Сегодня, 60 лет назад, завершился ХХ съезд КПСС

#1956-й — год Обезьяны

«ХХ съезд КПСС», «Исторические решения ХХ съезда» — все это сократилось в нашем обиходе до двух слов, обозначающих развенчание Сталина: «ХХ съезд»

Было в том Обезьяньем году еще два потрясения: венгерское восстание и короткая война вокруг Суэцкого канала. Это называлось: «англо-франко-израильская агрессия», и наш институт отправил ряд комсомольских колонн громить датское посольство за то, что датчане накануне забросали чернильницами советское — там, у себя, в Копенгагене. Колонна наша была настроена в высшей степени миролюбиво, это было МЕРОПРИЯТИЕ, позволяющее профилонить целый день в свое удовольствие, никаких патриотических эмоций не испытывал никто. Государство Израиль вместе с Египтом оставались для меня по ту сторону стеклянной стены равнодушного незнания — равно как и венгерское восстание. Стена эта растаяла существенно позже.

Но внезапное (да еще и высочайшее!) разоблачение Сталина — этот гром среди бела дня как загремел, так и до сих пор погромыхивает то в отдалении, а то и прямо над головами вот уже 60 лет!

То есть до сих пор мы, народ российский, так и не можем толком сообразить, что же такое стряслось с нами в ХХ веке.

Сначала сказано было о массовых репрессиях в мирное, довоенное, а потом в военное, а затем и в послевоенное время. Затем сообщены во множестве публикаций, уже при Хрущеве, — масштабы репрессий, их цифры и этапы. Стали возвращаться люди из лагерей. Послышались, а потом и опубликовались рассказы очевидцев, «лагерная проза» (Шаламов, Солженицын, Гинзбург), вся сообщенная цифирь ожила, и в сознание наше проник ужас происшедшего. С которым мы так полностью и не справились. А надо. Очень.

Власть, однако, немедленно припудрила страшную правду. Преподнеся ее под соусом частичных перегибов на, в общем, верном пути, но главное слово: «Сталин — это миф» — было произнесено, и свободная мысль легко сдувала всякую пудру.

Поколение наше, крепко зомбированное сталинским воспитанием, вдруг очнулось. С живых мозгов осыпалась заскорузлая корка казенной идеологии — причем как-то разом и безболезненно (поколению отцов это давалось с куда большим трудом). Похоже, что подсознание наше уже готово было к освобождению.

Сказавши громкое «А», власти поневоле должны были произнести и несколько осторожных «бе-е», и результатом этого блеяния явилось небольшое окошко свободы — в которое неслыханно мощным потоком хлынуло обновление нашей культуры по всем направлениям. Поэзия, проза, театр, живопись, скульптура, кино — все разом зазеленело и обросло молодыми талантами, тогда же состоялось и процвело явление бардов народу.

Власти все это тормозили, как могли, но удержать, а тем более искоренить так и не удалось. Лишь в одной области они неуклонно продолжали сталинскую установку: давить репрессиями всяческую оппозицию. Масштабы, конечно, сократились, но беспощадная неуклонность была все та же — и пошли-поехали диссидентские процессы, начавшись при Хрущеве и остановившись при Горбачеве.

В начале 80-х, казалось, уже нечем дышать — Афган, новая, широкая андроповская посадка диссидентов — но тут пришел Горбачев, и вся насквозь прогнившая сталинщина стала с нас обваливаться кусками: освободили всех диссидентов, Сахаров вернулся в Москву из горьковской ссылки, рухнула Берлинская стена, завершился Афган, исчезла, как не было, идеологическая цензура, Солженицын, Галич, Войнович — в открытом доступе, задышалось шире и вольнее, чем во время хрущевской оттепели, и наконец грянул август 91-го года.

А с ним началась и пошла, ни шатко ни валко, колеблясь и потрескивая, новейшая история России.

Поголовную национализацию 1918 года отменила поголовная приватизация 92-го. Россия реабилитировала частную собственность, а с ней и частное предпринимательство.

И тем самым вступила наконец на тот ВСЕМИРНЫЙ тракт, по которому, кто давно, кто недавно, движется большинство стран Земли.

И мы уже тоже там, на этом тракте — силой вещей, неумолимой волей истории — только вот почему-то тащимся задом наперед, вместо того чтобы, мощно развернувшись, зашагать во всю силу присущего нам таланта и размаха.

Тем более что вступили мы на новый путь нелепо, как-то с бухты-барахты, и хотя мы, несомненно, уже то, что называется ЗАПАД, но мы пока что чрезвычайно ДИКИЙ ЗАПАД, некультурный, полубандитский, полусоветский и крайне бесчеловечный. И вся наша теперешняя задача в том и состоит, чтобы со всей своей энергией и волей преодолеть эту дикость и бескультурье.

Но пока что вся наша энергия уходит на то, чтобы никуда не поворачивать, а только с чувством глубокого удовлетворения и национального самодовольства смотреть в телевизор.

Опять плохо дышится. Опять сажают ни за что. Опять судебно-полицейский произвол и затыкание ртов. Опять враги со всех сторон. Слово «оппозиция» произносится так же, как и в сталинские времена: с классовой ненавистью.

Говорят, что год Обезьяны — год обязательных и важных перемен.

1956-й был как раз Обезьяний.

**Юлий КИМ,**
специально для «Новой»

#ХХ съезд. Вид с галерки

Анатолий Черняев: «Хрущев начал свой доклад без всяких предварительных уведомлений. И зал замолк. Того, что он стал говорить, никто не ожидал»

Видимо, в России и вообще во всем мире я единственный человек, который не просто жил в то время, во время ХХ съезда, а присутствовал на этом съезде. Это, наверное, уже явление уникальное.

Никто не ожидал от ХХ съезда чего-то необычного. Рядовой съезд. Правда, первый после смерти Сталина съезд. На XIX он еще сам произнес речь, а этот был первый после его смерти.

Съезд уже почти закончился, и вдруг в партбюро (а я был в это время преподавателем МГУ на истфаке) меня вызвали и сказали, что я попал в квоту, которую распределили по партийным организациям, скорее всего, только по Москве, потому что это был экспромт хрущевский. Представители организаций приглашались на этот съезд. И я попал в квоту. Почему я попал, понять можно. Я после войны вернулся в университет, окончил его, защитил диплом, защитил кандидатскую диссертацию, бывший фронтовик.

Явился я в Кремль. Сейчас этого зала уже нет — зала Большого Кремлевского дворца. Это была такая кишка длинная. А в конце кишки был балкон. Вот на этот балкон и явились приглашенные. Я был в одном из последних рядов.

Хрущев начал свой доклад без всяких предварительных уведомлений. Я обратил внимание: справа и слева сидели незнакомые люди. Они как-то посмурнели, и зал замолк. Услышать можно было, как муха пролетает. Потому что того, что он стал говорить, никто не ожидал.

Я должен сказать, только поймите меня правильно, я не бахвалюсь: у меня никогда не было симпатии к Сталину — со школьных времен, с тех самых пор, как я его увидел на трибуне с докладом о конституции в 1936 году, у меня возникла активная интеллигентская антипатия. И помню, когда мы вышли из клуба Станкина рядом с нашей школой (а нас заставили с экрана слушать его речь целиком), я сказал своему другу Вадиму: «Какой-то несимпатичный у нас вождь». Не буду перечислять другие случаи, но у меня устойчивая антипатия была к нему. И для меня не было неожиданным, что от него происходили такие страшные вещи. Хотя семья моя не пострадала, все эти репрессии я пережил в школе через моих друзей, приятелей, некоторых самих загребли. Я не очень понимал, что происходит, но я не верил ни одному слову этих самых шумных процессов. А Бухарина даже пытался защищать перед директрисой, только она меня заткнула. Во всяком случае, для меня это не было неожиданным потрясением.

Кончился доклад. Люди молчаливо, сумрачно спускались с этих больших лестниц. Расходились по домам молча. В гардеробе, пока разбирали пальто, не слышал ни одного голоса. Люди были угнетены. Они не могли понять, что это такое и как вообще теперь все воспринимать.

