Авторский театр «Эскизы в пространстве» поставил спектакль «Журналист. Жизнь в секунду» — о наших коллегах и друзьях Юрии Щекочихине и Анне Политковской
Нам часто кажется: то, что мы делаем, — никому не нужно.
Все уходит в песок. Масштабы смещены. Оценки искажены.
Вот говорят о праве на забвение. А право не забывать — помнить — у нас есть?
Только в «Новой» с 2000 года мы потеряли шесть человек: Игоря Домникова, Юру Щекочихина, Аню Политковскую, Стаса Маркелова, Настю Бабурову, Наташу Эстемирову.
А всего в России с 1994 года убито более 500 журналистов.
Помнит ли страна их имена? И самих этих людей? И где оно, устройство нашей памяти?
От «текстов слов» тех, кто погиб за идеалы, читатели получали «гуманистическую прививку». Это была вакцина «сопротивления поветрию лжи».
Но как надолго хватает такой вакцины и такой прививки? Сколько ампул (уколов) в день, месяц, год, десятилетие необходимо, чтобы не на уровне очень отдельных людей, а на уровне всего возлюбленного отечества была искоренена привычка к бесстыдству?
Еще со сталинских времен у (в) нас осталось это: страх искоренил стыд, из-за страха перестало быть стыдно.
По недавним опросам Левады-центра: 52% наших соотечественников относятся к Сталину положительно. Больше половины, черт побери!
Говорят, совесть выше, чем честь.
Может быть.
В чести есть момент замкнутости на себе, а совесть — это всегда и включенность в себя других людей, и включенность себя в других людей.
Так вот: про включенность себя в других и других в себя.
Вдруг совсем, совсем неожиданно какие-то, условно, дети взяли и поставили спектакль про Юру и Аню.
«Когда я читала статьи Политковской о войне в Чечне, мне было просто физически очень плохо. То есть в какие-то моменты начинало реально тошнить. Я закрывала книгу, откладывала, потом заново открывала. Я не хотела верить в то, что там написано. И вот как раз в те дни мне приснился сон, что началась война… и что мне позвонила моя мама и сказала, что она сидит в сыром подвале… и что ей дали автомат и она не знает, что с ним делать… и что ей очень страшно».
Это Ира Михейшина, режиссер спектакля, рассказывает. Она — красивая, открытая, непосредственная, теплая.
Вот перед спектаклем говорит зрителям: «Меня зовут Ира. Я родилась в 1988 году. В этом же году Юрий Щекочихин опубликовал свою знаменитую статью «Лев прыгнул». Эта статья о советской мафии — начало современной российской расследовательской журналистики.
<…> я почти ничего не знала о Юрии Щекочихине и Анне Политковской. Я даже не думала, что есть такие люди. Я наблюдала жизнь. Со многим не соглашалась. Многое оставляла как есть, потому что вроде как не в силах изменить. Но вот… мы сделали спектакль… и пока, кроме этого, больше ничего не можем сделать… Я часть этого спектакля, и вы будете частью спектакля. Интересно, что из этого получится. Возможно, мы станем друзьями, а возможно, подеремся. В жизни так всегда. Как выяснилось, в журналистике тоже».
Спектакль — весь, от начала до конца — опирается на искренность. И это как раз тот случай, когда недостаток искренности оказался бы самоубийственным.
Я боялась, что на показ в Дом журналиста никто не придет или придет мало народу. Вход свободный. Но рекламы, кроме соцсетей, нигде и никакой.
А был полный зал. И очень много молодых и совсем юных лиц.
На сцене — два человека: Юра и Аня.
А в зале у микрофона за Автора Ира Михейшина.
Алина Кузнецова
Юра — Дима Максименков, а Аня — Алина Кузнецова. Я специально убираю слово «играют», потому что это не игра, а что-то другое.
Театр и жизнь здесь смешиваются. Все переполняется чувствами, вспышками любви. А качество сильных позитивных чувств, по-моему, еще никто не отменял.
Никаких восторгов или поучительных сентенций.
Слов «герои», «мученики», «святые» не слышно и не видно.
Только тексты Юры и Ани.
Автор идеи — директор Дома журналиста Игорь Степанов.
Кстати, идея — не просто сделать спектакль о Юре и Ане. А чтобы этим спектаклем открыть Театр документальной журналистики.
Это будет цикл, посвященный журналистским расследованиям.
Идею эту поддержал председатель Союза журналистов России Всеволод Богданов. Он сказал мне, что это не обязательно должны быть погибшие журналисты — живые тоже. Но, конечно, о погибших надо говорить в первую очередь.
Степанов дал ребятам кучу Аниных и Юриных книг.
И они прочитали абсолютно всего Щекочихина и абсолютно всю Политковскую. Гоняли книги по кругу, из рук в руки передавали.
И все фильмы о Юре и Ане пересмотрели, и все их интервью изучили — газетные, журнальные, телевизионные, наши и зарубежные.
