Сюжеты · Общество

«Военные не должны выпрашивать у гражданских войну, как конфету»

Рассказ командира бригады береговой охраны в Крыму, вместе со своей частью перешедшего из украинской армии в российскую

Валерий Ширяев

В № 33 «Новой газеты» от 30.03.2016 мы рассказывали, как Служба безопасности Украины вывесила на своем сайте список штатного состава своего управления в Крыму, где без малого 1400 человек без всякой связи с их реальной судьбой после референдума 18 марта 2014 года были объявлены предателями (видеоклип, где СБУ показывает своих бывших коллег, перешедших на службу в ФСБ РФ, ограничился неполными четырьмя десятками).

Стоит вспомнить, что из 18 800 украинских военнослужащих в Крыму менее четверти захотели продолжить службу на Украине (см. «Новую газету», «Вежливые люди» в Крыму: как это было»). Вооружившись логикой украинских чекистов, в изменники можно записать пару дивизий. Что чувствовали люди, принимая такое тяжелое для всякого военного решение, какие обстоятельства их к тому принудили? Это действительно исторические события, какую бы оценку в будущем они ни получили. В Перевальном обнаружилась целая бригада ВСУ, перешедшая в российскую армию во главе со своим командиром (40% из них не крымчане, а уроженцы и жители материковой Украины). Я выслушал и записал рассказ офицера, беседовал с ничего не скрывавшими солдатами, оставившими родных на Украине.

Мне кажется, их урок должны усвоить на будущее все политики: армия не безотказная игрушка, это сложная машина, и ждущий от нее в критический момент помощи политик в первую очередь сам должен заботиться о ней, быть достоин выбора, перед которым его поставила история.


Рассказывает командир 126-й отдельной бригады береговой обороны Черноморского флота ВС РФ Сергей Иванович СТОРОЖЕНКО:

undefined

В 1992-м на базе Киевского танкового училища создали Институт сухопутных войск. Вот туда я и поступил, как и мечтал, на факультет разведки. СССР уж год как не было, я с самого начала был украинским военнослужащим. Но откуда было взять офицеров и преподавателей? Конечно, все они были советскими офицерами, на моем факультете очень многие — с опытом войны в Афганистане.

Распределили меня в эту самую бригаду, в Крым, командиром разведвзвода. Через четыре года получил роту, потом стал начальником штаба батальона. Успел уже жениться на дочери военного. Появилось двое детей, младшему восемь, старший сейчас учится в Севастополе в нахимовском училище. В 1999-м за службу получил часы от командующего Одесским округом вместе с досрочным присвоением капитанского звания. На повышение послали комбатом в Керчь. Через два года вернулся сюда, в бригаду, уже заместителем командира. В 2009-м в Косово был заместителем командира украинского контингента сил KFOR. Командиром бригады был назначен в 2010-м, по возвращении из Косова. В 2011-м окончил академию.

