый край полигона фрукты, мы даже не видим, что там, — делится Федорыч. — Вот сейчас груша выпала. Иногда мужики, которые бытовой мусор везут, рассказывают: ягоды, клубнику — все перемесили. Там такая каша — не взять! Мы фрукты как мусор принимаем, по тому же тарифу. Их бы в продажу подешевле пустить, школьников покормить, в детские дома отправить. Мы же не богачи тут. Может, через вашу газету получится это поднять. Душа обливается.

— Даже свиньям отдать — хоть какая-то польза, — отзывается тихий Иван.

— Понимаешь, если кто-то где-то приболеет, будут разговоры: взяли что-то на полигоне, — мастер будто пытается найти объяснение этому бессмысленному уничтожению.

Сам Федорыч фрукты не ест и в магазине не покупает — сахарный диабет. Кивает на Ваню: «Этот все ест».

У Александра Федоровича свое хозяйство: растит грушу, яблоки, сливу. Если неурожай яблок, килограммов десять может взять у местных фермеров — на компот.

На зиму в семье запасают картошку — на себя с женой и семью младшего сына Федорыч берет 400 килограммов. В этом году самая дорогая была по 16 рублей за килограмм. Закупают лук — по 13–14 рублей, мешок муки. 50-килограммового мешка сахара мастеру полигона и его жене хватает на два года. Это основные продукты в рационе.

— На рынке у частников берем — наше-то, российское, лучше, чем из супермаркета, дольше не гниет. В магазине дождутся, что потечет, и выбрасывают, тоже к нам на полигон везут. А снизили бы цену — люди бы поковырялись, выбрали одну-другую картошину, лук получше. Пусть бы отдел уценки открыли.

В Миллерове почти у всех подсобное хозяйство, многоэтажек мало, в основном частные дома.

— К зиме жена закатывает соления. Это у вас в Москве посложнее — своих заготовок, наверное, мало. На рынок мы ездим раз в неделю, на тысячу наберем: рыбу, иногда мяса кусок возьмем.

Охранников и просто зевак до ритуала погребения фруктов не допускают — сотрудники Россельхознадзора ведут протокольную съемку. Так положено по закону: государство хочет подтверждений, что все подлежащее уничтожению на самом деле уничтожено, никем не присвоено. Видео и акты уничтожения посылают в Москву — руководителю Россельхознадзора.

Непосредственно с санкционкой из работников полигона контактирует только тракторист, он утилизирует фрукты на единственном рабочем бульдозере на полигоне.

Бульдозер останавливается рядом со мной, с него слезает мужчина лет шестидесяти, у него конец рабочей смены: затертая одежда, джинсы, прожженные пеплом.

Утилизацией санкционных фруктов и овощей, пойманных в Ростовской области, занимается местное отделение Россельхознадзора — и Ольга Павловна Чувильская, старший государственный инспектор отдела контроля и надзора в области карантина растений и семеноводства.

Ольга Павловна мечтательно перечисляет все фрукты, которые удалось задержать за последний год:

— Нектарины, персики, по весне было очень много яблок польских. Красиво, но нельзя. Еще грибы польские… На данный момент стал проскакивать перец.

Чувильская говорит: улов больше, когда проводят какой-нибудь рейд, например, месячник «Большегруз». Водители закладывают запрещенку благопристойной продукцией с документами (например, чеснок китайский или апельсины африканские) — все по закону. А выдвинешь пару ящиков — там перец желтый польский, противозаконный.

Ольга Павловна объясняет идейные основания своей работы:

— У нас есть четкий указ президента — уничтожить. Для чего был сделан указ? Если с нами так поступают на международном уровне, то и мы их накажем. Чем? Деньгами. Мы сейчас рассуждаем так: а на каком основании отправлять эти фрукты в детдом? Нельзя нам самим есть эту продукцию! Если мы отдадим кому-то — как будто реализовали, тогда хозяева товара к нам с претензиями придут. Это вот мое мнение такое.

— А у кого еще к вам претензии?

— Конечно, хозяева фур говорят — обидно им! Трактористы, которые давят, говорят: «Жалко. Дайте себе возьму».

Документальная съемка — вот настоящая боль для старшего государственного инспектора.

— Пока мы заберем продукцию, загрузим, напечатаем документы — уже пять-шесть вечера, уже темнеет. Камера-то снимает, но бульдозеры там допотопные — ни света, ничего. Поэтому стараемся фотоматериалами компенсировать, при вспышке оно хоть видно — сколько вывалилось, как закаталось.