Я решил поехать домой к своей университетской подруге. Ее мать и ее отчим были «старыми большевиками». Коммунисты времен Гражданской войны и участники Гражданской войны. Мама была уже профессором Тимирязевской академии. А отец — инженер на каком-то крупном заводе. Вот я и поехал к ним и стал им все рассказывать буквально по свежим впечатлениям. Прошло всего несколько часов, как я это услышал из уст нашего Первого секретаря (по тем временам он так назывался).

Они были удивлены, но не потрясены. Я обнаружил в них отсутствие какой-либо жалости к тому, что они потеряли ту ясность, которая была. Она уже размывалась основательно за три года после смерти Сталина. Культа такого, какой был при нем и еще несколько месяцев, после вмешательства Берии, закрытия «дела врачей», после того, как стали возвращаться репрессированные из ГУЛАГа, такого нагнетания культа уже не было. А что касается родителей моей подруги, то они довольно цинично относились к Сталину в это время. Они любопытствовали, уточняющие вопросы задавали. Спрашивали, как я собираюсь на это реагировать. Вот это был первый опыт — какое произвело впечатление на людей то, что говорил Хрущев.

Что касается университета, все знали о его докладе. Это неправда, что доклад был секретный. По распоряжению Хрущева его доклад зачитывался на открытых партийных собраниях в присутствии беспартийных. Почему-то об этом умалчивают. Почему-то считают, что доклад был закрытый. Действительно, его потом закрыли. Но первые дни, первые недели доклад Хрущева по всей стране (не какой-то протокол, а стенограмму!) зачитывали на открытых партийных собраниях. Миллионы советских людей узнали все то, что наговорил на ХХ съезде Хрущев.

Как я вообще оцениваю это событие?

Я считаю, что если бы Хрущев сделал только это — нанес удар по культу личности, разоблачил преступления Сталина — он уже вошел бы в историю и заслужил память потомков. Я думаю, если бы он не сразу после съезда, а попозже ушел (надо было еще разгромить эту так называемую «антипартийную группу» Молотова, Маленкова, Кагановича плюс Ворошилова и примкнувшего к ним Шепилова)… Я бы на его месте посчитал, что дело сделано и надо самому уходить. Он этого не сделал и потом выставил себя в довольно комическом виде «кукурузника», и прочие разные вещи… А надо было уйти. Может быть, даже покаяться перед народом за свое соучастие в преступлениях Сталина. А соучастие это было, безусловно. Надо было уйти и дать стране отдышаться, опомниться.

К заслугам этого времени и Хрущева я отнес бы оттепель, которая началась еще до ХХ съезда, но после ХХ съезда уже расцвела пышным цветом. Для меня как интеллигента было очень важно это раскрепощение литературы, поэзии, раскрепощение культуры. И — если не свобода слова, то ослабление репрессивного характера нашей политики и идеологии. Но Хрущев не довел дело до конца. Он разоблачил Сталина, но не разоблачал сталинизм и не посягал на сталинизм как на идеологию и политику. И репрессивный характер строя остался. Конечно, не в таком виде, как при Сталине и некоторое время после него, но репрессивный характер строя остался и политически, и в особенности идеологически, потому что идеология была репрессивной и при Хрущеве, и при Брежневе. И на совести Хрущева венгерский погром 1956 года, на его совести Берлинская стена…

Правда, он с Кеннеди не допустил начала мировой войны, спасибо ему! Он просто испугался по-человечески. И, по крайней мере в демагогии, в словесах, мирное сосуществование уже не рассматривалось как продолжение классовой борьбы на международной арене, как это было до ХХ съезда. И, конечно, определенная разрядка во внешних отношениях произошла. И слава богу, и тоже — спасибо за это Хрущеву! Потом — Брежневу, который связал себя с мирной политикой. Но это уже другая история.

Я думаю, что после смерти Сталина борьба наверху очень сильная была. И я думаю, никто бы не отважился поступить так, как поступил Хрущев. Может быть, за исключением Берии. Но при победе Берии, а такое могло произойти, конечно, все остальные наши вожди очень опасались, что их могут скрутить в бараний рог. Победа Берии привела бы к очень серьезным последствиям, если не к повторению Гражданской войны, потому что Россия второго грузинского диктатора не выдержала бы. А Берия тянул к этому. Хотя был культурней Сталина, но слишком запятнал себя репрессиями и до войны, и во время войны, и особенно после войны — связанными с космополитизмом и так далее.

Я считаю, что ХХ съезд — это, конечно, переломное событие в нашем развитии. Потому что мы жили во внутренней тюрьме. И уничтожение ГУЛАГа — тоже заслуга Хрущева, и большая заслуга. Оно сняло ту атмосферу страха, в которой жил наш народ тогда. Я считаю, что в этом смысле ХХ съезд — это был крутой поворот.

Хотя для того, чтобы покончить со сталинизмом (до сих пор не покончили со сталинизмом!), требовались гораздо более решительные усилия. А на сталинизм на протяжении 20 лет после смерти Сталина никто не посягал. Первый, кто это сделал, — не Андропов, а Горбачев.

#Сегодня, 60 лет назад, завершился ХХ съезд КПСС, а накануне...

Исторический доклад Хрущева о культе личности Сталина: правда и мифы

25 февраля на закрытом заседании первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев зачитал доклад «О культе личности и его последствиях».

Отмечая 50 лет этого события, английская газета «Гардиан» включила доклад Хрущева в число величайших речей XX века. Опубликовано огромное количество работ о докладе, но оценка доклада, как и деятельности Хрущева в целом, до сих пор вызывает острые дискуссии в нашей стране и за рубежом. Но кажется, что и его поклонники, и его противники сходятся в одном: доклад оказал огромное влияние на историю СССР, мирового коммунистического и рабочего движения, а может быть, и на ход истории.

О том, как и когда готовился доклад о культе личности Сталина, кто участвовал в его подготовке, наконец, кому и для каких целей понадобился этот доклад и какие были последствия, до сих пор спорят. Вокруг доклада возникло множество мифов и легенд, а для того, чтобы подойти к его объективной оценке, нужно вступить на твердую почву фактов. О многом рассказывают рассекреченные и опубликованные документы, в т.ч. черновые записи, которые вел на заседаниях Президиума ЦК зав общим отделом В.Н. Малин. Они дополняют фактическую картину событий. Они иногда доносят до нас слова и мысли «действующих лиц» этой исторической драмы.

Итак, вопросы, проблемы и мифы…

#Доклад Хрущева часто называют «секретным»

С этим произошел любопытный парадокс. Проект доклада имел высший гриф секретности: «Особая папка». В заключение доклада Хрущев сказал: «Мы должны со всей серьезностью отнестись к вопросу о культе личности. Этот вопрос мы не можем вынести за пределы партии, а тем более в печать. Именно поэтому мы докладываем его на закрытом заседании съезда. Надо знать меру, не питать врагов, не обнажать перед ними наших язв. Я думаю, что делегаты съезда правильно поймут и оценят все эти мероприятия». Есть факты, когда за утерю печатного экземпляра доклада виновные исключались из партии.

А Хрущев все время, пока находился у власти, публично не признавался в существовании доклада. Он писал в воспоминаниях, что, когда зарубежные журналисты спрашивали его об опубликованном на Западе тексте доклада, «ответил им, что такого документа не знаю, и пусть на этот вопрос отвечает разведка США. А как я должен был ответить, если речь шла о секрете?»

Официальной публикации доклада в СССР пришлось дожидаться несколько долгих десятилетий, до 1989 года. А в это время доклад широко публиковался за рубежом, получил мировую известность как никакой другой документ КПСС за всю историю ее существования.

Но вскоре по решению Президиума ЦК о содержании доклада стало известно миллионам членов партии, комсомольцев и беспартийного «актива», а также руководству социалистических стран, коммунистических и рабочих партий. Остается открытым вопрос: как всерьез можно было говорить о том, чтобы скрыть его содержание от «врагов»?

Через полгода после XX съезда КПСС, на встрече с делегацией итальянской компартии во главе с Энрико Берлингуэром, Хрущев сказал: «Мы, конечно, понимали, что рано или поздно содержание доклада о культе личности просочится в буржуазную печать, но полагали, что это произойдет постепенно».

# Кто инициатор борьбы с культом личности и десталинизации?

В общественном сознании за Н.С. Хрущевым закрепилось звание главного борца с культом личности — вопреки сопротивлению «сталинистов» из высшего партийного руководства: Маленкова, Молотова, Кагановича, Ворошилова. В своих мемуарах Хрущев однозначно приписал все заслуги в подготовке доклада, а значит, и инициативу в десталинизации себе. И это мнение на какое-то время стало общепризнанным.