В день референдума в бригаде было 1200 человек. Из них после референдума 199 убыло для продолжения службы на Украину. Я опросил всех своих подчиненных лично и уволил по желанию еще 300 человек. Основание — «несоблюдение условий контракта со стороны государства». Это были те, кто не захотел служить ни там, ни там. Я имел право уволить их как командир воинской части и сделал это, отдав на руки личные дела, чтобы у них не было проблем в случае чего с украинским законом. Но в основном они все в Крыму остались, ведь в бригаде около половины на тот момент были крымчане.
Для тех, что убыли на Украину, я собрал личные и квартирные дела, сделал реестр и выдал все документы с печатями. Ведь на Украине очень большие проблемы у военных с квартирами, любой бюрократический казус могут использовать, чтобы выкинуть из очереди или вообще отказать. Меня тогда обвиняли во всех грехах, но людей моих обвинять не должны были. Они не должны были остаться обездоленными. И вместе с личными делами я отдал им боевое знамя бригады, чтобы часть не прекратила существование.
После отъезда некоторых из наших военных на материк и увольнения других у меня осталось примерно 600 человек. Из них около 40% были не из Крыма. Со всей Украины были оставшиеся на службу в российской армии, включая даже двух уроженцев Львова. Я, кстати, с ними сам говорил. Они мотивировали свое решение тем, что ценности, на которых воспитались, новая власть не разделяла. В общеисторическом плане, не в смысле политической обстановки в стране.
Я и сам всю Украину исколесил, во Львове не раз бывал. И такое решение мне не странно, там тоже разные люди живут. Просто смена идеологии была очень быстрой, это стресс был для многих. Командиры украинской армии тут, в Крыму, знали, с кем мы воевали в Отечественную войну и сколько положили за победу. И воспринять как нравственные авторитеты Мельникова или Шухевича не могли. Конечно, мы это все и в училище проходили, но это в первую очередь память семейная, соседская, дворовая. Относиться к бойцам украинского националистического подполья, многие из которых служили в СС, а то и вовсе из карателей вышли, как к новым национальным героям было немыслимо.
В украинской армии к 2014 году все придерживались традиционных взглядов на этот вопрос. Ни в документах политических работников, ни в приказах или иных бумагах никаких следов новой украинской идеологии не найдешь. Она так ярко обозначилась именно на Майдане. Я ведь и в командировках с этими взглядами сталкивался только ближе к Польше. Это были не слишком распространенные по стране идеи. Ну был у нас офицер, который повесил у себя портрет Бандеры (мы его попросили дальше личной комнаты никуда его не выносить), но таких были единицы. И офицерские собрания частей в Крыму вполне искренне, без принуждения, обращались к Януковичу с требованием навести порядок. Это уже было проявлением будущего противостояния.
С теми, кто ушел служить на Украину, мы, конечно, перезванивались, жены в социальных сетях переписывались. Многие попали в бригаду морской пехоты, вновь созданную в Николаеве. Когда они выходили, украинское командование им обещало не просто карьерный рост, но и жилье на новом месте. Потом эти обещания не выполнили. Поначалу всех разместили в санаториях и домах отдыха. Но когда наступило 1 июня и стартовал курортный сезон, всех попросили очистить помещение. Нормальная жизнь для семей наших товарищей, которые уехали на Украину, закончилась. Часть отослали свои семьи домой, часть снимает жилье на месте. Но общаемся мы с ними, конечно, только на личные темы — здоровье детей, быт и т. д. Для руководства Украины весной 2014-го было важно уговорить людей. Это был политический вопрос. А что потом с ними будет, не задумывались, хотя обещали всё.
Обо всем этом мы говорили в марте 2014-го по телефону с Турчиновым и Яценюком. Они ведь сначала на выход разрешения не давали. Судьба подчиненных была лишь одним из пунктов повестки. Главное было — что делать? Мы, как военные, накануне референдума ждали от Киева только одного — боевого приказа. Все действия на случай особого периода, введения чрезвычайного положения у меня были расписаны, как и у всех командиров украинских частей.
Когда мне Турчинов сказал: «Вы должны применить оружие», — я его спросил: «Против кого и на каком основании?» Боевой приказ я, как военнослужащий Украины, был готов выполнить в любую минуту без разговоров. А «вы должны» и по телефону устно — это не формулировка и не канал связи.
В конце концов они все-таки выпустили распоряжение по установленной форме. Но написали там: «Разрешается применять оружие согласно руководящим документам». И все. Это означало, что я сам должен принять решение. Буквально так: победишь — запишут в национальные герои, а если поражение — сам во всем виноват, мы тебя не просили.
