«Поп-арт эффективнее лобовой борьбы»

— Артем, только что объяв­лен приговор Алексею Борникову, офицеру спецслужб, который семь лет назад пытался вас посадить за хранение наркотиков. А сейчас ему дали 8 лет строгого режима, причем как раз по делу о наркотрафике. Справедливость восторжествовала?

— Я так не думаю. Да, Борников — один из тех эшников, что подбрасывали мне траву в 2009-м. Почти месяц я провел в СИЗО, готовясь получить до 3 лет, потом пытался доказать в суде свою невиновность, не доказал, но получил минимальное наказание — штраф в 20 тысяч. На каждое заседание суда Борников приезжал на новой тачке: «Инфинити», «Лексус». Позже со мной связывались люди из тюрем, которых посадил Борников, — схема была похожа: им подбрасывали героин и вымогали деньги за освобождение. А пару лет назад он попался на подбросе героина: повышал показатели раскрываемости, а, оказалось, за ним следили. Но это не история про справедливость. Справедливость восторжествует, когда освободят людей, которых он посадил.

— Давление усиливается, но чтобы совсем перекрыли — нет, не думаю.

— Даже два. А в прошлом году было три суда с двумя арестами. В этом только штрафы. Есть два дела: по одному я виновен, по второму оправдан. Так что непонятно, за кем осталось поле битвы.

— Разрешает местная власть, а запрещают силовики. Полиция, центр «Э», ФСБ… Мне не видно источника, но люди явно делают это по команде из Москвы, вопреки нашим договоренностям с мэром, с губернатором, с департаментом культуры… Губернатор так примерно и сказал: у нас претензий нет, а претензии полиции я не могу комментировать. Идет внутренняя борьба, и мы в ней далеко не главные игроки. Плюс церковь, которая хочет добавить себе влияния. Плюс православные активисты, которые как бы не церковь, но тоже вроде бы кого-то представляют. Есть такая организация «Народный собор», они в свое время травили выставку «Запретное искусство» под кураторством Андрея Ерофеева. Их новосибирский филиал возглавляет одиозный активист, компенсирующий какие-то свои персональные проблемы в общественной деятельности, но в последнее время он перегнул палку и начал травить не только «сатанистов» и атеистов, но и мэра с губернатором: критиковал власти, которые разрешили монстрацию, говорил, что, дескать, под вашим покровительством чуть ли не новый Майдан происходит.

— Это как посмотреть. Кто-то смотрит на монстрацию как на возможность вывода на улицу людей, чуть ли не как на революционное выступление. Что, конечно же, глупость. Хотя если смотреть на все это как на гражданскую гимнастику, воспитывающую навыки протестных высказываний, то она их действительно воспитывает. Вспомните внушительный митинг в защиту оперы «Тангейзер». Это чуть ли не единственный случай, когда против православных активистов что-то всерьез организовалось.

— Естественно. Но после этой шутки у нас были большие проблемы. Есть закон о борьбе с сепаратизмом, есть отделы, обязанные искать преступления подобной направленности. Все логично.

— Да все они понимают. Но им надо повышать раскрываемость. Тут та же история, что с привлечением за репосты в соцсетях. Реально ли они борются с экстремизмом тем, что нашли 100 репостов вместо 50? Они этим чему-нибудь помогли? А потом они скажут, что не виноваты, просто была такая система, от них требовали показателей.

— Если бы могли, давно бы уже наехали. Если есть хоть намек на оскорбление, все сразу несутся в прокуратуру. Ну о’кей, давайте попытаемся оскорбиться лозунгом «Ад наш». В чем оскорбление? В том, что слово «ад» упомянули? Тогда надо из словарей его вычеркнуть.

— Тренд такой. Я подозреваю, что весь этот оголтелый правый активизм содран с американской модели. Борьба с ЛГБТ и все остальное, все абсолютно так же, это не наше изобретение.