Ольга Павловна большую часть жизни провела в Миллерове, она высоко оценивает перспективы родного района по импортозамещению:

— В принципе никто не говорит, что мы нектарины и груши не можем выращивать. Все-таки будет подниматься наше сельское хозяйство, возобновятся эти сады… Вот были мы в Ставропольском крае — там разбивка садов, участков прям вот радует! В Краснодарский край тоже ездим — тоже важно, что они занимаются этим всем. Может, и на наш регион выпадет удача! А домой я покупаю из чертковских садов яблочки — самое оптимальное. До сорока рублей стоят, в принципе каждый может себе позволить, а какие вкусные! Чертково нам яблоки поставляет, сливы, абрикосы, алычу, даже груши есть — фермер сам сорт выводит и здесь реализует. Но я редко покупные ем. Вишню, черешню на участке ращу. У меня свои закрома есть, погребочек. Бывает на праздники огурец, помидор купим в магазине, и то стараемся, чтобы тепличный. А так у меня все свое.

Полигон находится в ведении муниципального предприятия ЖКХ Миллеровского района. Директор местного отделения Алексей Казьмин — крепкий мужчина лет тридцати пяти, сидит в кожаном кресле не снимая куртки. Над креслом молодой Путин, на столе, в рамке поменьше — отец Казьмина в орденах. Рассказывает про работников полигона.

— Товарищей долгожителей у нас нет, текучесть кадров очень большая. В основном местные — часть с города, часть с поселений. Есть осужденные по различным, скажем так, направлениям. Задолжал банку — через суд его сюда привели. Кто-то алиментщик. В основном такие статьи, неуголовные… Государство не находит другого пути — только сюда его привести на работу, чтобы процент отдавал!

Должников и алиментщиков на предприятии всего треть, уточняет Казьмин.

— Все остальные нормальные люди… Они-то и те, и другие нормальные, конечно. Нам не пишут — микро это кредит или не микро, нам приходит исполнительный лист и лист инспекции. Должен человек отработать 6 месяцев с 20 процентами выплаты. Устраивает его эта работа — сам остается после. Зарплата у нас небольшая, зато белая!

Я уточняю, увеличилась ли нагрузка на полигон из-за санкционных фруктов.

— Да это капля в море. Пять-шесть тонн персика или перца болгарского — ни о чем! Это как моей машине день поработать. Хотя когда завозили грибы, для меня жалко было. Я задавал вопрос, почему их не раздать в детские дома. Ответ, скажем так, был отрицательный.

— Я и персиков в магазинах в Миллерове не видела.

Казьмин будто оскорбляется:

— Мы ж не в Москве! Зато другие фрукты, овощи, мясо на порядок лучше. У нас вот «Русская свинина» есть такая большая… Так вот, мы ее не едим никто. Она вся к вам идет. А мы домашнее мясо кушаем!

Летом на Миллерово налетают мухи. Так не было раньше: комары — да, дело житейское, но противные мухи, залепляющие все окна, появились в городе недавно, когда построили утятники. Два из них — в черте города, здесь растят птицу, здесь же ее бьют. Местные говорят: отходы сливают прямо в поле. В безветренную погоду улицы пахнут свежим хлебом из частных пекарен (крупный хлебозавод закрылся). Но когда поднимается ветер, в город приходит смрад. Утиный фарш миллеровцы не жалуют. Как и не покупают свинину местного производства. Также в городе работает завод по производству крахмала и патоки из кукурузы «Амилко». Завод сливает свои нечистоты прямо в речку Глубокую, которая измельчала и воняет. Миллеровцы митинговали — безрезультатно.

Вода в городе плохая. Чем ближе к центру — тем хуже, здесь самые старые скважины, которые бурились в сороковые годы. Администрация говорит, что на одну новую скважину нужно полтора миллиона, а денег нет.

Заводы, утятники дают рабочие места, но производство механизируется — за последние годы многих сократили.

Почти все частные гастрономы в городе принадлежат ООО «Светлана», а именно Кебиру Султанахмед-оглы Гусейнову (сейчас он входит в собрание депутатов Миллеровского района). «Мечта», «Аннушка», «Ермак», «Магнат», «Фаворит», «Сахалин» — 25 магазинов в Миллерове и нескольких ближайших станицах. В универсаме рядом с вокзалом — уцененные бананы по тридцать рублей, уцененная хурма по 60, мандарины — 160, картошка — 17, жухлый китайский салат. Сам Кебир Султанахмед-оглы в интервью рассказывает: «Наш президент Путин молодец, что ввел ограничения на ввоз продуктов питания» — и обещает не повышать цены в связи с санкциями. Он говорит, что польские яблоки за 50 рублей не уступят азербайджанским за 30.

Но яблоки в основном у всех свои. У кого переизбыток — выходят торговать к железнодорожному вокзалу. Каждый день с раннего утра до полудня тут разворачивается рынок. Бабушки продают свой виноград — «медучий, бери, внучка», аджику, домашнее подсолнечное масло.

На самодельном прилавке у усатого деда — ширпотреб: бритвенные станки, уличный термометр в виде пчелки, фонарики, батарейки, среди всего выделяется мочалка-триколор. Приезжают на грузовичках, раскладывают покрывала, клеенки — прямо на асфальт выкладывают товар. Из жестяных корыт безжизненно таращатся карпы.

