Н. встречает меня у памятника Ленину в Ялте. Невысокая худая брюнетка. Выглядит старше своих 45.

У Н. — 12 лет наркотического стажа: маковая соломка, героин.

— С соломкой познакомилась еще в институте. Для меня это было развлечение. Так и объясняла себе: кто-то пьет, кто-то курит, а у меня вот такое хобби. Главное, думала, это же мне не мешает. И действительно, училась я хорошо.

По окончании вуза Н. уехала в Голландию. Новые знакомые предложили ей попробовать героин. В Европе колоться было дешевле, чем курить табак: самая дешевая пачка сигарет стоила 5,5 евро, а грамм героина — 20 евро. И этого хватало на два дня».

В 2010 году появились проблемы со здоровьем. Н. вернулась из Европы в родную Ялту и решила стать участником распространенной на Украине программы заместительной терапии.

— Программа не подразумевает избавления от зависимости. Просто вместо уличных наркотиков тебе дают медицинские: метадон и бупренорфин. В программу приходят люди, которые признаются себе: «Да, я не могу отказаться от наркотика, но хочу жить нормально: хочу работу, хочу семью».

В качестве замены героину Н. назначили метадон. 120 миллиграммов в сутки.

— Особенность метадона в том, что он не вызывает эйфории. То есть с утра ты приехал на сайт (пункт выдачи наркотика. — И. Ж.), принял таблетку и можешь идти на работу. Держит целый день. Люди, проходившие заместительную терапию, ничем внешне не отличались от остальных: никогда не подумаешь, что наркоман, — рассказывает она. — Конечно, все это работало порочно. Врачи, помимо положенной нам порции, свободно продавали «сверху». 20 гривен за таблетку 25 миллиграммов. Потом сами пациенты продавали эти таблетки по 80 гривен. Как сказала одна врачиха: «У меня от ваших двадцаток уже шкаф не закрывается». Но это было действенно.

Еще одним плюсом заместительной терапии Н. считает тот факт, что программа ударила по наркобизнесу.

— Старый город в Симферополе, который в 90-х славился барыгами (продавцами наркотиков. — И. Ж.), опустел, — говорит она. — Наркопотребители стали абсолютно контролируемы, отпала необходимость идти на преступления ради дозы.

— Но ведь метадон не вызывает кайфа, а те, кому кайф был нужен, получается, все равно оставались на улице, — возражаю я.

— Нет. Они приходили в программу. Просто наряду с метадоном еще чем-то подкалывались. Но вред все-таки несопоставимый.

Осенью 2013 года Н. решила, что с нар­котиками нужно порвать окончательно. Она попросила врача начать снижение дозировки.

— Врач меня отговорил. Сказал, что наступает холодное время года, поэтому лучше переждать. Это важно: зимой бросать сложнее. А уже был Майдан, и мы, конечно, не знали, чем все обернется…

Объявленный референдум о переходе Крыма в Россию в феврале 2014 года вызвал у пациентов смешанные чувства: в отличие от Украины в РФ заместительная терапия запрещена.

— Врачи уверяли, что все будет нормально, что программу оставят, что нас не бросят, — вспоминает Н. — В то же время многие из нас сомневались.

Сомнения оказались обоснованными: через несколько дней после присоединения Крыма пациентам заместительной терапии объявили: программа будет закрыта 1 мая 2014 года.

— Началось массовое снижение дозировок, — рассказывает Н. — Причем снижали так: сегодня у тебя 120 миллиграммов, через три дня — уже 100. Резали по живому: каждый миллиграмм важен для нормального самочувствия, терапия вообще не предусматривала безболезненного отказа от метадона, тем более — быстрого.

По словам Н., снизить дозировку для каждого пациента требовалось до 50 миллиграммов. «Это было необходимое условие, чтобы попасть на курс детокса, — поясняет она. — Так потребовали российские врачи. Но, конечно, далеко не все пациенты смогли отказаться от своих доз…»

Первая группа из 10 крымчан отправилась на детоксикацию в Санкт-Петербург в апреле 2014-го.

— То, что потом рассказывали вернувшиеся, поражало. Ребят просто заперли в палате. Тупо заставили терпеть. Они сбежали оттуда в первый же день — под предлогом прогулки. В группе был молодой парень Антон. Он умер от передозировки: купил героин и не рассчитал дозу. В тот же день…

Наступила назначенная дата отмены терапии — 1 мая. Большинство пациентов, вспоминает Н., не были готовы к отказу от метадона. «Но терапию не отменили, — говорит она. — Перенесли сначала на 9 мая. И снова не отменили. Многие расслабились, подумали, что все будет, как прежде. Но 20 числа метадона на сайтах не оказалось. Программа закончилась».