И в интернете так много всего нашли, что даже Надя Ажгихина, секретарь Союза журналистов России и жена Юры Щекочихина, удивлялась. Надя, кстати, много в работе над спектаклем помогала.
Авторский театр «Эскизы в пространстве» — очень маленький: 15 человек. Родился шесть лет назад.
Отцы и леди-основатели(льницы) — студенты и выпускники Московского государственного института культуры.
Художественный руководитель — Дима Мышкин, но здесь нет начальников и подчиненных.
«Сегодня ты — Гамлет, а завтра — стражник». То есть буквально: сегодня Алина Кузнецова — Анна Политковская, а Дима Максименков — Юрий Щекочихин, а завтра Алина в «Отцах» «идет на свет», а Дима в «Идиоте» — на звук. Вот и в спектакле «Журналист. Жизнь в секунду» Дима Мышкин занимается проекцией,
Маргарита Голошумова — звуком, Дарья Мальцева — видеохудожник, Иван Сахаров — оператор, за дизайн полиграфии отвечает Артур Калашников, а куратор проекта — Антон Хоботов. Всё сами, все вместе.
Их цель — театр, где царит воображение.
Это очень, очень важно. Я иногда думаю: дело, наверное, не в том, что у привычных к бесстыдству нет совести, дело — в отсутствии воображения.
Вот приснился Ире сон, когда она читала Аню, что это ее, Ирина мама, сидит в сыром подвале, а кругом война… А кто-то не в силах представить, что зло случится конкретно и реально с ним или с его родными…
Памятью может пользоваться кто угодно и как угодно. (См. опросы по Сталину.) А воображение по определению вещь независимая, и воображение умеет быть непокорным.
Впрочем, что касается актерства, то один режиссер хорошо сказал: «Представлять себе не трудно, трудно удержать образ и потом воссоздать его».
Мне кажется, Диме Максименкову удалось и представить себе Юру Щекочихина, и удержать его образ, и воссоздать.
Дима на Юрку совсем не похож: очень высокий, очень худой, как будто немного вогнутый. Но как улыбнется — вылитый Щекоч! Я даже в наших разговорах сбивалась и на полном серьезе называла Диму Юрой.
«Был такой человек, Юрий Щекочихин, он вел такую жизнь, делал так и так… А что делаю я? И как соотносится то, что делаю, с правдой и свободой? Насколько осознанно я живу? Почему мы вообще очень часто уходим от осознанности (это сейчас моя личная тема), и все у нас как-то случайно, когда получается, когда не получается, но так, как будто мы ни в чем — ни в плохом, ни в хорошем — ничуть неповинны».
Дима говорит быстро, захлебываясь, и руками размахивает точь-в-точь, как Юра. И от этого такое впечатление, что Щекоч встретился со своим образом.
«В архивах «Новой» мы нашли интервью Щекочихина с Немцовым. И вот когда сегодня читаешь это интервью, обнаруживаешь, что и Юрий, и Борис именно об осознанности общества заботились. И в момент разговора они понимали, чувствовали, ощущали, какие процессы происходят в нашей стране, и это было не какое-то приблизительно общее понимание, а понимание единиц.
Интервью 1997 года. То есть почти 20 лет прошло… и вот эти два человека убиты… они жили в одно время, их нет сейчас с нами, но они говорят о будущем, о том, как кто из них видит будущее…»
Сцена из спектакля. Текст на проекции. БОРИС НЕМЦОВ: «НАСТОЯЩАЯ ДЕМОКРАТИЯ — ЭТО ГАРАНТИЯ ОТ ПОДЛОСТИ».
Автор: «Первый вице-премьер правительства России Борис Немцов отвечает на вопросы заместителя главного редактора «Новой газеты» Юрия Щекочихина. 01.12.1997 года».
Сцена из спектакля. Анна: «Мы с радостью получили свободу, с удовольствием ею пользовались, но, когда пришло время за нее бороться, — обиделись, что нас обманули, и отступили.
И поэтому небо в России не плачет — у нас просто идет холодный дождь».
«Вот для меня очень важен этот текст Политковской 2004 года, — говорит Дима Максименков. — Все как будто о нас и о наших митингах 2011—2012—2013 годов, когда люди вышли на Болотную и на Сахарова… тоже мы почувствовали свободу, а потом растерялись, не зная, как ею воспользоваться, и да, не придумали ничего лучшего, как обидеться. То есть мы проиграли эту схватку, не стали бороться за то, что нам дорого».
Слышу про этих ребят: ой, они такие наивные, — и кидаюсь на защиту почти инстинктивно: а что вы хотите, чтоб были циничными? Тем более цинизм нынче совсем с умом не дружит, а цинизм без ума — это как неталантливый, тупой мат на улицах.
Сцена из спектакля. Юрий: «Иногда я просыпаюсь с чувством ненависти к тем, кто одно ставит выше другого. Я понимаю, что не прав. Что есть идеи, способные спасти мир. Есть люди, которые, спасая мир, опираются на эти идеи…Человечество — это человек.Люди — это тоже человек.И государство — это человек».
