Нерв мира

Когда у верблюда спросили, почему у него кривая шея, тот честно ответил: «А что у меня прямое?»

Неудивительно, что реплика Трампа о том, что он безнаказанно может хватать женщин за… как бы это ни называлось на цензурном русском, — меня нисколько не поразила. Другое дело — Америка. Именно это хвастливое признание оказалось той соломинкой, что сломала спину верблюду.

С тех пор Трамп, как твердят политологи в Америке, стал радиоактивным — от него бросились врассыпную товарищи по партии. Влиятельные республиканцы отступились от Трампа, думая о том, что им предстоит встретиться с собственными избирателями, остальные боятся того, что им скажут жены и дочери.

Тем, однако, почти все равно: дамы за Трампа не голосуют. Поэтому больше всего он потерял в глазах как раз того электората, на который надеется, — мужчин. В один день их поддержка упала на 10%. Легко догадаться почему. Мы ведь хотим, чтобы женщины нас любили не за деньги или служебное положение, а просто так, точнее — за ум, красоту или еще за что-то, о чем мы сами не знаем и стесняемся у них спросить. Нам вряд ли понравится сераль из тех, кому деться некуда. Тот, кто покупает секс или принуждает к нему, выглядит и в мужских, и в женских глазах не Дон Жуаном, а лузером любовной игры. В русском языке для таких страдальцев есть хорошее, но опять-таки нецензурное слово.

С этим связана неудачная попытка Трампа на вторых дебатах перевести стрелки с себя на Клинтона. Суть его претензий к бывшему, а не будущему, что важно напомнить, президенту хорошо выражает старинная фраза: «Он каждый день приходит в присутствие пьяный, а я не каждый». Другими словами, Трамп говорит, что Билл еще хуже. Впрочем, ни тогда, ни сейчас, сексуальные эскапады политиков не казались мне принципиально важными. В разгар скандала с Моникой Левински я имел несчастье написать, что мы все еще будем себе завидовать, когда свистопляска закончится. В самом деле, при Билле Клинтоне страна впервые узнала, что значит «профицит». 116 месяцев непрерывного экономического роста и 22 миллиона новых рабочих мест. Окончание балканской бойни. Победа в холодной войне, от которой выиграли обе стороны. На другой чаше исторических весов — роман с девицей в знаменитом синем платье.

— Пусть всегда, — писал я тогда и думаю сейчас, — Америку ждут только испытания, не страшнее супружеской неверности ее президента.

К Трампу это тоже относится — не детей же с ним крестить. Хамское отношение к женщине — мерзкая, но интимная черта, которая в пуританской Америке заслонила собой другие обещания кандидата. В конце концов, 70-летний Трамп угрожает ограниченному числу дам, чего не скажешь, например, о нелегалах. Эксперты подсчитали, что депортация 11 миллионов незаконных эмигрантов потребует 400 миллиардов долларов, 20 лет каждодневных усилий и целой армии полицейских. Такая картина слишком остро напоминает Холокост и ГУЛАГ, чтобы поверить в ее реальность. Чувствуя это, Трамп сосредоточился на сопернице, обещая для начала посадить ее в тюрьму.

Это и было наиболее ярким эпизодом вторых дебатов.

— Путая американскую республику с банановыми, — взволнованно пишут конституционные юристы, — Трамп угрожает не Хиллари Клинтон, а всей государственной системе США, которая подразумевает мирную передачу власти и исключает месть политическим конкурентам.

Собственно, это и отличает настоящую демократию от управляемой, при которой, как случилось во времена Януковича, проигравшая Тимошенко потеряла не пост, а свободу.

— Хорошо, — говорят оптимисты, — что Трамп не знает о пределах полномочий президента, который может начать атомную войну, но никого не может посадить в тюрьму.

— Плохо, — говорят пессимисты, — что надежды Трампа разделяют его стойкие последователи.

После бомбы, которую Трамп сбросил на опешивших слушателей, дебаты потеряли интерес, и я выключил звук. Все, а в первую очередь поэты, знают о несовершенстве нашей речи. Все, а особенно политики, знают, что язык тела убеждает больше того, что болтается во рту. Немая дискуссия только обнажает и подчеркивает смысл происходящего на экране.

