Предавали, убивали. Но и любили, дружили

В один и тот же день случилось два события. Первое: депутат Госдумы известил страну, что репрессий не было, а «Архипелаг ГУЛАГ» — проплаченное Западом произведение.

Второе: ученик 10‑го класса Владимир Сынков из города Вельск (Архангельская область) выступил на конференции, посвященной Шаламову и Демидову.

Это рассказ о семейной истории. Прадед Владимира был учителем. 15 февраля 1938 года расстрелян. Сохранились дом и липовая аллея, посаженная прадедом. В деревне Наумовская помнят о человеке, сеявшем «доброе и вечное». Именно деревенские сохранили шесть записных книжечек о жизни, свидетелем которой был Михаил Басов. Ценнейшие записи (1907 год) о школе слепых, рынках, педагогике, путешествиях. Сквозной мотив — образование для народа. Лучшие книги — в народ.

Правнук, изучив документы, понял, что «тройка», сгубившая прадеда, была неграмотная и жестокая. Убийство — варварское.

«Сталинский режим воспринимал таких людей как потенциальную угрозу», — считает правнук. Он определил задачи своего исследования: восстановить образ прадеда, сохранить связь времен и послать знак будущему.

«Память о таких людях должна жить с нами».

Обратите внимание на формулировку: «… жить с нами». Память — как неотъемлемая часть нашего существования. Как форма возвращения к жизни тех, кто стал жертвой репрессий.

16‑летний подросток назвал свое выступление скромно: «Отзыв на произведение Георгия Демидова «Без бирки».

Рассказ о прадеде имел литературную оптику.

Выступление Владимира принципиально по существу: изучить историю страны как историю семьи. Через историю семьи осмыслить историю отечества.

Вопрос вопросов сегодняшнего дня. В чью пользу развернется наша история? В пользу малограмотного депутата или таких, как вельский школьник Владимир Сынков?

* * *

В Доме русского зарубежья имени Солженицына и Музее истории ГУЛАГа недавно прошла конференция «Встреча поколений. Демидов и Шаламов. «Житие Георгия на фоне Варлама».

Речь шла об осмыслении тех страниц истории, которые не могут быть оправданы так называемой «целесообразностью».

Лев Иванов (секретарь Комиссии при Президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий) привел удручающие цифры. Число тех, кто готов оправдать репрессии, растет: «Весь ужас в том, если стереотип «Все было хорошо, все можно оправдать» — будет усвоен большинством. Борьба ценностей сегодня острейшая. Высшая ценность — права и свободы человека».

Пафос выступления Михаила Федотова (председателя Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека) состоял в том, что без участия гражданского общества увековечивание памяти жертв репрессий невозможно.

Да, государство предприняло ряд серьезных мер для решения этой задачи. Достаточно сказать об утверждении президентом макета памятника жертвам репрессий известного скульптора Георгия Франгуляна. Но требуется участие граждан, каждого из нас. Надо помнить, что вопрос памяти жертв — это вопрос сегодняшней и будущей России.

Начался сбор народной копейки на мемориал. Пока собрано 800 тысяч рублей.

* * *

Особое место в конференции занимает сообщение Семена Виленского, создателя общества и издательства «Возвращение». Он рассказал, как чиновникам от литературы было велено создать сборник произведений советских писателей, часть из которых отбывала срок на Колыме. Стихи Варлама Шаламова отборщиками были определены как графоманские. Но сидельцы знали цену Шаламову. Виленский вспоминает, как Домбровский взорвался, услышав неодобрительное слово о нем: «Да он стоит нас всех, вместе взятых!»

Георгий Демидов вернулся к нам книгами, изданными «Возвращением». Сиделец и издатель Виленский уверен, что лагерная дружба и споры Шаламова и Демидова «навсегда останутся в литературе, как ответ времени, как пример писательского двуединства».

Когда Шаламов настаивал на отсечении беллетризации, литературности, забота была одна: дать ход новой прозе, прозе будущего. Прозе, выстрадавшей свое право. Писатель — судья времени.

Вот тут-то мышление физика Георгия Демидова делает поправку. Или, как он говорит, уточнение. Желая быть свидетелем на суде будущего над прошедшим, он тем не менее не уходит от сомнений. Например, что такое «суд яйца над курицей». Демидов хотел верить в конечную Правду. И тут же оговаривался: «Я имел в виду не «Правду-справедливость», а «Правду-истину».

