Отцепленный вагон

Мы растеряны, мы смущены. Мы каждую секунду слышим что-то, смысл чего нам совершенно понятен, иногда приятен, другой раз наоборот, но мы не уверены, что смысл именно таков. И даже больше: что то, что мы слышим, имеет смысл. Что, к примеру, мы выиграли войну с Гитлером в одиночку. Мы не вполне отдаем себе отчет в том, те же ли это мы, что мы нынешние. Те же ли это мы, которым пять лет назад президент (не нынешний, но той же страны, нашей, России) говорил, что мы победили фашизм в составе антигитлеровской коалиции. Те же ли это мы, которые, как, к примеру, я, до сих пор считают омлет из американского яичного порошка времен 1943—1945 годов деликатесом. И к нему американская свиная тушенка, которой кусочек я под приглядом матери прихватывал вилкой, лярд, чуть подсоленный, полупрозрачный, намазанный на ломтик хлеба, несладкая сгущенка, соевое масло. Все это в редкие дни, каждый из них праздник. Само собой, это не победа над Германией, а всего лишь память несмышленого 7—9-летнего мальчишки. Но тот же ли, что тогда, был бы я сейчас (если вообще был бы, выжил бы), предав эту память, приняв, что этого не было, что мы выживали в одиночку. Без «студебеккеров», «виллисов», на которые любовались, и воентехники, оружия, взрывчатки, которые досконально и фантастично обсуждали с одноклассниками. В одиночку?! У меня шарики за ролики заходят от этого.

И правильно. Поскольку цель того, что говорится, ни в коем случае не утверждение факта, а чтобы у слушающих шарики в аккурат зашли за ролики.

Мы взвинчены, мы заведены. Наши сводки последних известий звучат в духе и стиле коммунальных свар и семейных дрязг. По ТВ и радио объявляют о том, что случилось, в лучшем случае с раздражением, чаще с вызовом. Лет 40 назад я ехал в троллейбусе, за мной один объяснял другому (оба в приличном прикиде, таком австрийско-финском — когда выходил, я обернулся): «Мне двушку от работы дали, перевели в завотделом, зарплаты подкинули. Все хорошо — если бы не мать…, не жена… и не дочка...» Типичные сегодяшние новости. Все хорошо, если бы не Майдан. Да и Майдан уж как-нибудь бы оприходовали, если бы не Хохляндия в целом. Да и хохлы не проблема, если бы не лезли в Европу. Да сошло бы и содружество это европейское..., если бы не Америка. Да и Америка, ладно уж, пусть дышит, только бы не тыкала нам в глаза, что она великая держава… Конца этой веревочке нет. Выхода из плетения этой философии не существует.

И правильно. Поскольку не логичность и доказательность ею преследуется, а чтобы слышащий усвоил: выхода нет. Кроме как держаться двумя руками за то, как у нас на одной седьмой глобуса сложилось, сажать в мае картошку, осенью выбирать, ну и, конечно, следить, как у них там падает Доу—Джонс.

Мы подавлены, чувствуем себя разбитыми, у нас болит голова. То, что эти, те и, в общем, все против нас, это неплохо. Такие гиганты, силачи, первые номера, а мы выдюживаем, одни, не трухаем, а только наливаемся сознанием правоты — это укрепляет в нас самоуважение. Неувязка, правда, есть: когда столько враждебности куда ни кинь, дело скорее плохо, чем неплохо. И говорить про плохо, что это неплохо, — показатель опять-таки плохой. Но совсем плохо то, из кого, оказывается, состоит альянс за нас. Президент Индонезии летит к нашему пальмовое масло впаривать. А совсем недавно санитарный врач РФ на него запрет накладывал. И воронежский фермер просил на упаковке писать, как на сигаретах, «пальмовое убивает». Это с одной стороны. С другой — порядочно народу помнит визит в Москву другого индонезийского президента, 50-летней давности, тогда радио без конца пело: «И пальмы стройные раскинулись по берегам твоим». Стройные — это же хорошо.

Опять же: венецианский парламент. Он требует снять с нас санкции. Это который, времен «Королевы Адриатики» или «Светлейшей»? А византийский почему молчит, он что, за продление санкций? Мы совершенно сбиты с толку, и говорящий, и слышащие: ни тот, ни эти не знают, что в полноте означают произносимые слова. Говорящий не способен просчитать наперед результат своего говорения, то есть что из произносимого воспримут слышащие и как. Слышащие придают тому, что слышат, смысл уже совсем необъяснимый. Это как входить в лес — пойдем в ту сторону, где грибы. На восток или на запад? Не-е, восток—запад больно премудро, нам не по уму, мы грибники. Да только и грибов чего-то не видать.

В моем детстве все знали наизусть стихотворение Маршака «Рассеянный с улицы Бассейной». Особенно про трамвай любили — шикарные строчки: «Глубокоуважаемый вагоноуважатый! Вагоноуважаемый глубокоуважатый! Во что бы то ни стало мне надо выходить. Нельзя ли у трамвала вокзай остановить?» Вожатый удивился — трамвай остановился». На вокзале «побежал он на перрон, сел в отцепленный вагон». Несколько раз засыпал, просыпался, спрашивал, какая остановка. «А с платформы говорят: это город Ленинград». Наконец, «закричал он: «Что за шутки! Еду я вторые сутки, а приехал я назад, а приехал в Ленинград».

Исключительно злободневно.