— Ужас, который происходил, не поддается описанию, потому что многие пациенты, особенно те, кому полагалась большая доза метадона, вообще не успели перестроиться. Я, психологически готовившаяся к выходу из программы, не чувствовала себя человеком целый год: держалась на ногах только благодаря силе воли и трамадолу — это обезболивающее, которое при России нам выписывали, но(!) — не всегда выдавали. Была единственная аптека в Симферополе, где его можно было получить и то — когда был. А метадоновая ломка, чтоб вы понимали, это когда ты от боли царапаешь стену, у тебя срываются ногти, и ты продолжаешь царапать стену мясом.

Н. знала десятки клиентов метадоновой терапии. Ни один из ее знакомых не смог начать нормальную жизнь.

— Их 50 на 50, — говорит она. — Тех, кто вернулся к уличным наркотикам и даже пошел на преступления ради них, и тех, кто умер. А вот вернулась к жизни из моего круга общения я одна. Все это было очень жестоко сделано, неправильно…

— А как правильно? — спрашиваю я.

— Самое правильное — оставить все как есть. Ведь на терапию ходили люди, часто больные ВИЧ, даже СПИДом. У них и так организм подорван, а тут еще удар. Можно было больше времени дать на снижение дозировок — полгода, год, но не два месяца. Но у нас как говорят: «Лес рубят — щепки летят»?

Д. также соглашается говорить анонимно. И по скайпу. Ему 43 года, из которых 27 связаны с наркотиками.

— Я начал курить план (марихуану. — И. Ж.), когда мне было 16 лет, — рассказывает он. — Был студентом, учился в Симферополе, занимался музыкой, ну и… творческая личность, ты понимаешь. Потом случились жизненные неурядицы, из-за которых попробовал «ханку». Это ацетил опия по-научному, а в быту его еще зовут «домашним героином». Раз в неделю его колол, потом потихонечку втянулся и начал колоть раз в день. Меня это устраивало, потому что «ханка» помогала снимать синдром блуждающих болей — есть у меня такое психосоматическое заболевание, при нем мышцы болят: то здесь, то там. Внезапная боль. Я это «ханкой» нивелировал.

К 30 годам Д. впервые попробовал героин.

— Я тогда жил в Москве, — говорит он. — Приехал со своей музыкальной группой покорять столицу России. Ну и там укололся…

— К 2011 году проблемы со здоровьем взяли свое. Кроме того, надоело жить в этом порочном круге, когда ты каждый день думаешь, что тебе нужно где-то достать дозу, чтобы чувствовать себя нормально. Не хорошо, а просто нормально. Я давал концерты, а заработанные деньги тратил на наркотики. Это была главная статья расходов. На остаток средств брал себе разве что батон хлеба. Мне это очень надоело, и я обратился к заместительной терапии.

Д. назначили принимать 120 миллиграммов метадона в день.

— Наступил самый спокойный период в моей жизни, — вспоминает он. — Я женился, купил машину. Устроился на работу. Когда ходил по улице и видел знакомых наркоманов, то смотрел на них даже с какой-то жалостью: они пытались существовать от дозы к дозе, а у меня была настоящая жизнь. Двоих знакомых я сагитировал на терапию. И у них тоже все пошло в гору: и на работу устроились, и нормально жить стали.

Когда Крым вошел в состав России и начались разговоры об отмене терапии, Д. и его знакомые, признается он, восприняли это с воодушевлением.

— Ну и классно, думали, слезем с наркотиков совсем. Мы ж не знали, как это получится.

По словам Д., все произошло слишком быстро.

— Два месяца, с марта по май, это очень мало. Организм не мог быть к этому готов. Почему нам не дали время, хотя бы полгода?

В конце разговора Д. признается: «Меня кумарит».

— Вы сейчас что-то употребляете? — интересуюсь я.

— Да, подкалываюсь. Я не знаю, что это. Продают в чеках.

Д., как и Н., не знает ни одного человека, который смог бы после резкой отмены заместительной терапии начать нормальную жизнь. «Кто повесился, кто утонул, кто вернулся к героину», — заканчивает он. Потом, когда уже прощаемся, внезапно добавляет: «Укажи, пожалуйста, что у меня есть твердое намерение покинуть Россию, стабильную, пусть и низкооплачиваемую, работу, семью, жену, пожилую 80-летнюю маму, 3-комнатную квартиру в Алуште, машину и новый мопед с гаражом из-за постоянной мысли, что где-то там, в Украине, есть спасение. Пусть даже это билет в один конец… Я приношу только страдания моей семье в таком состоянии… короче, не хочется валить, но, видимо, придется. Только потому, что там есть программа. А здесь врачи-наркологи не могут пойти нам на уступки и даже выписывать трамадол, чтобы мы могли чувствовать себя нормально. Не кайфовать, а просто жить».