Но это не так. Зачинателями критики культа личности Сталина и «мягкой» десталинизации, сразу после смерти вождя, стали Г.М. Маленков и Л.П. Берия. Тот, кто внимательно слушал речи на траурном митинге на Красной площади 9 марта 1953 года, должен был обратить внимание на нетрадиционные пассажи в речи Л.П. Берии. В ней обещалось, что советское правительство будет «заботливо и неустанно» охранять права трудящихся, записанные в Конституции СССР. Примечательным был в его речи и порядок перечисления высших органов власти в СССР, в котором «Советское правительство» шло перед «ЦК партии». Услышали ли это обещание трудящиеся, обратили ли на него внимание, неизвестно. Если верить воспоминаниям А.И. Микояна, то у него состоялся разговор с Берией там же, на трибуне. «В твоей речи есть место о гарантировании каждому гражданину дарованных ему Конституцией прав. В речи другого деятеля это было бы только политической декларацией, а в речи министра внутренних дел — это программа действий. Ты должен будешь выполнять ее». Берия ответил: «Я и выполню ее».

Это касалось и темы оценки предшествующего периода, и роли в нем Сталина. Пересматривать оценки начали сразу же после смерти вождя. 10 марта на внеочередном заседании Президиума ЦК, состоявшемся с приглашением секретарей ЦК, занимавшихся вопросами идеологии, П.Н. Поспелова и М.А. Суслова, и главного редактора газеты «Правда» Д.Т. Шепилова, председательствовавший на нем Маленков заявил: «В прошлом у нас были крупные ненормальности, многое шло по линии культа личности… Считаем обязательным прекратить политику культа личности».

С конца марта число упоминаний имени Сталина в газетах резко пошло на убыль. Следующим шагом была подготовка пленума ЦК по идеологии. В апреле 1953 года Маленков разослал членам Президиума ЦК проект его доклада о культе личности на предполагавшемся пленуме. По своему содержанию этот текст очень осторожен и обтекаем. В нем ничего не говорилось о репрессиях 1930-х годов. Маленков не называл Сталина, и даже цитировал его, осуждая «пропаганду культа личности» как противоречащую марксизму и «принципу коллективного руководства». Но эта инициатива Маленкова не получила поддержки членов Президиума, и пленум не состоялся.

Вместо этого состоялся июльский пленум 1953 года, на котором Г.М. Маленков сделал доклад «О преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия». Помимо осуждения деятельности и личности своего соратника Л.П. Берии он заговорил и о том, что культ личности Сталина «принял болезненные формы и размеры», что он «стал наносить серьезный ущерб делу руководства партией и страной» и надо «решительно исправить» эти ошибки и «извлечь необходимые уроки». «Культ личности» сводился, однако, к уничтожению методов коллективности в работе, отсутствию критики и самокритики. И что у великих людей могут быть свои слабости. Хрущев своего отношения к Сталину в тот период не высказывал.

В марте 1953 года, задолго до XX съезда КПСС, была принята «линия ЦК против культа личности», о чем упоминал Каганович на заседании 5 ноября 1955 года, когда обсуждался вопрос, как отмечать день рождения Сталина.

А инициатором подготовки доклада о культе личности для XX съезда, скорее всего, был А.И. Микоян. О том, что именно он подсказал Хрущеву эту мысль, позднее вспоминал В.М. Молотов. Да и сам Микоян утверждал, что именно он убедил Хрущева произнести на съезде речь о сталинских преступлениях. Он вспоминал, что «примерно за полгода до съезда» попросил подготовить справку о том, сколько делегатов XVII съезда, членов ЦК и кандидатов в члены ЦК, избранных на этом съезде, подверглось репрессиям. Получив эту информацию, он стал размышлять:

«Я думал, какую ответственность мы несем, что мы должны делать, чтобы в дальнейшем не допустить подобного.

Я пошел к Н.С. и один на один стал ему рассказывать. Вот такова картина. Предстоит первый съезд без участия Сталина, после его смерти. Как мы должны себя повести на этом съезде касательно репрессированных сталинского периода? …надо когда-нибудь если не всей партии, то хотя бы делегатам первого съезда после смерти Сталина доложить о том, что было. Если мы этого не сделаем на этом съезде, а когда-нибудь и кто-нибудь это сделает, не дожидаясь другого съезда, все будут иметь законное основание считать нас полностью ответственными за происшедшие преступления. Мы несем какую-то ответственность, конечно. Но мы можем объяснить обстановку, в которой мы работали. Если мы это сделаем по собственной инициативе, расскажем честно правду делегатам съезда, то нам простят, простят ту ответственность, которую мы несем в той или иной степени. По крайней мере, скажут, что мы поступили честно, по собственной инициативе все рассказали и не были инициаторами этих черных дел. Мы свою честь отстоим, а если этого не сделаем, мы будем обесчещены.

Н.С. слушал внимательно. Я сказал, что предлагаю внести в Президиум предложение создать авторитетную комиссию, которая расследовала бы все документы МВД, Комитета госбезопасности и другие. Добросовестно разобралась бы во всех делах о репрессиях и подготовила бы доклад для съезда. Н.С. согласился с этим».

Хрущев же в воспоминаниях утверждал, что именно он убеждал других членов Президиума о необходимости выступления на съезде:

«Если мы на съезде не скажем правду, то нас заставят через какое-то время сказать правду, и тогда мы будем не докладчиками, а подследственными, будем обвиняться в соучастии, поскольку прикрывали эти злоупотребления уже после смерти Сталина, когда уже все знали. [...] раз в жизни представляется момент, когда можно сознаться в содеянном. Это сознание может принести если не оправдание, то снисхождение. Таким моментом для нас является только XX съезд. Уже на XXI съезде этого сделать будет нельзя, если мы вообще хотим дожить до того времени, когда нас заставят держать ответ». Он отрицал какую бы то ни было роль Микояна:

«Не могу сейчас точно припомнить позицию Микояна. Кажется, Микоян не вел активной линии, но и не сдерживал процесса разоблачения несправедливости».

Мемуары — источник достаточно субъективный. И мемуары Н.С. Хрущева — не исключение. В них множество неточностей, толкований событий «в свою пользу».

Слова многомудрого, осторожного Микояна во многом подтверждаются. Судя по черновым записям заседаний Президиума ЦК, он в 1955 году временно вошел в союз с Хрущевым против Молотова и его сторонников.

Высказываются и другие предположения об авторстве идеи о необходимости информирования делегатов съезда о репрессиях. А.В. Снегову, знакомому Хрущева по партийной работе в 1920—1930-х гг. в КП(б) Украины, позднее репрессированному, приписывают слова о том, что либо нужно рассказать о репрессиях на съезде, либо в следующий раз «вы будете вроде как подследственные».

Кстати сказать, на первом этапе подготовки съезда Хрущев, видимо, склонялся к тому, чтобы на съезде выступили репрессированные старые члены партии и затронули тему культа личности. Об этом свидетельствует присланный в ЦК проект доклада А.В. Снегова. В сопроводительном письме от 1 февраля он ссылался на состоявшийся разговор с Хрущевым. Снегов, недавний заключенный, назначенный заместителем начальника политотдела ГУЛАГа, предлагал Президиуму ЦК пригласить на съезд и других старых членов партии, вернувшихся из лагерей. Но эта идея не получила поддержки в Президиуме ЦК. Некоторые из них получили гостевые приглашения. Сын Микояна, С.А. Микоян, утверждает, что отец рассказывал ему, что кроме кандидатуры Поспелова на роль выступающего на съезде Хрущев предложил А.В. Снегова: «Давайте дадим слово Снегову, пусть он расскажет. Он сам оттуда, из лагерей, он все эти годы, с 1937-го по 1954-й, там был, он может рассказать вам все». Каганович возмутился: «Этих репрессированных на трибуну съезда? Никогда».

#Позиция «сталинистов» и «прогрессист» Суслов

По воспоминаниям Хрущева, вопрос о докладе решался в последний момент, в ходе самого съезда, в задней комнате Президиума, где Хрущеву пришлось противостоять всем остальным членам. Но в действительности идея сообщить съезду о репрессиях в какой-то форме вызревала постепенно, с конца 1955 года.