Мизансцена встречи позволяла кандидатам свободно гулять по сцене, забредая на территорию соперника. Пользуясь этим, Трамп демонстрировал преимущество в росте и силе. Подходя слишком близко к Хиллари, он вторгался в ее частное пространство, которое в Америке умудряются охранять даже в метро. Рыча и фыркая, о чем можно было догадаться и без звука, он, как пишут телекритики, походил на разъяренного быка.

Хиллари действовала хитрее. Каждый раз, отвечая на вопрос из зала, она обращалась не вообще к Америке, а к тому, кто его задавал. Лучась опытным радушием, она вступала в дружескую беседу, якобы забывая о сопернике, корчившем рожи у нее за спиной. Для этого она незаметно, но решительно сдвигалась в зону Трампа. Заслоняя его собой, она мешала сопернику себя перебивать.

Я знаю этот трюк еще по тем временам, когда работал в школе учителем и сражался за внимание класса с второгодниками Зимашем и Кудряшом. Делая все, чтобы я до сих пор не мог забыть их фамилии, они начинали между собой болтать вместе со мной и заканчивали с переменой. Прерывать их означало мешать другим, и я научился вести урок, стоя у них над душой. Этот нехитрый прием действует на всех переростков, и Трамп хоть иногда давал Хиллари высказаться. Вернув звук, я, однако, не узнал от нее ничего нового.

Главная беда нынешней кампании — в том, что Хиллари достался соперник, на фоне которого банальность сходит за здравый смысл, стершиеся риторические формулы ведут в безопасную гавань, и все острые вопросы кажутся незначительными по сравнению с одним — как избавить Белый дом от взрывоопасного претендента. Если бы не он, я хотел бы знать, как будущий президент исправит ошибки старого.

— Когда, — спросил бы я, — вернется мир в Сирию и Украину? Каким образом ответит НАТО на новые угрозы? Кто защитит Америку от вражеских кибератак? И, если переходить на личности, почему растет цена моей медицинской страховки и когда она перестанет это делать?

В ответ на эти вопросы мы и от Хиллари не слышим ничего сугубо конкретного. Чего я, собственно, и не ждал. За долгие годы в большой политике она научилась выбирать из двух зол меньшее, из разных вариантов менее рискованные и ценить стабильность умеренного прогресса больше азартных порывов. Это делает ее кандидатуру приемлемой, а политику — бескрылой.

Меня это устраивает, потому что я выходец из страны, где власти слишком часто экспериментируют с населением. Но в лишенной такого опыта Америке накопилась усталость от статус-кво. Отсюда обе крайности: феномен Берни Сандерса и кошмар Дональда Трампа. Эти явления нельзя сравнивать, но оба можно вывести из одной и той же жажды перемен.

Только напрасно их, перемен, ждут от Вашингтона. В коридорах власти атрофировался нерв мира.

— Президент кричит в телефонную трубку, — писал недавно скончавшийся футуролог Элвин Тоффлер, — не замечая, что провод перерезан.

Теперь прогресс обтекает власть, чтобы расцвести на свободе.

Лучшее в XXI веке родилось не в столице, а в лабораториях Apple, где Стив Джобс создавал не только технику, но и эстетику компьютерного века. В хозяйстве Цукерберга, сумевшего объединить мир сетями Facebook. В мечтах Илона Маска, который хочет заселить Марс не потому, что так нужно, а чтобы доказать, что это возможно. И, конечно, во владениях Google, строящего коммунизм в одной отдельно взятой корпорации.

Настоящие революции — научно-технические. Они меняют не настоящее, а будущее, не страну, а среду, не власть, а нас.

Что касается выборов, то хорошо бы вместо нынешних кандидатов отправить в Белый дом того же Брина. Жаль, что Сергей Михайлович родился не в Америке, а значит, не может стать американским президентом. С другой стороны, это оставляет возможность выбрать его президентом России. Я бы за такого голосовал и там, и тут.