Помидором, то есть овощем, называет героя своего романа сам Олег Зайончковский: «Иногда повреждения приносят пользу. Помидор с измененным геном, хотя и теряет вкус, но становится лежким и транспортабельным. Тимошино существование потеряло вкус, но упростилось и упорядочилось. В образе генно-модифицированного помидора Тимоша и остался, пока, так сказать, не понадобился в салат…»

Если герои «Служебного романа» Эльдара Рязанова прозябали в анонимном московском «Статистическом управлении», то Тимоша (у него нет фамилии) бездельничает в «Проектной организации», минимально влияющей на его существование. Даже странно, что такой рецидив планового советского битья баклуш сохранился в новой капиталистической действительности. Не особо тратясь на преферанс в рабочее время, Тимоша все силы вкладывает в сеансы массажа, проводимые им в своей малогабаритной 14-метровой комнате. Массажист Тимоша опытный, со сложившейся клиентурой и даже поклонницами. Обилие которых, правда, не помогает утроить ему личную жизнь — живет Тимоша с родителями, по ночам чатясь с женщинами на сайтах знакомств. К двум из них, Любе и Алене, он даже съездит на свидание. Хотя ничего из этого не выйдет — ведь поездки нужны не столько Тимоше, параллельно всему сочиняющему «обстоятельную и неяркую» прозу, сколько самому Олегу Зайончковскому, вынужденному постоянно срывать Тимошу с места и отправлять его на свидания или же в командировку, сводящую персонажа с ума.

Повседневная жизнь, которую Зайончковский описывает в своих книгах, как правило, бессобытийна, из нее сложно сплести сюжет, интересный другим. Книга о скуке необязательно должна быть скучной. И даже в таком романе, где почти ничего не происходит, событий может быть выше крыши — современная проза давно знает, как из ничего сделать увлекательное текстуальное шоу. Автор «Тимошиной прозы», однако, выбирает иной путь.

Рассказывая о московском неудачнике языком стертым (отмечу употребление запретного слова «волнительный») и обезличенным, как сама Тимошина жизнь, Зайончковский вынужден схематизировать существование простого лишнего человека под стандарты «физиологического очерка». Упрощать и раскладывать реальность, как бы удваиваемую своим описанием, под заготовку для сценария в духе поздних фильмов Эльдара Рязанова — с их элегической закадровой интонацией и прорехами в меланхолическом сюжете.

Такую прозу хочется назвать «бедной». Вовсе не оттого, что она про «бедных людей» с недостатком сил и эмоций («Стоунер» Джона Уильяма, как раз показывает, что бытие «простого человека» необязательно одномерно), но потому, что обыденное существование рядового обывателя редуцируется в такой прозе до голого фабульного скелета. Этого требуют законы жанра, обрастающего условностями и плеоназмами, совсем как обыденный язык. Им, кстати, Олег Зайончковский владеет в совершенстве. Такая проза далека от того, что понимается под «реализмом», что бы это слово ни означало: реалии быта превращаются здесь в такие же знаки условности, как, например, в балете.

Коллеги Тимоши по «Проектной организации» читают в рабочее время Уэльбека и Бекбедера. И это не вонючие сыры, как думают некоторые, но что-то прямо противоположное «бедной прозе», прилежно разрабатываемой Олегом Зайончковским вот уже много лет подряд.

Тем не менее и в такой России неотдаленного будущего, можно неплохо жить, работать и влюбляться, главное — не высовываться и не попадать под ноги власть имущим, устраивающим свои дела. Рядовой запретительной конторы (а попросту цензор) Турбанов так бы и ставил на бумажки красные или лиловые штампы, отпрашиваясь у начальства со Дня ежемесячного празднования суверенной православной демократии, чтобы в полном одиночестве поедать сочные беляши на Площади вставания с колен, если бы случайно не встретил Агату. Для того чтобы роман, начинающийся как антиутопия, внезапно превратился в красивую историю любви. Сильные чувства движут не только солнце и светила, но и людей подталкивают к поступкам, которые они никогда бы не совершили. Любовь позволяет взглянуть на привычный мир новыми глазами, помогая увидеть, что чудище обло, стозевно и лаяй.

Однако здесь Игорь Сахновский вновь переключает жанровый тумблер, превращая бред любовного очарования в динамичный боевик, вознеся штифирку Турбанова в самый центр головоломной интриги по вывозу несуществующих будто бы начальственных денег. Любовь Агаты позволяет стать Турбанову русским Джеймсом Бондом, неуязвимым и милосердным, так как даже в самые лихие времена (и в самых невероятных ситуациях) крайне важно оставаться человеком.

Жанровые переключения и сюжетные пертурбации нужны Сахновскому для того, чтобы написать роман о силе чувств, побеждающих любые обстоятельства. Личная жизнь помогает сохраниться даже в самые людоедские времена, хотя романист полемически заостряет нынешнюю повестку дня: внутренняя эмиграция, в которую хочется спрятаться от тотального общественного дискомфорта, тоже до добра не доводит — ведь в подлинной трагедии гибнут не только солисты, но и хор. Тем более если объявлено всеобщее ожидание конца света. Поэтому любовь и семья не отменяют «активной позиции» и желания улучшить реальность вокруг себя. Ну да, в жизни всегда есть место подвигу, даже если, подобно Турбанову, каждый из нас занят устройством своего приватного существования.

Мир в очередной раз изменился. Постиндустриальность, даже и притянутая за уши в традиционалистское мракобесие, вяжет всех по рукам и ногам новой степенью заединства — в глобальности будущего каждый связан со всеми. Отныне спастись можно лишь скопом, гуртом. Тем более если власти, одуревшие от собственной неграмотности, посягают на самое святое, что есть у каждого российского человека, — на празднование Нового года. И вот этого сатрапам позволить уж точно нельзя!

Правильный уральский романист Игорь Сахновский — один из лучших сюжетников нашей литературы. Неслучайно его зовут писать сценарии для кино, когда нужно снять динамичный и неглупый фильм. «Свобода по умолчанию» осмысленно несется к финалу как хорошо темперированный клавир, не провисая и не впадая в занудство нравоучительных отступлений, так у любимых наших «серьезных» писателей принято. Они же понимают, что прежде всего рынок требует остросюжетности, но главное все же не фабульные приключения, но думы о судьбах отечества. Талант Сахновского имеет иную породу — он из тех художников (писателей, режиссеров, постановщиков), что думают трюками. Сюжет для них — самодостаточная величина, способная работать на уровне не только формы, но и содержания. Вот почему новый роман Сахновского не столько антиутопия, сколько притча, развивающая себя с помощью стремительного вала событий.

Показательно, что нынешняя любовь помещается им в футуристические декорации: видимо, нормальные человеческие отношения выглядят теперь, в сегодняшней политизированной жизни, совсем уж фантастическими. Для того чтобы «вечные темы» воспринимались свежими и непримятыми, нужно аранжировать их актуальными тематическими рамами. Показательно, что опытный сюжетник, привыкший просчитывать свои романные конструкции на всех уровнях, сочетает любовную линию с памфлетом и антиутопией. Политизированность отечественного читателя зашкаливает и становится центром восприятия реальности до такой степени, что без политики и внятного гражданского месседжа теперь уже даже любовный роман невозможно простроить. Ну, или же это сам Игорь Сахновский все происходящее в отчизне так близко к сердцу принимает, что от «Заговора ангелов» и «Ревнивого бога случайностей» переходит к «Свободе по умолчанию» как к самой важной, животрепещущей ценности.

Дмитрий Бавильский, The Art Newspaper Russia, — специально для «Новой газеты»