5 ноября 1955 года при обсуждении вопроса о том, как отмечать день рождения Сталина, выявились разные позиции членов Президиума ЦК. Здесь Хрущев упомянул о репрессиях: «Кадры перебили. Военные». Каганович, ссылаясь на «линию ЦК против культа личности», утверждал, что расхождений у него с Хрущевым нет, есть только разные «оттенки» в позициях. Было принято солидарное решение о том, что нужно подчеркивать различия между Лениным и Сталиным.

Самые большие дискуссии проходили на заседании Президиума ЦК 1 и 9 февраля 1956 года. В первом случае обсуждались показания следователя Б.В. Родоса, расстрелянного в этом же году. Молотов, Маленков, Ворошилов в принципе поддержали предложение о том, что «правду нужно восстановить». Молотов и Ворошилов, однако, настаивали, что нужно отмечать и заслуги Сталина, в т.ч. в отчетном докладе ЦК, но нужно подумать, чтобы «с водой не выплеснуть ребенка».

9 февраля 1956 года на заседании Президиума заслушивалось сообщение комиссии П.Н. Поспелова, расследовавшей репрессии против делегатов и членов ЦК ВКП(б) XVII съезда. Обсуждалось предложение о том, чтобы на съезде рассказать о репрессиях и роли Сталина, в т.ч. распространить на съезде т.н. «завещание» Ленина, документы о расхождениях Сталина и Ленина по национальному вопросу. В принципе против идеи информировать делегатов съезда не возражали и Молотов, и Каганович, и Ворошилов. Дискуссия шла о том, как подать информацию, чтобы, по выражению Кагановича, «не развязать стихию». Они возражали против специального доклада, предлагали «сбалансировать» информацию упоминанием и о положительном в деятельности вождя. Но Микоян заявил: «Мы не можем не сказать съезду», и что нужно: «Сказать спокойно съезду (в докладе)». Его поддержали «молодые» члены и кандидаты в члены Президиума КПСС: Первухин, Суслов, Аристов, Беляев, Сабуров, Кириченко, Пономаренко и даже не такой «молодой» Шверник.

13 февраля (до съезда остается меньше двух недель) на Президиуме ЦК принимается решение о созыве пленума ЦК, на котором следует сказать, что на съезде будет сделан доклад о культе личности. На этом же заседании, возможно по предложению Микояна, принято решение о том, что с докладом выступит Хрущев и будет принята специальная резолюция. Хрущев предложил, чтобы он открывал пленум и сделал доклад на закрытом заседании. Среди выступавших на этом заседании отмечены Маленков, Молотов, Ворошилов. Обычно, если возникали расхождения, они в черновой записи отмечались. Можно сделать вывод, что особых разногласий на этот раз не возникало.

#А как с позицией Н.С. Хрущева?

Хрущев же в первое время после смерти Сталина выступает в качестве верного соратника вождя с различными предложениями, например, об увековечивании памяти о нем — создании пантеона, переименовании городов страны с использованием имени Сталина. По утверждению Д.Т. Шепилова, Хрущев сравнительно долго не подвергал ревизии сделанное при Сталине, «в ту пору мы не слышали с его стороны критических замечаний в адрес Сталина, его политики и практических дел. Наоборот. Он всячески подчеркивал величие Сталина, мудрость Сталина, «порядок» при Сталине».

Выступая 7 мая 1954 года перед активом ленинградской парторганизации по вопросу о реабилитации репрессированных по т.н. «ленинградскому делу», Хрущев заявлял: «Политика при жизни Сталина была совершенно правильной политикой, которую мы вместе со Сталиным проводили и будем ее неуклонно проводить дальше». «Мы считаем, что во вред товарищу Сталину неимоверно был раздут культ личности товарища Сталина. Товарищ Сталин действительно является большим человеком, гениальным марксистом. Но даже таким людям нельзя давать таких прав, какими он пользовался. В результате этого мы имели «дело врачей» и «ленинградское дело». Назывались еще две причины культа личности — старость, болезни и роль Берии. Среди виноватых помимо Берии появился В.С. Абакумов, бывший начальник знаменитого Смерша и министр госбезопасности, в конце года расстрелянный.

На вопрос о культе личности Хрущев ответил: «А все ли у нас ясно по вопросу о культе личности? По-моему, не все. Формально как будто бы и ясно, а по существу иногда и нет. …Надо всем нам уяснить, что первый у нас — это партия. Руководство партией — это Центральный Комитет. Президиум ЦК — это исполнительный орган, подотчетный Центральному Комитету...»

Только в ноябре 1955 года он подает реплику на заседании Президиума ЦК КПСС о том, что при Сталине «Кадры перебили. Военные».

И даже на заседании 1 февраля 1956 года, где подробно обсуждались репрессии и вопрос о том, как доложить об этом на съезде, Хрущев колеблется, говоря о том, что Сталин «партию уничтожил», «не марксист он», «все святое стер, что есть в человеке». Тем не менее заявлял: «Сталин, преданный делу социализма, но все варварскими способами». И тут же: «Ежов, наверное, не виноват, честный человек», «Ягода, наверное, чистый человек». Подытоживая обсуждения, он делает почему-то выводы: «На съезде не говорить о терроре. Надо наметить линию — отвести Сталину свое место (почистить плакаты, литературу)… Усилить обстрел культа личности». Но, возможно, имелось в виду, что не говорить об этом в отчетном докладе ЦК.

Перелом в позиции Хрущева отмечен в записях о заседании 9 февраля, когда заслушивалось сообщение комиссии П.Н. Поспелова. Здесь Хрущев заявил: «Несостоятельность Сталина раскрывается как вождя. Что за вождь, если всех уничтожает. Надо проявить мужество, сказать правду», «съезду сказать, подумать, как сказать. Кому сказать», «м.б. т. Поспелову составить доклад и рассказать». Подытоживая дискуссию, Хрущев сделал вывод: «Нет расхождения, что съезду надо сказать. Оттенки были, [нужно] учитывать». «Мы можем полным голосом сказать: «Нам не стыдно». «Не бояться». «Развенчать до конца роль личности».

#Реабилитация жертв политических репрессий

Общим местом стало утверждение, что реабилитация жертв политических репрессий началась только после XX съезда. Но это далеко не так.

Определенным рубежом в решении вопросов реабилитации стало постановление Президиума ЦК от 4 мая 1954 года о создании Центральной и местных комиссий для пересмотра дел о «контрреволюционных преступлениях», инициированное коллективной запиской от 19 марта 1954 года руководителей силовых ведомств — Прокуратуры СССР, МВД, КГБ и Министерства юстиции, адресованной в Президиум ЦК КПСС Г.М. Маленкову и Н.С. Хрущеву. Записка информировала о «преднамеренном и систематическом» нарушении социалистической законности «врагами народа» — Берией и его сообщниками, выявлено множество фактов «недостаточно обоснованного осуждения граждан».

Эти нарушения подтверждались десятками тысяч жалоб, поступивших в Прокуратуру СССР. Для ускорения работы по пересмотру дел предлагалось образовать Центральную комиссию во главе с генеральным прокурором СССР Руденко и комиссиями в республиках, краях и областях. Комиссии должны были принимать решения об отказе в пересмотре дел и в подготовке дел на реабилитацию в соответствующих судебных инстанциях. Президиум ЦК полностью поддержал это предложение, образовав для контроля свою комиссию во главе с секретарем ЦК КПСС Н.Н. Шаталиным.

Тем не менее Хрущев в 1954 году, выступая перед ленинградской парторганизацией, заявлял: «Думаю, что нам предстоит рассмотреть ряд дел 1937—1938 гг. Это большая работа. Совершенно неправильно было бы полагать, что тогда не было врагов. Враги были, и острие нашей борьбы было направлено против врагов. Но, видимо, Берия, Ежов и другие много посадили и расстреляли невиновных людей». Кстати сказать, Хрущев отмежевывался от участия в репрессиях: «В то время я был на Украине и не знал, как все эти вопросы проходили», «я редко приезжал в Москву».

Массовое освобождение собственно политических заключенных из лагерей и колоний началось не после XX съезда, а значительно раньше. В 1954—1955 гг. досрочно было освобождено 88 278 «политических заключенных». На 1 января в лагерях содержалось 309 088 тыс. осужденных за различные «контрреволюционные преступления», а через год — только 113 735, то есть освобождено было почти 200 тыс.