Не раскрывать своего имени, когда речь заходит о заместительной терапии в Крыму, просят не только бывшие участники программы.

Константин Н. занимается информационным сопровождением программ заместительной терапии, но также просит сохранить анонимность.

— Я знаю людей, кому закрытие программы пошло на пользу. То есть человек хотел «завязать», но силы воли не хватило, а тут — пришлось, — говорит он. — Но таких крайне мало. Возвращение на круги своя в плане наркопотребления — это всегда тяжело и страшно. Люди привыкли к тому, что они живут полноценной жизнью, работают, живут в социуме, находясь при этом в правовом поле, получая лечение легально, а тут внезапно они оказываются за чертой, а лечение, которое они ежедневно принимали последние годы, — вне закона. Это, конечно, вынудило их возвратиться к криминальному потреблению.

— Безболезненно прервать было невозможно. В любом случае у многих не было в планах прекращать поддерживающее лечение. Менее болезненно? Не знаю. Наверное, можно было снизить риски, максимально пролонгировав «переходный» период, снижая дозировки плавно, а не так, как это было.

— Я не владею точными цифрами. Около 100 человек из 806, стоявших на программе. Как ни странно, здесь имел место парадокс: чем качественней пациент заместительной терапии был ресоциализирован, тем больше у него было связей на месте, которые он просто не в состоянии был разорвать: работа, семья, дом и т.д. В первую очередь уехали на Украину одинокие молодые люди, которых дома ничего не держало.

По официальным данным ООН, к марту 2014 года в Крыму было 806 пациентов заместительной терапии. В январе 2015 года, спустя семь месяцев после закрытия программы на полуострове, спецпосланник ООН по проблемам СПИДа в Восточной Европе Мишель Казачкин заявил о гибели «от 80 до 100 пациентов». «Причины смертей, по имеющимся у нас данным, в основном суицид и передозировка», — уточнил Казачкин. В ответ пресс-секретарь российского Минздрава Олег Салагай привел цифру — 7 погибших и выразил надежду, что заявление спецпосланника ООН «не носит политического характера».

— К сожалению, верить приходится цифрам Организации Объединенных Наций, — говорит ведущий аналитик канадской правовой сети по ВИЧ и СПИДу Михаил Голиченко. — В Крыму заместительная терапия назначалась людям, которые уже страдают серьезной опийной зависимостью, это были преимущественно наркопотребители с 20, 25 и более годами опийного стажа, то есть хронически больные. Кроме того, на Украине заместительную терапию получали пациенты с такими заболеваниями, как ВИЧ, туберкулез, то есть те, кому в первую очередь надо было решать проблемы со здоровьем, но кого опийная зависимость уводила от их решения: например, те, кто из-за наркотиков переставал принимать противотуберкулезные препараты. Например, чтобы лечить гепатит С, нужен доступ к дорогостоящим препаратам; а чтобы встать на бесплатное получение этих, нужно предпринять ряд действий, на которые наркозависимый человек уже не способен. Человек, живущий с наркозависимостью, который ищет дозу, неизбежно будет пропускать прием лекарств. И это очень быстро приводит к гибели, если еще раньше к ней не приведет передозировка. Многие бывшие пациенты заместительной терапии покончили жизнь самоубийством. Причина, по которой лично я верю в высокий процент самоубийств, — это давление, испытываемое наркозависимыми. Все родственники, знакомые в один голос говорят таким людям: «Вот, ты наркоман, пора бросать…» Они и пытаются это сделать, перейдя к заместительной терапии. А потом, когда этот доступ прекращается, человек получает подтверждение: он не вылечился, он нуждается в наркотиках. И у человека единственный способ доказать, что он еще человек, а не существо, — это покончить с собой.

Прогноз, к сожалению, тоже неутешительный. Пациенты будут продолжать умирать, причем растущими темпами. Те заболевания, которыми люди страдали, будут только прогрессировать. Для их эффективного лечения будут требоваться все более дорогостоящие препараты. Решения о бесплатной выдаче таких препаратов должен принимать СПИД-центр, но сейчас в регионах беда с деньгами. Проще сделать так, чтоб человек потихоньку умер. А когда человек умрет, причины смерти можно указать любые. Например, туберкулез. В апреле 2016 года представитель Минздрава Гусева в ходе Специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН по вопросам о наркотиках заявила: «Да, у нас пациенты заместительной терапии умирают, но они умирают от туберкулеза и онкологических заболеваний». Она просто не понимает, что смертность этих людей от туберкулеза и онкологии (по сути СПИДа) была бы предотвратимой, если бы не отмена терапии. Это вопрос из разряда: «Погиб из-за того, что пьяным сел за руль, или от удара о твердую поверхность рулевого колеса?» Вот в России думают, что от удара, а первопричину признавать не хотят…