Отличие одной правды от другой волновало Демидова.

Произнеся готовую фразу, он непременно будет искать то, что составляет ей оппозицию. Или то, что он называет «уточнением». В науке это определяется как принцип дополнительности. Только так возникает объем художественного текста, адекватного жизни.

Каковы бы ни были разногласия между Шаламовым и Демидовым, надо помнить, что в течение 15 лет Шаламов разыскивал своего друга. Что письма друзьям заканчивались вопросом: «Где Демидов?» Когда встреча с другом наконец состоится, он увидит в этом проявление воли судьбы.

Да, случилась размолвка. Она их развела. Но что же в остатке? Вспомним, как Шаламов боялся раствориться «в человеческом потоке, где никто, кроме меня, не знает Колымы и не знает инженера Кипреева (Демидова. — Э. Г.)».

Они так и останутся в нашем сознании. Два художника, за плечами которых ад, поглотивший миллионы. Они одолели ад, потому что каждый нашел свое Слово. Со Словом возвращалась жизнь.

* * *

Конференция заслуживает серьезного разговора. Но я, как учительница, хочу обратить внимание на принципиальный факт: схождение поколений. Одно — уходящее, другое — рожденное на исходе ХХ и начале ХХI века.

«Впервые читаем Георгия Демидова» — так обозначили свое выступление учащиеся Европейской гимназии (Москва).

К чести выступавших, стоит отметить их ответственное отношение к истории. Текст — не информация, а то, что Шаламов называл «открытой сердечной раной».

Как сибиряки открыли Георгия Демидова, рассказала Елена Мочалова (Белово, Кемеровская область). Мы увидели фильм, в котором говорили читатели, потрясенные встречей с новым для них писателем.

Учитель истории Мелитина Клапиюк (Котлас) произнесла яркую речь о своем городе. Чудовищной пересылке. Она обозначена Солженицыным, Шаламовым и Шолоховым в «Поднятой целине».

«Ну кто проронил хоть одну слезу, читая учебник истории о тех годах?» — спрашивает учительница.

Ученики московского лицея № 1525 отважились представить историко-культурный комментарий к рассказу Демидова «Убей немца!». Исследование погрузило нас в те времена, когда слова «немец» и «фашист» были синонимами.

Ксения Травникова и Мария Колоденко проанализировали не только тексты на заданную тему, но и плакатную продукцию. Их учительница Евгения Абелюк не новичок в «лагерной» литературе, достаточно сослаться на ее статью «Смерть и воскресение человека в «Колымских рассказах» Шаламова». Она опровергает версию о шаламовских рассказах, в которых побеждает только зло. Да, лагерь — это духовная деградация. Но воскресение возможно…

— Да они прекрасно понимают, о чем говорят! Надо научиться слушать молодых и не навешивать ярлыки, — сказала Вероника Туркина, старейшая правозащитница.

Мариэтта Чудакова была лаконична: «Это поумневшая Россия».

Трудностями перевода прозы Демидова поделились Франческа Фичи (Флорентийский университет) и Диана Немец-Игнашева (США). Например, как перевести «придурок» или «доходяга»? Отсутствие у Демидова украшений, обычно характеризующих художественную литературу, ставит переводчика в сложное положение.

В Италии переведены три повести Демидова.

Что привлекает у Демидова? Разнообразие типов людей. Привлекают глубокие мотивировки поступков людей, стоящих по разные стороны баррикад. Парадоксальная сложность описанных ситуаций создает новый объем того, что мы привычно называем «лагерной литературой».

Нельзя ли привлечь к исследовательской работе самих сидельцев‑колымчан? Такую попытку предпринял Чеслав Горбачевский (Челябинск). Что волновало колымчан? Сколько в текстах Шаламова правды, сколько вымысла? В качестве экспертов выступают те, кто прошел колымский путь, доподлинно знает события и героев, попавших в объектив писателя.

Прочитывая понятие «достоверность» как абсолютную правду жизни, узник останавливается в недоумении. Он верит Шаламову, но не может не верить себе. Колымчанину знаком событийный ряд рассказа, но почему явление, имевшее в жизни положительный смысл, утрачивает его в рассказе Шаламова? Иногда используется сильное слово: смысл явления извращен(материалы размышления колымчанина Б. Лисняка).