Впервые в широком плане вопросы реабилитации были рассмотрены на заседании Президиума ЦК 31 декабря 1955 года, обсуждались «Вопросы, связанные с реабилитацией». По итогам обсуждения была образована комиссия во главе с секретарем ЦК по пропаганде П.Н. Поспеловым, перед которой поставили задачу разобраться в судьбе репрессированных в 1930-е годы партийных и советских деятелей, членов ЦК ВКП(б), избранных на ХVII съезде. Тогда же обсуждался вопрос и об обстоятельствах убийства С.М. Кирова.

Но в большей степени членов партийного руководства волновал вопрос о сталинских репрессиях и как о них сказать делегатам съезда. Вопросы реабилитации, видимо, дискуссий не вызывали, поэтому не отразились в черновых записях.

Для объективности нужно отметить, что политические репрессии продолжились и при Хрущеве, хотя масштабы были несравнимы со сталинскими. Здесь и подавление восстаний в лагерях после смерти Сталина, и расстрелы в Тбилиси, в Новочеркасске. За период 1954—1958 гг. были осуждены за контрреволюционные преступления 9406 человек, в том числе 283 из них были приговорены к высшей мере наказания.

#Кто автор доклада о культе личности Сталина?

Согласно общей традиции, действующей и сейчас в России и за рубежом, лидеры произносят и публикуют под своим именем доклады, которые для них написаны спичрайтерами. И Хрущев — не исключение. Он был человеком «речевой культуры», любил выступать публично с долгими речами. Не получив нормального образования, он писал с большим количеством ошибок, поэтому старался не писать, а надиктовывать тексты, которые отрабатывали секретари.

Не менее важным был вопрос и о том, от чьего имени будет сделан доклад. В проекте регламента, подготовленного аппаратом ЦК для председательствующего на будущем пленуме ЦК, первоначально было записано: «Председательствующий вносит предложение заслушать на закрытом заседании съезда доклад специальной комиссии ЦК КПСС». Но затем от руки этот текст был исправлен: «Заслушать на закрытом заседании съезда доклад от ЦК КПСС о культе личности». В правленом экземпляре стенограммы выступления Хрущева на пленуме говорится, что Президиум ЦК «считает необходимым поставить на закрытом заседании XX съезда партии доклад о культе личности. (Видимо, этот доклад надо будет сделать на закрытом заседании после объявления результатов голосования)».

А по неправленому экземпляру — Хрущев предложил несколько иное: «считает необходимым поставить на съезде Центрального Комитета, на закрытом заседании (видимо, это будет в то время, когда будут обсуждены доклады и будет утверждение кандидатов в руководящие органы Центрального Комитета <...>) доклад от ЦК о культе личности». Таким образом, выясняется, что Хрущев хотел, чтобы пленум принял решение о докладе на съезде от имени ЦК. За этими различиями, видимо, стояли возражения отдельных членов Президиума ЦК. За этими нюансами, от чьего имени будет сделан доклад — от специальной комиссии ЦК КПСС, от имени ЦК КПСС или Первого секретаря ЦК, — скрывались существенные моменты. Доклад комиссии ЦК — это мнение комиссии, с которым можно и не согласиться. А доклад ЦК — это уже партийный закон. Видимо, к этому времени относится фрагмент воспоминаний Микояна, что он «предложил сделать доклад не Хрущеву, а Поспелову от комиссии», повторив более раннее предложение Хрущева. Он считал, что это было бы объективнее, а «раз мы утвердили, то всем ясно, что доклад от нас делается, а не от ЦК». Тогда Хрущев возразил, что могут подумать, будто секретарь ЦК уходит от ответственности, поэтому он должен быть докладчиком. Постановка доклада по культу личности после того, как пройдут выборы в ЦК, должна была обезопасить членов Президиума от возможной непредсказуемой реакции части делегатов съезда.

О том, как шла работа над докладом, позволяют судить сохранившиеся экземпляры различных его вариантов. Есть проект доклада, завизированный А.Б. Аристовым и П.Н. Поспеловым 18 февраля в рукописной и машинописной форме. «Надиктовки Хрущева» 19 февраля. Проект, разосланный членам Президиума 23 февраля. «Совершенно секретно», «Особая папка». Экземпляры М.А. Суслова и Д.Т. Шепилова — 23 февраля. Текст доклада от 25 февраля — основа выступления Хрущева, с дополнениями. Экземпляр, представленный Хрущевым 1 марта. Окончательный текст, экземпляр Г.Т. Шуйского — 7 марта. Экземпляр для рассылки с поправками для рассылки «с грифом не для печати». Экземпляр с правкой для соцстран, коммунистических и рабочих партий.

Съезд открылся 14 февраля. По решению Президиума ЦК секретари ЦК Поспелов и Аристов должны были начать работать над докладом уже 9 февраля. 18 февраля доклад был представлен Президиуму ЦК. Сохранилась рукопись проекта, написанная Поспеловым карандашом. По воспоминаниям современников: «Поспелов (кто его помнит — знает) мог сесть за стол и не вставая написать любой доклад со всеми цитатами, со всеми цифрами, фактами и т.д.».

Существует немало утверждений об особой роли в подготовке доклада Д.Т. Шепилова, особенно на завершающем этапе. А.Н. Яковлев утверждал, что «непосредственно перед докладом, двое суток, Хрущев дорабатывал его текст вместе с Шепиловым. И подготовленный ими последний вариант текста Хрущев и зачитывал». По рассказам Шепилова, мысль расширить рамки доклада, сразу на несколько порядков увеличить его разоблачительную силу, видимо, пришла Хрущеву уже после начала работы съезда. И во второй день съезда он вызвал Шепилова и предложил ему принять участие в подготовке совершенно нового доклада. В течение двух с половиной дней Шепилов в своем кабинете писал этот текст. Помимо него работали и другие: Поспелов, Шуйский, Лебедев, видимо, и еще кто-то.

Д.Т. Шепилов по-разному рассказывал о своей роли. Якобы Хрущев сказал ему: «[...] я вот пытался с этими бурбонами (я понял, о ком это он) переговорить, чтобы дать критику Сталина, а они — никак... в общем, я хочу выступить о Сталине». И они с Хрущевым уехали со съезда и отсутствовали два дня, 15—16 февраля (!). В этот период они были с Хрущевым в доверительных отношениях, и тот «на прогулках» много рассказывал о репрессиях прошлых лет, поэтому Хрущев ему никаких указаний не дал, ссылаясь на предшествующие разговоры. Шепилов решил поднять два вопроса: «международный — в чем состояла неправильность сталинизма — и военный». Написав эти разделы, он лично передал их Хрущеву. В докладе, на слух, Шепилов «улавливал только некоторые абзацы», «фразы, раздельчики». Он категорически отрицал, что является автором или соавтором доклада. Утверждал, что не знает, кто его писал, сомневался, чтобы это мог сделать Поспелов, по его выражению, «лютый сталинист».

Никаких шепиловских текстов в архивах не найдено, и нет никаких документальных оснований для утверждений, что Шепилов «принял участие в подготовке совершенно нового доклада». Имеется лишь его правка на экземпляре проекта доклада, представленного в Президиум 23 февраля. Это редакционные замечания и несколько вставок. На сопроводительной записке, подписанной Хрущевым, приложенной к экземпляру доклада Шепилова, карандашом набросан перечень из 8 вопросов, которыми необходимо было дополнить текст. Неясно, кто включал «фразы» и «раздельчики» Шепилова в проект доклада.

Получается, что Хрущев остался недоволен тем, что предложил Шепилов. Поэтому 19 февраля Хрущев, после ознакомления с проектом доклада Поспелова и материалами Шепилова, продиктовал стенографистке свои мысли («надиктовка»). Затем опять «некто» доработал доклад с учетом «надиктовок» за оставшиеся два дня, и 23 февраля доклад был представлен в Президиум ЦК. Таким образом, нельзя утверждать, что «надиктовки» стали «основой» доклада. Хрущев расширил хронологические рамки доклада, дополнил негативными примерами сталинского руководства во время войны и разгула репрессий в послевоенные годы, говоря, что Сталин лично руководил процессами и пытками заключенных в 1940-х — начале 1950-х годов. Он пытался ответить и на неизбежный вопрос: почему он и другие члены Политбюро мирились с этим.