Кто-то под прилавок оборудовал капот своих «Жигулей»: ведрами продают ягоды боярышника, березовые веники. Овощи продают с раскладушек: выставляют их посреди дороги, заваливают ярко-зеленым спелым перцем, укладывают штабелями пучки петрушки и укропа. Овощи, выращенные именно на продажу, везут в основном из села Криворожье, что в тридцати минутах езды отсюда.

— Меньше удобрения, меньше всякой фигни — и по вкусу другое! — приговаривает полный мужик, набирая перцы в целлофановый пакет.

Где, как не здесь, передовики импортозамещения. Они тоже исполняют национальное задание по борьбе с иностранными овощами-фруктами. Как живется местным фермерам в отсутствие иностранной конкуренции? Кого ни спрошу — молчат, отводят глаза. Спрашиваю больше десяти продавцов: знают ли, что под носом у них, на полигоне, в буквальном смысле слова давят их конкурентов. Никто про уничтожение санкционки и не слыхал.

Прямо с кузова продает арбузы — килограмм по четыре рубля — смуглый пятидесятилетний мужчина в замызганной жилетке.

— Здесь вообще арбузный край, наш Миллеровский район самый насыщенный был. Криворожье славилось вкусовыми качествами, — говорит мне продавец Александр. — Арбуз волгоградский нас задавил — по два, по полтора рубля отдают, вся трасса в арбузах, скоро и в Москве начнут выращивать.

Из восемнадцати лет, что он занимается арбузом, только три года были нормальные, остальное — «лишь бы на плаву остаться».

— А чем заниматься? Работы нет, идти некуда, здоровье угробил — никому не нужен.

Саша торгует только здесь, на стихийном рынке. Сам собирает, сам загружает, называет все это «мышиной возней». Перекупщики — в основном азербайджанцы — предлагают за килограмм копейки.

— У них там диаспора, а я один в поле воин — обрабатываю, раньше было 85 гектаров. Мои арбузы — экологически чистые, проверки прошли.

Фермер дает финансовые расклады: 470 тысяч вложил (350 тысяч — взял в кредит), а заработал на арбузах 220 тысяч.

— А кредиты в этом году только выплатил. На рынок в Аксае едешь: въезд 300 руб­лей, место — 900, лаборатория — 280, за мусор, за весы по полтиннику — полторы в день выходит. Себе в убыток, считай. Мы тянемся, а тянуть уже нечем и нечего. Вы лучше Сереже Локтеву позвоните, он тоже с Криворожья. Наш арбузный магнат.

Сергей Локтев — представитель того класса, на который кивают, когда говорят об импортозамещении. Он самостоятельно поднимает 30 гектаров земли. В его собственности — 150, но засеивать остальное не выгодно. Локтев родился здесь, но переехал учиться в Санкт-Петербург, потом в Мурманск — служить на атомной подлодке. Он бывший мичман, военный. Дослужился до пенсии и вернулся.

— Урал не видит нашего арбуза, а у нас он до такой степени сладкий — пальцы слипаются. Здесь выращивать можно все — и Россию-матушку накормить от и до.

С убежденностью фанатика он рассказывает об иностранных сортах, о современных дорогущих системах полива, о том, как будет скрещивать арбуз с тыквой, чтобы корневая система мощнее была. Местные не признают этого фермера-новатора своим. Ворчат, когда тот проезжает по деревне на «Ленд Ровере»: «Поихав, проклятый».

— А чё я проклятый-то? Должно быть знание. Я очень много знаю, больше меня никто. Но все стесняются подойти спросить, поучиться, им это зазорно. Почему у них арбуз до 5 кг растет и останавливается, а у меня нет? Вот и не любят меня. Если бы с ними сидел на лавке, пил бы водку — был бы ихний в доску.

Субсидий от государства Локтев не получает. Говорит, начал узнавать, сколько положено — не больше двухсот рублей на гектар.

— Я элементарно еду заправить трактор соляркой — минимум 100 литров, по 36 руб­лей. Что такое двести? Да это смешно.

В Миллерове Локтев держит салон красоты «Локон», там работает его жена. Сын учится на агронома. Локтев мечтает построить цех по переработке помидоров: давить натуральные соки. Открыть фермерскую лавку: моченые арбузы, арбузы в банках, желтые, красные.

— Изюминку надо делать людям, — говорит Сергей. — Сделал этикеточку фирменную — все, бренд — и вперед.

Локтев дает рабочие места, и зарплата у него, надо сказать, большая по меркам района — до 25 тысяч.

— А в депутаты пойти не думали?

— Ты знаешь, я не любитель. Мне оно по барабану. Я равнодушен к этой власти. С весны по осень живу на поле, а зимой захотел — поехал на море. Мне идти в депутаты — себе дороже, задавят. Я молчать не могу, как рубану с плеча.