Ответственность за начало боевых действий в Крыму украинской армией так никто на себя и не взял, планы были готовы заранее, а военное положение не объявили. Бригаду посетил министр обороны Кузьмук, и все разговоры с ним окончились ровно так же. Мое состояние лучше описать как крайнее возмущение и злость. С 1 по 9 марта командование Черноморского флота Украины вообще отсутствовало, его не было на месте.
Понимаете? В стране происходят события, несущие критическую угрозу безопасности, а командование… исчезло. У меня были любые вообразимые средства связи, закрытые, их заглушить невозможно. Я вызываю командование, а оперативный дежурный мне сообщает, что все на больничном, а сам он никаких указаний давать не может.
Тогда я самостоятельно снарядил всю технику бригады, загрузил боеприпасы, выгнал БМП из боксов, организовал охрану по периметру. Самую опасную ситуацию создавали склады с боеприпасами, они были под завязку загружены из расчета на дивизию. Их взяли под усиленную охрану.
Это надо было сделать потому, что местные за оружием стали приходить сразу. Это и пророссийская самооборона, и крымские татары, и кто только ни требовал их вооружить. Около 60 человек крымских татар, например, прибыли ко мне на КПП 14 марта. Начальник разведки передал их сообщение: «Прибыли на доукомплектование бригады». Я вышел к ним. Лидер этого отряда так сформулировал: «Мы хотим у вас служить. Прибыли по мобилизации».
А где приказ о мобилизации? Покажите. Это была их личная инициатива, боевыми документами никак не предусмотренная. Ясно было, что их задача — получить оружие в бригаде и уйти в горы. А о начале партизанского сопротивления, диверсионной борьбы в тылу врага все-таки Киев должен был объявить. Военные в такую самодеятельность не ввязываются. У них другой менталитет.
И я, и мои заместители прекрасно знали, что в январе, в разгар событий на Майдане, на Западной Украине местные жители в революционном порыве разоружали воинские части. Со складов выносили оружие, которое потом ни в каких военных действиях не участвовало. Оно просто разошлось по стране. По Украине теперь гуляет куча оружия, которое не могут поставить на учет. И оно представляет огромную опасность всей стране, ее гражданам и властям всех уровней. Достаточно вспомнить события в Мукачево.
Так вот в Крыму этого не случилось. Я себя считал в тот момент гражданином Украины и жителем Крыма. И просто сказал этим добровольцам: «Пока я тут командую, ни один автомат в гражданские руки не попадет. До свидания». Я подчеркиваю, что разговор тогда шел именно о передаче оружия гражданским лицам. Это важно, потому что сегодня крымские татары по-прежнему служат в Крыму, но уже в российской армии. Ничего для них не изменилось; ни в украинской армии, ни в российской никто их по национальному признаку не выделял и не выделяет. Но в Россию их призывников пока не отправляют, они служат здесь. Говорят, с 2017 года начнут отправлять и в другие регионы. Недавно мои товарищи возвращались с корабля береговой службы флота, так там в прикомандированной группе антитеррора морской пехоты служит несколько крымских татар. Это к разговору о том, какие задачи им доверяют. У меня в бригаде из примерно 60 крымских татар в российскую армию перешла половина.
Возвращаясь к тому критическому моменту перехода Крыма в состав России, должен сказать, что я не поддерживал первых шагов, которые сделало правительство Турчинова и Яценюка. Я им честно об этом по телефону и сообщил, хотя с подчиненными не обсуждал. Ну их интересовала обстановка, но спрашивали они как-то осторожно, не прямиком. Поэтому мои ответы тоже выглядели несколько странно, если учитывать бурно развивающиеся события: «Питание организовано по уставу, провели помывку личного состава. Люди на казарменном положении, выход техники и людей за пределы части запрещен. Часть находится в полной боевой готовности». Турчинов с Яценюком выслушали и дали указание: «Ну, понятно. Вы там держитесь». «Держимся, — отвечаю, — только вам надо принимать какие-то решения».
В следующий раз позвонили и сами спрашивают: «Мы хотим услышать, какие вы намерены принимать решения?» — «Только законные решения, во исполнение решений правительства и командования вооруженных сил Украины», — я так ответил. Яценюк все больше уговаривал, Турчинов накануне 18 марта уже угрожать пытался, подталкивал меня к военным действиям. Я прямо ответил: «Вы с этими угрозами доиграетесь. Вы или давайте команду выводить все части на Украину немедленно, или вводите наконец военное положение!»
Я, как командир, понимал, что при любом развитии событий окажусь виноватым во всем. Но мои подчиненные меня волновали в тот момент больше. Что с частью будет при такой политике правительства? Я хожу по казармам, разговариваю с людьми, все мне в глаза смотрят, и я смотрю, а там вопрос: «Командир, что делать?» Все готовы были выполнить любой приказ…