Сказано было достаточно откровенно — они молчали, потому что боялись: «кто этому сопротивлялся или старался доказать свою правоту, тот был обречен на исключение из руководящего коллектива с последующим немедленным уничтожением».

Дополнения Хрущева указывают на главное — ясное стремление возложить на Сталина и его исполнителей — Ежова, Берию и др. — все преступления, вывести из зоны критики партию. Его оценки и характеристики были эмоциональны и пристрастны, во многих случаях рисовали карикатурный портрет Сталина. Одновременно Хрущев преследовал сугубо практическую цель. Он стремился как бы невзначай бросить тень на Маленкова и других своих коллег. В «надиктовке» есть упоминание о «московском деле». По неизвестной причине рассказ об этом деле не вошел в доклад. Позднее в своих воспоминаниях Хрущев утверждал, что это дело должно было стать аналогичным «ленинградскому».

Текст доклада от 23 февраля вновь дорабатывался с учетом предложений и замечаний членов и кандидатов в члены Президиума ЦК, секретарей ЦК — и 25 февраля был готов. За два—два с половиной дня опять кто-то провел довольно большую работу. Кто именно? Называют помощников Хрущева Г.Т. Шуйского и В.С. Лебедева. Но еще одним активным участником работы над докладом был М.А. Суслов. Фигура довольно неожиданная и поэтому никем раньше не называвшаяся. Но его экземпляр проекта доклада от 23 февраля содержит наибольшую по своему объему правку, хотя главным образом редакционного характера. Возможно, она принадлежит не только Суслову, так как внесена карандашами разного цвета (простым, синим, красным).

Некоторые поправки в тексте можно идентифицировать с Микояном. Но полностью определить всех, кому принадлежат поправки, пока не удается.

Хрущев мог считать, что еще 23 февраля Президиум его одобрил де-факто. И после этого новый вариант текста доклада правился до последнего часа.

После съезда Хрущев 1 марта представил в Президиум ЦК текст доклада, чтобы утвердить его для рассылки по парторганизациям. Сравнение текста от 25 февраля с текстом, представленным в Президиум ЦК 1 марта, обнаруживает ряд отличий.

Судя по воспоминаниям некоторых делегатов съезда, Хрущев «отвлекался» от текста. Стенографической записи его выступления не велось, поэтому неизвестно, все ли его «отвлечения» сохранились в письменном виде. Самыми существенными из них являются знаменитые «отвлечения» Хрущева от текста доклада: о том, что Сталин планировал военные операции по глобусу, или исключенный затем эпизод об отношении Сталина к членам Политбюро: «Что вы там сели, боитесь, что я вас расстреляю? Не бойтесь, не расстреляю. Пересаживайтесь ближе».

Несколько дней шла правка текста доклада, представленного Хрущевым в Президиум ЦК. 5 марта было принято постановление об ознакомлении «с докладом Н.С. Хрущева» «всех коммунистов и комсомольцев, а также беспартийный актив рабочих, служащих и колхозников». С доклада снимался гриф «Строго секретно», ставился — «Не для печати». Он так и не получил названия доклада ЦК. По одному мнению — этого не хотели «сталинисты», по другому — Хрущев не хотел делиться славой «разоблачителя» Сталина.

**Виталий АФИАНИ,**
историк

#Бюст Сталина должен быть демонтирован

Памятники палачам — это глумление над памятью погибших, и они могут стать предвестниками возвращения репрессий

22 февраля 2016 года в Военно-историческом музее-заповеднике Псковской области (деревня Холматка Островского района) при поддержке Российского военно-исторического общества был установлен бюст И.В. Сталина.

По существу, это глумление над памятью миллионов погибших — и военнослужащих, и гражданских лиц, которые стали жертвами государственного насилия, непосредственным организатором которого был Сталин.

Установление бюста Сталина рядом с могилами погибших солдат Великой Отечественной войны вдвойне кощунственно, так как Сталин как инициатор репрессий среди командного состава РККА лично ответственен за истребление лучших кадров Красной армии перед началом войны, что оказало значительное влияние на ее ход, привело к отступлению армии, пленению нескольких миллионов военнослужащих, гибели миллионов граждан СССР.

Установление бюста Сталина на земле, по которой отступали обезглавленные и преданные им части Красной армии, является издевательством над памятью погибших.

В целом из 767 лиц высшего командного состава РККА, состоявших на военной службе в 1936 году, в период до 1941 года были репрессированы 503 человека, в том числе 412 расстреляны; 29 умерли от пыток; 3 покончили жизнь самоубийством. На большинстве решений о расстрелах стоит личная подпись Сталина.

По политическим мотивам в тот же период были уволены из армии и осуждены 8624 офицера.

Ежедневно в стране происходило 1200–1300 расстрелов.

Любой памятник, любой бюст Сталина стоит на костях миллионов жертв репрессий, где бы эти памятники и бюсты ни находились.

Но не только полным незнанием истории можно объяснить произошедшее. У этого действия есть и политическая задача — реабилитация сталинизма. Эта задача включает в себя оправдание практики сталинизма в современной России, сторонниками чего являются многие безответственные политики.

Любая пропаганда и реабилитация сталинизма должна быть законодательно запрещена, в том числе нормами Уголовного кодекса РФ. Рано или поздно это произойдет.

Организационное и финансовое участие Российского военно-исторического общества в установке бюста Сталина показывает эту организацию как антиисторическую.

Военно-исторический музей-заповедник Псковской области является государственным учреждением культуры, подведомственен Государственному комитету Псковской области по культуре и финансируется за счет бюджета.

Считаю необходимым установление ответственности всех должностных лиц органов государственной власти, органов местного самоуправления и учреждений Псковской области, организовавших и согласовавших установку бюста Сталина. Сам бюст не может находиться в публичном пространстве и должен быть демонтирован. Соответствующее требование направлено в прокуратуру Псковской области.

Председатель Псковского регионального отделения РОДП «Яблоко»
**Л.М. Шлосберг.**

24 февраля 2016 года

#Хрущев хранил в сейфе стихи Мандельштама

Юлия Хрущева: «Он себя корил за то, что не принял новую Конституцию, не реабилитировал Бухарина и не открыл границы»

Юлия Хрущева называла Никиту Сергеевича папой, поскольку родного отца почти не помнила. Ее отец, Леонид Хрущев, сын тогдашнего хозяина Украины, был сбит 11 марта 1943 года в воздушном бою под Жиздрой. Сама она воспитывалась вместе с детьми Никиты Хрущева от второго брака.

**— Вы к ХХ съезду были уже большой девочкой — 16 лет. Не было ли такого, чтобы после известного доклада о последствиях культа подойти и сказать: дед, ты крут!**

— В любом случае я никогда не называла его дедом, да и слова «крут» не было еще в ходу, но главное — в семье ничего не знали об этом докладе. И я до сих пор не знаю, в какой момент он принял окончательное решение выступить с ним.

**— Ни один биограф не знает. Считается, что решение было принято в последний момент.**

— Этот доклад и был прочитан перед закрытием съезда, 25 февраля, когда его никто не ждал. В «Воспоминаниях» он пишет — точнее, наговаривает, — что сначала хотел предложить доклад Петру Поспелову, главе комиссии по расследованию так называемых «злоупотреблений». Поспелов был секретарем ЦК и главой Института марксизма-ленинизма. Но президиум ЦК настоял, чтобы выступал Хрущев. Раз он делал отчетный доклад и ни слова не сказал о культе, значит, второй доклад тоже надлежало делать ему. И он согласился. Не думаю, впрочем, что это решение было принято 13 февраля, на президиуме ЦК. Думаю, он для себя это решил за месяц, а то и раньше, хотя колебаться мог до последнего момента. Текст был основан на записке Поспелова, но, как всегда, он очень много говорил от себя, постоянно отрывался от текста. Доклад был опубликован в СССР только в 1989 году. Известно, что через поляков он ушел в Израиль, оттуда на Запад и там был напечатан уже летом, его везде перевели. А я узнала о масштабах репрессий от нашей замечательной учительницы истории, которая по собственной инициативе, вне всякой программы, посвятила культу отдельный урок. Вообще не принято было с ним обсуждать дела — я его чаще всего видела замкнутым, угрюмым, просто печальным, как на фотографии 1959 года. Фотография пророческая — тогда еще никакой катастрофой для него не пахло, но примерно с этого времени он начал понимать, что все пробуксовывает. А в 1962 году, кажется, это уже было ясней ясного. Вероятно, он сломался на Новочеркасске. Во всяком случае, Рада говорила, что после шестьдесят второго это был другой человек, гораздо менее склонный прислушиваться к чужому мнению: ни расспрашивать, ни переубеждать его было уже нельзя. А после шестьдесят четвертого, когда сняли, — опять другой, обыкновенный, очень хороший. Как только он стал нормальным пенсионером, у него тут же обнаружился прекрасный, характер, никакой раздражительности, открытость — в тех пределах, в которых он мог ее проявлять... Впрочем, они ведь не были монстрами, тогдашние вожди. В том-то и дело, что система из кого угодно делала то, что для нее требовалось.

