Если человека нельзя исправить, это не значит, что на него можно махнуть рукой. Иначе он махнет рукой на вас. Или топором
Жизнь после тюрьмы — штука, конечно, сложная. У кого-то она удается, а у кого-то нет. Никаких реальных, действующих реабилитационных программ в России не существует — разве что на бумаге, под распил бюджетных денег или грантов. Ну да, где-то есть лекции психологов, где-то консультации по трудоустройству, где-то добрые люди пытаются время от времени помочь, но по большому счету — нет. При этом, уже когда человек сидит, становится понятно, сможет ли он вернуться в нормальную жизнь, построить ее заново, или обществу лучше, вздохнув, принять на себя ментального инвалида со всеми вытекающими последствиями. А принять его на свой счет необходимо хотя бы ради собственной безопасности: если у человека с криминальным опытом и искалеченным представлением о добре и зле зимой нет шубки и шапки, он их раздобудет, сняв шубку и шапку в темном переулке с вас или с вашей жены. Поэтому профессиональные социальные центры, монастыри и благотворительные фонды, которые опекают таких людей, занимаются этим не только из жалости, не только из соображений «дадим еще один сто первый шанс», но и из профилактики и предохранения «чистой» публики от нежелательных внезапных встреч с тягостным миром бытовой преступности.
Конечно, реабилитационные программы, программы по социализации есть во всем мире: где-то работают хуже, где-то лучше, но всегда, в любом обществе остаются люди, помочь которым практически невозможно. Виноваты ли в том семья и школа, трудовой коллектив, врожденная социопатия или еще что, на этом этапе разбираться поздно, разве что в научно-познавательных целях. А вот выявить «группу риска» в тюрьме очень даже возможно. И начать с этим работать индивидуально — необходимо. Опять же ради безопасности всего общества.
Нет, конечно, в тюрьме с этим работают и эту проблему хорошо знают. Но работают своеобразно, скорее ухудшая положение вещей: во-первых, потому, что никакой ответственности за освободившегося гражданина и его поступки тюрьма не несет и нести не может, а во-вторых, потому что тюрьма калечит и профессионально деформирует людей, там работающих, похлеще малолеток на зоне.
Поэтому нет никаких сомнений в том, например, что ФСИН будет портить жизнь Олегу Навальному и после «звонка» (а такие вполне законные способы есть), оставляя его под надзором и заставляя выполнять нелепые и зачастую невыполнимые требования, а гражданин, которому после освобождения надзор реально необходим, будет шляться неприкаянным, без руля, ветрил и присмотра.
Для того, чтобы выявлять граждан, нуждающихся в профессиональном присмотре после освобождения, в тюрьме должен работать институт «наставников», который не оставит человека и после освобождения: — учителя, психологи, священники, социальные службы, объединенные в одну организацию: фонд, службу, НКО, армию спасения, черта лысого — все равно, лишь бы отчитывались перед обществом. Но это, конечно, мечты очень далекого будущего: российское тюремное ведомство чрезвычайно закрыто, закрывается еще больше и не подпускает к себе никого извне — только своих, подконтрольных и прикормленных, и так будет всегда, пока ведомство не будет в корне реформировано, а это уже вопрос политической воли.
Так что вернемся-ка лучше к реальности.
Проще всего с жизнью после тюрьмы дело обстоит у предпринимателей. Во-первых, их чаще всего осуждают под заказ или в результате судебных ошибок, ибо с образованием судей, прокуроров и следователей у нас полный привет — а это означает, что бизнес-сообщество в курсе, виновен человек на самом деле или нет, и с невиновным работать будет как ни в чем не бывало. Во-вторых, важно поведение в тюрьме: если не давал нужные следствию показания, не наговаривал на партнеров, не сотрудничал и не спонсировал тюремщиков — так и добро пожаловать назад. Нормально и с освободившимися чиновниками — при том же условии, конечно, что вел себя прилично. С осужденными по ДТП тоже просто: чаще всего мы имеем дело с преступлениями по неосторожности, и люди довольно легко возвращаются к обычной жизни.
Тяжелее всего женщинам. Вот наблюдаем мы двух женщин, ровесниц, обе «стопятые» (убийство), Аня и Оля, обеим около 30 лет. Обе — матери, на свободе остались сын и дочь, никаких мужей нет. Образования нет, работы не было. Одна недавно освободилась из мордовской зоны (Аня), другая досиживает под Костромой (Оля). У Оли все будет хорошо, ей нужна минимальная поддержка в первое время: она трепетная и беспокойная мать, она на зоне хорошо выучила законы и смогла оттуда — из зоны! — выбить себе и детям квартиру, куда она и вернется, забрав из детдома детей, с которыми все время общается. Да, ей нужно будет помочь с работой, но это в коня корм, справится. Потом выйдет замуж, еще родит, и все будет хорошо — хотя присматривать, конечно, надо, да и от парня ее будущего многое будет зависеть. Но голова на плечах у нее есть.
С Аней все куда как хуже, она плохая мать: по старшему мальчику лишена родительских прав (его успели усыновить в США до антисиротского закона), девочку родила в тюрьме, оттуда ее забрала хорошая опекунская семья. Родная сестра Ани через несколько лет сообразила, что может получать на ребенка пособие, если тоже оформит опекунство, и ей девочку передали, ибо у родственников преимущественное право. Аня вышла по УДО, сестра ее к себе не пустила, хотя девочку отдала. Жить им негде, работы у Ани нет. Сейчас добрые люди сняли Ане (ради девочки) квартиру, потом какое-то время будет помогать благотворительный фонд, но это не навсегда, это кончится, чего Аня понять не в состоянии. Ей никак нельзя было отдавать девочку, все закончится детдомом и неизлечимой психической травмой, девочка должна была остаться в опекунской семье, и сама Аня не возражала.
Но у нас нельзя просто так взять и отдать ребенка, этим занимается опека, которая не имеет доступа в тюрьму и знать не знает, что там происходит с Аней. Да и ребенком занималась то мордовская опека, то московская, то рязанская. Нет тех (человека, организации), кто занимался бы Аней хотя бы с тюрьмы. И что в итоге? А в итоге мы несколько лет наблюдаем, как ломается судьба маленькой девочки, дочки Ани, и нет никаких законных способов ей помочь — а пряником тут делу не поможешь. При этом Аня вышла по УДО, а Оля нет.
Могло ли общество что-то исправить в этой истории? С Аней — нет. Аня должна жить под сильным и умным социальным надзором, чтобы прежде всего ничего плохого не случилось с дочкой, а у нас такого надзора нет, его вообще нет. И это должен быть именно социальный, а не полицейский надзор, привлекающий к решению разных проблем освободившихся людей разные службы, НКО и фонды. Что это может дать обществу, понятно — спасенных детей, а может, и новых детей, плюс безопасность и экономия на содержании граждан в тюрьмах. Если человека нельзя исправить, это не значит, что на него можно махнуть рукой. Иначе он махнет рукой на вас. Или топором…
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»