— Да, это такой мракобесный интернационал. Дело ведь не только и не столько в РПЦ. Реабилитационные центры для наркоманов служат поставщиком клиентуры для религиозных объединений — пятидесятников, неопятидесятников… В так называемых протестантских церквях 95% — бывшие наркоманы либо их родственники. Им одну зависимость перебили другой, религиозной, и они точно так же на это подсаживаются, продают свои квартиры… В какой-то момент с них собирают десятину, объясняют, что это на строительство нового храма, а сейчас брат такой-то расскажет, как его дочка пожертвовала нам квартиру, а потом Бог ему возместил, теперь у них у каждого по квартире. Это такая бизнес-модель: если они хотят быть конкурентоспособными, иначе нельзя.

— Так это нормально. Протестные акции и проходят обычно в карнавальном ключе. Идти с траурными лицами никому не интересно. Есть, конечно, экстремалы, которые бьют витрины, но в массе своей люди стараются развлекаться. Возят на гигантских платформах карикатуры на политиков, как в Германии. Бьют в барабаны и танцуют, как в Нью-Йорке. В Амстердаме плавают на лодках по каналам во время митингов. Это всегда шоу, попытка быть заметным.

— Ну конечно. Это одна из главных причин, почему монстрация работает — больше в городе почти ничего и нет. Есть мы, есть «Знаки», это такой фестиваль субкультур. Есть развлечение — мыльные пузыри надувать. Одно время было модно запускать фонарики, потом их запретили, потому что из-за фонариков может пожар возникнуть. Есть фестиваль «Краски Холи», фестиваль цветного дыма: дымят, фотографируются, вот и потусовались.

— Естественно, монстрация берет исток там. Когда студенты писали в Париже на стенах «Вся власть поэтам!» и «Запрещается запрещать!», я еще на свет не родился, но очень хотелось что-то подобное испытать. Ничего у них не вышло, зато было весело. И это, конечно, фантастика, что мы можем делать похожие штуки в Новосибирске, в абсолютно бескультурном пространстве… Это ведь даже не Екатеринбург, где расцвел в свое время свердловский рок. Или Красноярск, где все классно с современным искусством. В конце 1980-х там построили Музей Ленина, который оказался никому не нужен, а он супертехнологичный, огромный, и его отдали под Центр современного искусства. В Новосибирске ничего похожего близко нет. Потому люди и готовы всерьез биться за монстрацию. Ее задавить — и тогда уже все.

— Я думаю, что мои проблемы в Ново­­сибирске связаны в первую очередь с Москвой, и здесь они будут еще жестче в плане согласований и всего остального. А потом Москва все-таки город, рекреационно очень насыщенный, тут нет такой пустоты, как в Новосибирске.

— Но дух монстрации явственно ощущался в Москве еще во времена Болотной и «Оккупая». Все эти лозунги: «Вы нас даже не представляете» и «Не раскачивайте лодку, нашу крысу тошнит» — это же чистая монстрация по стилистике.

— Да, это в принципе про одно и то же. Сколько до Болотной выходило на улицы в Москве? Три тысячи максимум, в основном упертые оппозиционеры. А тут сразу сто. Понятно было, что им нужен какой-то доступный формат высказывания, они не хотели выглядеть яростными борцами с режимом, это другая аудитория. И такой формат, такой язык появился. А то, что дело ограничилось шутками, это не вина языка. В соцсетях ежедневно происходят соревнования шутников по поводу нового мрачного закона, людям надо как-то все это пережить. А всерьез выходить и говорить: «Путин, уходи!»… Ну он же не уйдет. Бессмысленно требовать.

Когда-то меня вдохновила история создателей мультика про Бивиса и Батхеда. Была анархическая микросекта из трех человек, они делали подпольный ультраортодоксальный журнал. В итоге один умер, другой сторчался, а третий сказал: «Я вам сейчас покажу настоящую анархию» и выпустил «Бивиса и Батхеда», на котором выросло несколько поколений. Он свое отношение к миру, свою позицию через этих двух дебильных персонажей передал эффективнее, чем через ксероксный анархистский журнал или митинг. Поп-арт вообще эффективнее, чем лобовая борьба.