**— Но на личных отношениях это сказывалось как-то? Ведь вы наверняка общались с семьями Маленкова, Молотова, Шепилова даже...**

— Больше вам скажу — на свадьбе Сергея, ровно накануне июньского пленума, на котором против Хрущева восстала сталинская гвардия, а он переломил ситуацию и объявил ее антипартийной группой, была вся «антипартийная группа». Ни на их будущий демарш, ни на их же будущий разгром ничто не указывало, веселились, как старые приятели. Вообще, у Никиты Сергеевича были наилучшие отношения с Фурцевой: я помню, как в бытность ее первым секретарем Московского горкома он ходил по выходным к ней в гости. Думаю, именно Фурцева спасла положение на том июньском пленуме. Она — и Жуков, с которым тоже были неплохие отношения, но отец справедливо опасался чрезмерного усиления армии. В результате на октябрьском пленуме Жуков был выведен из президиума ЦК и отправлен в отставку с поста министра обороны.

**— За Хрущевым много грехов, начиная с Новочеркасска и кончая рокотовским валютным делом, но выпустил он на порядок больше народу, нежели репрессировал.**

— Думаю, да.

**— Тогда чем вы объясняете такую стойкую ненависть к нему и многолетние насмешки?**

— Думаю, он был чужаком для всех: партийные мастодонты ненавидели его за Сталина, националисты — за борьбу с культами, и не только сталинским, а и с церковным; ну а для либералов он никогда не стал своим. С интеллигенцией его грамотно поссорили в 1963 году, и с тех пор он многими воспринимался как самодур, пошедший на разоблачение сталинизма только ради укрепления собственной власти. Мне кажется, существовал целый отдел — в отделе пропаганды или, еще вероятнее, в ГБ, который занимался распространением самых идиотских слухов о нем и обо всех нас. Это особенно активизировалось в 1969 году, когда под 90-летие Сталина готовили его реабилитацию: тогда и поехали бесчисленные лекторы — «от общества «Знание» — распространять эту чушь. Пропаганда велась по нескольким направлениям — были и другие, но про это врали особенно интенсивно.

Первое — личная месть Сталину и чуть ли не убийство его. Я не говорю о том, что возможность убить Сталина, даже теоретически, была только у Берии, да и то проблематично; тут же аргументы роли не играют. Личная месть — якобы и за то, что Сталин над ним издевался, и в особенности за то, что уничтожил его сына, моего отца. Якобы Леонид Хрущев не только перелетел на немецкую сторону (а потом оказался у наших и был расстрелян), но еще и увел за собой — на канате, вероятно — советский истребитель... И Хрущев валялся в ногах у Сталина, чтобы тот пощадил сына... На самом деле мой отец Леонид Хрущев был сбит в воздушном бою, в первом же, в котором пересел со штурмовика на истребитель. И в полку, и в селе были очевидцы его гибели. Что до личной ненависти к Сталину — я видела Хрущева с красными глазами в марте пятьдесят третьего. И это не были ритуальные публичные рыдания у гроба... Что личного в этом докладе, где там ненависть?

Вторая тема — кукуруза. Но ведь он сам говорил: не растет у вас кукуруза — не насаждайте! Я думаю, многие сознательно компрометировали его инициативы, доводили их до абсурда. Третье направление — Киев: якобы он был виноват в осенней катастрофе 1941 года. Но ведь он чуть ли не первым призвал отвести пятую армию, он первым говорил, что идея любой ценой удерживать город — самая опасная. А его обвиняли в паникерстве, и Сталин его слушать не захотел. Опубликованы депеши, в которых он говорит о необходимости отводить армию, а Сталин отвечает, что в случае сдачи Киева он будет судим как дезертир.

Еще тема — именно отношения с интеллигенцией. На самом деле почти вся интеллигенция, на которую орал Хрущев, серьезных неприятностей от этого не получила: художники, которым он кричал про абстракционизм и про стратегическую медь, которую они тратят на свои скульптуры, ждали, что их возьмут прямо в Манеже, а к ним не были применены вообще никакие меры, разве что перепуганные холуи на разных этажах чинили им всевозможные препятствия. А сам Хрущев после отставки со многими встречался и просил прощения.

Приезжали к нему и без приглашения, и он принимал — однажды слегка поддатый Высоцкий, с которым я была знакома через общих театральных друзей, упрямо уговаривал, чтобы я везла его к Хрущеву. Мне было совершенно не до того, тяжело болел муж, но перед напором Высоцкого устоять было невозможно. Повод для обращения у него был: он сказал отцу, что давно чувствует себя не актером, а певцом, поэтом, нуждается в публичном исполнении своих песен и просит разрешить ему это. «Песни для меня не хобби, а мой гражданский долг». К кому обратиться? Отец ответил: Суслов отпадает, он не разрешит этого никогда. Можно попробовать к Демичеву — он вроде бы не такой твердокаменный... Высоцкий поинтересовался, почему столько охраны. «Это не меня охраняют, а от меня», — объяснил отец.

Что до вещей, о которых жалел он сам... Он больше всего себя корил за то, что не сделал трех шагов: не принял новую Конституцию (Брежнев потом принял, но совершенно формальную), не реабилитировал Бухарина и не открыл границы.

**— А я думаю, о том, что не ослабил ГБ...**

— Этого он сделать не мог. Он потому и взял человека не из этой конторы, со стороны — Семичастного, что надеялся на перерождение организации, но она переродиться не может. А вот Семичастный — переродился. Сколько же он, уже в перестройку, врал про Хрущева! Якобы о том, что он по собственной инициативе к нему заходил и не соглашался произносить те самые слова о Пастернаке, про свинью... Да у него не было ни возможностей, ни полномочий, ни личных качеств — входить к Хрущеву и от чего-то отказываться!

**— Все сейчас вспоминают, как он вместе с Кеннеди предотвратил мировую войну в 1962 году. Как он вообще относился к Кеннеди?**

— А военные ему до сих пор не могут простить, что он тогда, как им кажется, отступил. Отношения с Кеннеди были трудными еще с первой их встречи, в Австрии: Хрущев тогда сказал, что «молодой человек упрямей Эйзенхауэра». Но они смогли договориться и после этого отзывались друг о друге гораздо теплее.

И я думаю, что он все понимал. Во всяком случае, в его личном сейфе после смерти нашли приветственный адрес от политбюро к какому-то из юбилеев — и список стихотворения Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны».

**Дмитрий БЫКОВ,**
обозреватель «Новой»

#Сергей Хрущев: «Мой отец посягнул на божество»

И это сделал обычный, толстый и лысый человек

Вот мы и обратились (уже) к нему с несколькими вопросами. Этому при современной технике не помешал разделяющий интервьюируемого и интервьюера океан.

**— Рассказывал ли вам отец о том, что готовит доклад для XX съезда КПСС?**

— Никита Сергеевич, мой отец, был человек очень открытый, он любил все обсуждать, в том числе и дома — не столько с нами, сколько с приезжавшими к нам людьми. Но были вопросы, которые никогда не обсуждались: взаимоотношения внутри руководства, характеристики руководителей, в том числе, конечно, подготовка такого материала, как этот доклад. Это было взрывное дело, доклад был закрытым. Закрытость — следствие компромисса между Никитой Сергеевичем и «сталинистами» Молотовым, Ворошиловым и Кагановичем. Мы, домашние, о готовящемся докладе ничего не знали, все узнали задним числом.