Как осознать синтез документальности и художественности? Чеслав Горбачевский обнаруживает интересное явление. Да, разногласие с Шаламовым в оценке ряда явлений есть. Тем не менее ты сознаешь, что шаламовская правда имеет преимущества. Это высшая правда, поскольку дает «обобщенный анализ времени» (Б. Лисняк). Чеслав Горбачевский приводит примеры несогласия с Шаламовым некоторых колымчан, в своих воспоминаниях стремившихся к жесткой достоверности. К правде документа. Но когда мы говорим о Шаламове, то понимаем, что имеем дело с прозой, выстраданной как документ.

* * *

Татьяна Исаева, внучка Воронского, дочь Исаева и Воронской, родилась на Колыме. К ней я обратилась с вопросом: как ее родители относились к рассказам Шаламова, если их видение событий не совпадало с шаламовским?

Татьяна решительна:

— Рассказы Шаламова — это художественные произведения. Этим сказано все. Автор имеет право и на свое суждение, и на вымысел. Вот перед вами лужа. Один говорит: «Какая вонь, какая гадость». А вот Гумилев: «В каждой луже запах океана, в каждом камне веянье пустынь…» Будем определять, кто прав?

* * *

Ход конференции наметил новый вектор исследования лагерной темы. В одном из выступлений, посвященных Георгию Демидову, подчеркивалось, какое значение для выживания имеет напряженная умственная деятельность. В качестве дополнительного аргумента приводился рассказ заключенного по «болотному делу».

Возникает потребность в изучении того явления, которое обозначено Валерием Есиповым, — преемственность опыта. В книге «Житие великого грешника» Валерий Есипов вспоминает рассказы Шаламова и говорит о преемственности опыта царской ссылки и сталинской каторги.

В каких формах гулаговское существование может быть явлено в нашей жизни? Известно, что не только Шаламова, но и других сидельцев беспокоила проблема расползания нравов ГУЛАГа за пределы колючей проволоки. В 2007 году на Шаламовской конференции я рассказала Ирине Павловне Сиротинской несколько историй из горячих точек, в которых текст Шаламова звучал почти дословно.

При школе № 2 появилось кладбище, поскольку именно школа прикрывала пустырь, на котором можно было хоронить погибших. Учительница ведет меня по школьному кладбищу и говорит: «Смотри, сколько еще можно похоронить… Места предостаточно».

Боже ты мой! Это же цитата из рассказа «Ягоды»: «Небо, горы, река были огромными, и бог весть, сколько людей можно уложить в этих горах, на тропинках между кочек».

…Шаламов замечал, что слово в условиях лагеря утрачивает свое первоначальное значение. Таких языковых изменений в горячих точках тьма.

…Жена рассказывает о смерти мужа и непременно добавляет: «Он умер своей смертью». Это значит, его не похитили и не убили.

В 2011 году, беседуя с сидельцами белорусских тюрем и лагерей, я обнаружила, что, желая быть точными в описании своих ощущений, они вспоминали эпизоды шаламовских рассказов. Те, кто не читал Шаламова, формулировали свои суждения о лагерях по-шаламовски. Воспроизводили шаламовские максимы, так бы я сказала.

Например:

«Правило лагерного бытия, выведенное Шаламовым, действует по сегодняшний день, несмотря на то, что наши условия несопоставимы. Суть та же — привести человека к общему знаменателю. Опыт, обретенный в лагере, не только не годится для жизни. Он внеположен собственно жизни» (Александр Атрощенко).

«Зачем мне этот проклятый опыт, если ни свой характер, ни поведение я не изменю» (Дмитрий Дрозд).

«Никогда не говорите о надежде. Это вызывает только раздражение. Она высасывает последние силы» (Даша Атрощенко).

«Закрытости существования. Задача одна — скрыть от окружающих свое лицо» (Александр Атрощенко).

«Иногда кажется, что день в лагере длится целую вечность. И вдруг замечаешь: Господи, уже три месяца прошло!» (Александр Атрощенко).

«Самый страшный тип реакции — истерический. Это установка на то, что напарник по ситуации не предугадает твое поведение. И тогда ты — хозяин положения» (Александр Атрощенко).

«Привычные слова приобретают вдруг двусмысленность. Она может дорого тебе стоить. Я вовремя понял, что надо быть аккуратным со словами» (Павел Виноградов).

«Попробуй, пожелай соседу приятного аппетита! Случится взрыв: «Это ты, падла, желаешь мне жрать тюремную баланду!» (Александр Атрощенко).