Тут от Юлии Тимошенко приехал посланец. Я собрал в клубе офицеров, все на взводе, конечно. Он начал объяснять политику нового руководства в Киеве и употребил выражение «наш президент». А его же не выбирали, Турчинова. Тут встал один офицер и говорит: «Это ваш президент, а не наш. Наш в бегах». Возможно, в этот момент начался в головах у личного состава перелом. А ведь все готовы были до последних дней начать действия по плану военного положения. Ну довели людей до того, что все устали, психологически отстранились. В конце концов, военные не должны выпрашивать у гражданских войну, как конфету.
Самое тяжелое в судьбе командира — принятие определенного решения. Путь оно будет даже неправильным, но решение должно быть принято. Лучше решение ущербное, но вовремя принятое, чем правильное, но опоздавшее. И те люди, которые так быстро и неожиданно для них самих влезли на пьедестал в Киеве, — оказались не готовы нести ответственность за смерть людей. Они просто испугались. А значит, и к власти они были не готовы, не так они себе представляли власть.
Сама наша часть — с боевым знаменем, документами и архивом — была выведена на территорию Украины. У нас над штабом украинский флаг висел до 21 марта. У меня была развернута тропосферная радиостанция Р-161 А2М. В этот день я доложил Турчинову, что в связи с переходом Крыма в состав России, невозможностью функционирования части на территории другого государства и отсутствием реакции командования — принял решение подать рапорт на увольнение, как и большинство моих сослуживцев. Мое мнение, что, если командира бросило вышестоящее начальство, это не значит, что он остался один. У него всегда есть подчиненные, предмет его главного внимания. В критической ситуации он не должен разделять свою и их судьбу. И если ситуация сложилась так, как у нас в Крыму, остается думать только о них.
Очень многие офицеры уезжали из Крыма потому, что на Украине остались престарелые родители и некому за ними ухаживать. А по идеологическим причинам уехало буквально два—три человека. В зоне АТО наши сослуживцы почти не воевали, разве что буквально 4—5 человек. Один офицер погиб — капитан Загребельный, который как раз и не хотел уезжать из Крыма. Сам он из Украины, а жена отсюда, с Перевального. Только женился, ребенок родился, имел тут двухкомнатную квартиру. Теща настояла на переезде, никто не знает почему. Вот он с женой и отправился оканчивать службу на Украину.
А у нас по-другому судьба повернулась. После отправки знамени на Украину части уже не было. Потом приехал статс-секретарь Министерства обороны России, сотрудники Главного управления кадров, командующий округом, приняли решение о формировании новой, 126-й бригады береговой обороны российской армии. Это в честь 126-й Горловской дивизии, освобождавшей Крым от фашистов. Всех офицеров и контрактников оставили на тех же должностях, на которых они служили в ВСУ. В ноябре командующий Черноморским флотом вручил знамя. У нашей новой части славный боевой путь, мы наследники знаменитой дивизии.
Ну теперь у меня бригада, где 80% контрактников и 20% срочников российской армии. До референдума у меня в российской армии не было ни одного знакомого. Я не очень понимал, что там будет со мной. Разницу я почувствовал, когда мне на замену украинской техники пришли новые машины. Тут же почти весь личный состав, кроме тех, что сдавали технику и занимались оргштатной работой по формированию новой части, отправили на полигоны Южного округа.
Строительство на территории городка началось 30 мая 2014-го. Начали возводить и капитально ремонтировать жилой фонд. Ведь в украинской части военнослужащие жили за ее пределами, снимали жилье в частном секторе. На бойлеры в душевых сами скидывались. И первым делом российская армия начала строить душевые, за ними поспела новая столовая и общежития. В украинской армии бесплатного питания не было. Поэтому если говорить об отношении к людям, то оно выражается в первую очередь в создании нормальных условий для службы. Можно сказать: «Материально-техническое обеспечение», а можно: «Уважение к военному человеку». И это будет одно и то же.
С учений батальоны приехали слегка удивленные их интенсивностью, так скажем. А потом, когда получили полевые выплаты, удивились еще больше. В ВСУ полевые на учениях не платили. Оружие и экипировка личного состава сильно отличаются в лучшую сторону (четыре комплекта формы впечатляют), но, пожалуй, самым важным примером лично для меня, как для командира, может служить снабжение топливом. Мне в украинской армии, включая обеспечение (расход топлива, не связанный с учениями и боевой подготовкой. — В.Ш.), выдавали 60 тонн на целый год. Взводные учения проходили без техники, ездили только на батальонных учениях два раза в год, в присутствии высокого командования. Сейчас у меня только на учения в месяц уходит более 100 тонн. Так что в российской армии я стал гораздо меньше спать. И это меня не удручает, любой командир меня поймет.
Никто из нас не жалеет о случившемся, эти сомнения были у многих, но давно преодолены. Как свойственно человеку, мы живем будущим. Поскольку мои дети, дети моих сестер и родственники жены живут в Крыму, я хотел бы и службу закончить здесь.