Алина Кузнецова — самая младшая в авторском театре «Эскизы в пространстве». Еще студентка. Учится в Московском государственном институте культуры на режиссера.
Аня — ее первая (и пока единственная) главная роль.
Алина — обаятельна, собранна и энергична. Общаешься с ней просто так — смешная девчонка. А когда она на сцене Анна, то все очень убедительно и волнующе.
«…узнаешь то, что в текстах Щекочихина и Политковской, — становишься жестче. Просто что-то щелкает, наверное, в один момент, и приходит какое-то такое осознание, что смешного мало вообще… Я понимаю, что как человек стала, наверное, серьезнее, чем была до…»
Алина считает, что момент, когда она познакомилась с текстами Анны Политковской, — это какая-то ее отправная точка.
Пока шли репетиции этого спектакля, Алина с какими-то своими друзьями рассталась навсегда.
«Они просто отвалились, понимаете? Потому что появилось что-то такое, через что я уже не могла переступить, махнуть рукой, промолчать…»
Репетиции были очень сложные. Музыканты, например, ушли. Все до одного. Были музыканты, которые добавляли бытовые звуки города, еще что-то. И вот они сказали, уходя: «Мы идеологически не согласны с этими текстами и поэтому не хотим работать в спектакле, мы других взглядов, и эти люди — Щекочихин и Политковская — не отражают наше мировоззрение».
Тексты Юрия Щекочихина и Анны Политковской встречали с нацеленными ружьями не только враги, но и коллеги, и даже друзья.
Ну да, с такими друзьями, на фиг, мы обзаводимся врагами…
До сих пор вижу те наморщенные носы: «Политковская — не журналистка, она правозащитница», или: «Щекочихин — это просто депутат».
Неправда ваша! Для Юры и Ани это было захватывающим и безудержным счастьем — заниматься тем, чем они занимались. И это — журналистика. По словам, по действию и воздействию — очень классная журналистика.
Негласная и гармоничная часть спектакля — обсуждение. Ира: «Какие-то люди подходили и говорили: «А вам не страшно?» А один парень мне очень долго пытался внушить: «Вам нужно иметь кого-то в государстве, ну в Государственной думе, например, чтобы за вас заступились. Жалко будет, если такой театр как-нибудь накажут». Вот логика! То есть, посмотрев этот спектакль, парень мне предлагает «крышу», условно, Государственной думы».
А кто-то признавался: «Мы Щекочихина и Политковскую не знали, но, посмотрев ваш спектакль, мы им поверили».
У авторского театра «Эскизы в пространстве» нет своего помещения, никаких спонсоров и покровителей, здесь не получают зарплату, кто-то где-то просто подрабатывает, как, например, Дима — администратором в Бабушкинском парке; всё на голом энтузиазме, квартиры снимают, у всех ни гроша за душой.
Я не умиляюсь этому. Наоборот. Спонсоры, ау! Талант и деньги очень часто ходят по разным комнатам. Но все-таки не всегда ведь, да? Иногда встречаются?
Самый мощный, как мне кажется, момент в спектакле — это когда в его конце Ира, Дима и Алина начинают вслух зачитывать имена и фамилии погибших в России с 1994 года журналистов.
Сначала они читают по очереди, потом раздают листочки в зал, и зрители — и совсем юные, и те, кто постарше, — читают каждый по отдельности и все вместе.
Голоса накладываются друг на друга, но это не сумятица, а многоголосие, эхо друг друга.
Хороший получился спектакль. Очень серьезный, горький, достоверный, эмоциональный. Ничего не упростили, ни в чью угоду не сгладили.
Ребята абсолютно естественные, непринужденные, свободные. Чрезмерной взвинченности и чрезмерного нажимания на то, что они очень молоды, я хотела бы избежать.Пикассо хорошо сказал: «Надо много времени, чтобы стать молодым».
Возраст, да, не имеет значения, если учишься жить. Может быть, всю жизнь мы только это и делаем.
Кстати, о возрасте.
Юре было 53 года, когда он погиб, Ане — 48.
А смотришь спектакль — и возникает ощущение, что Ира и Дима (обоим по 27 лет), и Алина (22 года), как старшенькие младшеньких, берут Юру и Аню за руку и переводят через дорогу (реку, брод) к зрителю, искушенному и неискушенному, к тем, кто читал, знал Щекочихина и Политковскую, и к тем, кто о них даже не слышал.
Мне это очень понравилось: спектакль как форма чтения.
Фото Анны АРТЕМЬЕВОЙ
P.S.
P.S.
На обсуждении спектакля, на котором я была, моя коллега Лена Костюченко сказала, обращаясь к залу: «Пожалуйста, читайте тексты Юрия Щекочихина и Анны Политковской. Их убили, чтобы вы их не читали. А вы читайте».
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»