«Теперь я знаю, что такое утрата чувств. Чувства уходят просто так. Исчезают. Но иногда появляются такие, о которых я даже не подозревал» (Павел Виноградов).

А чего стоят рассказы бывших заключенных о том, что Шаламов называл «сменой масштабов»! Чего стоят попытки определить, где та последняя черта, за которой исчезает адекватная человеческая реакция.

Возникает вопрос: мир не меняется?

И потому лагерная тема «в ее принципиальном понимании — это основной вопрос наших дней» (Варлам Шаламов).

* * *

«Маска скорби» великого Эрнста Неизвестного случилась здесь, в Магадане, потому что был Мирон Этлис, глава местного «Мемориала», и бывший сиделец, и автор идеи. Были мэр Геннадий Ерофеев и архитектор Камиль Козаев, которые помогли идею воплотить. Рабочим не платили деньги. Дети репрессированных работали бесплатно месяцами.

«Маска скорби» вписана в лагерный ландшафт. Она — на склоне сопки, а внизу, у подножия, знаменитая «транзитка», откуда развозили заключенных по лагерям. Рукой подать — Ногайская бухта. Вход в тот самый ад, который навсегда останется за плечами вошедшего, как сказал бы Шаламов.

* * *

Этот вечер в доме Шаламова Валентина Георгиевна, дочь Демидова, никогда не забудет.

Два друга сошлись не на жизнь, а на смерть.

— Нечего размазывать на страницах сопли, нужны факты. Не надо всего этого: любит — не любит. Чувства — это вторично и никому не нужно, — горячился хозяин дома.

Для понимания сущности размолвки эта фраза, возможно, основная. Но сколько горечи в словах дочери, осознавшей, что каждый останется на своих позициях.

Отца она впервые увидела в 19 лет. Сразу поняла, что он главный человек ее жизни. Из Ухты, места ссылки отца, вернулась другим человеком.

Он был среди лучших людей Ухты. Но стоило ему прикоснуться отмороженными пальцами к пишущей машинке, появились гэбэшники. Жизнь — под прицелом.

…Наступит это злосчастное 20 августа 1980 года, когда в пяти городах по семи адресам произойдет арест рукописей.

— С этого дня начался уход отца из жизни — так сказала дочь.

Георгий Демидов успел увидеть «Покаяние» Тенгиза Абуладзе. Был потрясен. «Покаяние» вернуло надежду на возвращение. Этой гнетущей действительности можно противопоставить то, что он считал духовным богатством — человеческое достоинство.

Искусство оказалось выше жизни. И на этот, последний раз он уверовал в него.

Он умер 19 февраля 1987 года. Ушел из жизни, не увидев напечатанной ни одной своей строчки.

Пройдет немного времени, и тот харьковский гэбэшник, который вел в свое время обыск в квартире дочери, известит ее о возвращении рукописей.

Она знала, кому этим обязана. Александру Николаевичу Яковлеву.

Начался крестный путь длиною в четверть века. Походы по издательствам. «Стилизация под Толстого», «Хватит охаивать Россию» — вот что она слышала.

Встреча с Виталием Коротичем. В «Огоньке» появляется рассказ «Дубарь». В Музее Толстого сразу поняли, что традиции классика живы. С подачи именно Музея Толстого появился том сочинений Демидова во Франции, на французском языке.

* * *

Жизнь — ключевое слово к пониманию биографии и творчества Георгия Демидова.

Вот его первые слова после острой полемики с Шаламовым: «Да, это был ужас. Да, предавали, убивали. Но и любили, дружили. Мы ведь жили. Это была жизнь».

Где источник того сопротивления времени, которое было отмечено Шаламовым как главное свойство Георгия Демидова? Это — неистребимая вера в жизнь.

Как ученый, он знал, что говорить об окончательной победе живой материи над мертвой некорректно. И тогда возникла формулировка, в которую хочется верить: разумные формы жизни займут главенствующее положение.

Он потерял семью. Утратил профессию. Схлопотал второй срок за определение советского лагеря как «Освенцима без печей». Болели сломанные в шахте пальцы, разбитый позвоночник, но и тогда он видел «смысл продолжения жизни».

Знал, что ложь в любых масштабах имеет исторический предел. Свидетель сотни смертей, Георгий Демидов и в смерти видел утверждение жизни (читайте «Дубарь»).

Действительность утешить не может. Утешить может «возможность рождения и после смерти», — сказал Демидов своей дочери.