**— А когда Никита Сергеевич вернулся домой после того самого утреннего заседания 25 февраля, рассказал что-то?**

— Обстановка дома не изменилась — он был человеком сдержанным. Он согласился на компромисс, но, с другой стороны, он не хотел, чтобы доклад был секретным. На заседании спросил: как можно удерживать что-то в секрете от партии? Было принято решение зачитать его членам партии. А это несколько миллионов. Этого ему было недостаточно. Он дальше сказал: мы смертные, мы уйдем отсюда, нам на смену придет новое поколение, они, что же, ничего не будут знать? Он не вынудил — уговорил оппонентов зачитать доклад комсомольцам, это еще 18 миллионов. Доклад по-прежнему считался секретным. Тогда он сказал: что же, советским людям мы не доверяем? Давайте зачитаем это активу беспартийному! И даже после этого доклад носил гриф «Не для печати». Вот в то время отец и дал мне эти документы прочитать. Тогда я обо всем и узнал.

**— Обсуждали с Никитой Сергеевичем его содержание?**

— Я отца спросил: «Как же быть с теми, кто эти преступления творил? Нужно же и их наказать — арестовать, допросить, посадить!» На что он, задумавшись, ответил: «Ты понимаешь, в этом деле замешано огромное количество людей, миллионы. Если мы сегодня развяжем эту кампанию, возможно, случится мясорубка не меньше, чем та, которую затеял сам Сталин. Поэтому мы наказали людей, про которых думали, что они наиболее замешаны в этих преступлениях». А остальное осталось за скобками. И это до сих пор является предметом обсуждения.

Должны ли мы знать всю правду о том времени? Я думаю, должны. Сегодня ведь многие говорят, что ничего этого не было. И это тоже преступление, ибо Сталин творил страшные вещи. Мы должны знать о преступлениях Сталина, они должны быть зафиксированы в истории.

С другой стороны, когда мы сегодня говорим о том, что нужно узнать, кто на нас написал донос… И что дальше мы с этой информацией будем делать?

**— Как вы думаете, Хрущеву удалось сломить систему?**

— О какой системе мы говорим? Если говорим о системе советского государства, его надо было не разрушать, а реформировать, чем Хрущев и занимался. Если говорим об ограничениях репрессирующих органов, то Хрущев это сделал. КГБ был низведен до уровня министерства. Было принято решение, что председатель Комитета государственной безопасности по определению не может входить в высшее руководство страны. Запрещались скрытые разыскные работы, подслушивания — чтобы эти органы не использовали в своих интересах такие методы. Это все было сделано. Конечно, кто-то говорил, как я, молодой: давайте всех посадим. А где вы остановитесь? Миллионы не посадите, в нашей стране каждый десятый, наверное, докладывал.

Никита Сергеевич считал, что раскрывать всю информацию было не нужно, и я тоже сейчас думаю, что скорее он был прав: это привело бы к новому очередному витку репрессий. Это совсем не значит, что нельзя об этом говорить по прошествии времени. Говорить об этом можно и нужно — для истории. Чтобы потом люди не были склонны врать напропалую, что товарищ Сталин ничего не знал, что товарищ Берия был эффективным менеджером. Это влияет на нашу сегодняшнюю жизнь.

**— Никита Сергеевич никогда не сомневался в своем решении, в том, что запустил этот механизм?**

— Мы никогда этого не обсуждали, он никогда об этом не говорил.

Что такое культ личности? Это когда вы создали систему, в которой все общество думает, что этот человек является творцом всего — в него можно верить как в Бога, как в фараона. И вдруг приходит кто-то обычный, толстый, лысый и говорит: все неправда, он преступник. Начинается отторжение.

Хрущев обидел всех, потому что посягнул на божество.

**Екатерина ФОМИНА,**
«Новая»

#И появились стиляги

Владимир Лукин: «Хрущев пытался высунуть свой крестьянский нос из сталинского болота, но ноги-то еще там были»

**Бывший омбудсмен, дипломат, парламентарий, а ныне — президент Паралимпийского комитета России Владимир Лукин был свидетелем того, как начиналась оттепель. Его родители оставались убежденными коммунистами, несмотря на то, что репрессии 37-го года задели и их. Сам Лукин учился в одном из наиболее либеральных вузов, МГПИ, и участвовал в подпольной студенческой группе.**

**В разговоре с «Новой» он вспомнил, как менялась атмосфера в обществе после ХХ съезда.**

**— Вы помните, когда вы узнали о докладе?**

— Я узнал о нем, будучи студентом. Я к тому времени уже слушал зарубежное радио, которое прорывалось сквозь глушители. По Би-би-си, по «Голосу Америки» прозвучали какие-то цитаты. Это был, конечно, шок для всех. Но у отца были книги, которые я читал втайне, еще будучи школьником, материалы съездов, где существовали серьезные дискуссии и оппозиционная борьба внутри партии...

**— Что стало происходить вокруг после доклада?**

— То движение, которое называется оттепелью, началось во второй половине 50-х. Сформировалось поколение молодых людей, которые стали разрывать с иллюзиями, мраком, бездумным и бессмысленным отношением к страшному тоталитарному прошлому. Мне интересен освобождающийся человек, и даже интересней, чем свободный. Освобождающийся человек преодолевает иллюзии, стену мрака, он идет к свободе. И все движение оттепели было таким движением от мрака к свободе.

**— Как это с вами происходило?**

— Теплее стало жить, интереснее стало читать новые книги и статьи, где утверждалась ценность человеческой жизни. Оказалось, что Маяковский и Есенин были не только певцами светлого будущего, как их представляли раньше, а у них было много слоев, много пластов, и в этом была трагедия и драма. Что помимо них существовали Пастернак, Цветаева, Ахматова, что был Серебряный век, что существует джаз. В институтах, театрах создавались группы, которые искали пути, как выразить свое новое отношение к жизни. Появилась группа Краснопевцева в МГУ, и в нашем пединституте была создана такая группа, куда ваш покорный слуга входил и даже писал программу.

**— А как называлась группа?**

— Союз революционных ленинцев, разумеется, а как же еще! Три члена нашей группы отправились в Ленинград и начали там распространять листовки с призывом вернуться к подлинному ленинизму. Их забрали, посадили кого на шесть лет, кого на пять. Тогда было сурово: Хрущев пытался высунуть свой довольно квадратный крестьянский нос из сталинского болота, но ноги-то еще там были.

**— Вам и вашим родителям приходилось встречаться с людьми, которые возвращались из лагерей, вам запомнились какие-то встречи, разговоры?**

— Конечно, я знал многих. Был такой бывший редактор газеты «Орловская правда» Николай Ильич Пищальников, который приехал из лагеря и жил у нас, пока ему не дали комнату. Я много от него услышал о лагерях. Когда он приехал, написал письмо в ЦК о бедственном положении сельского хозяйства. И это письмо было использовано на одном из первых пленумов ЦК после смерти Сталина, и первые послабления крестьянам были даны именно на том пленуме. Такие люди, конечно, сыграли роль в выправлении моих мозгов. Это были большевики со всеми большевистскими иллюзиями, но считавшие Сталина убийцей честных и порядочных людей.

**— Среди ваших знакомых встречались те, кто был недоволен переменами?**

— Конечно, и к некоторым из них я отношусь не то чтобы с уважением, но с пониманием, потому что я лучше понимаю человека, который трудно расстается со своими иллюзиями, чем человека, который тут же улавливает атмосферу, и едва нырнув у одного берега, тут же выныривает у противоположного. И сейчас есть разные люди: кто-то ратует за создание памятника сотням тысяч жертв политических репрессий, и этот памятник, слава богу, создается сейчас в Москве при поддержке властей. А кто-то считает, что надо проводить собрания вертухаев, вспоминать, как славно они работали в ГУЛАГе, и проливать по этому поводу крокодильи слезы. Этот раскол общества на узников ГУЛАГа и тех, кто его создавал, сохранился до сих пор.

В то время романтика идеологии стала уступать романтике человеческих отношений, желаний, чувств. Это был большой перелом в обществе. Появились стиляги, которые немного иронически относились ко всем этим маршам железных батальонов.

**Анна БАЙДАКОВА,**
«Новая»

_Шеф-редактор спецвыпуска — Олег ХЛЕБНИКОВ_