Евгений Хавтан: «Жизнь — это когда Пашка играет на барабанах…»
Фото: Михаил КОВАЛЕВСКИЙ
Публикуя интервью, мы сохранили договоренность с музыкантом: сегодня — ни слова «о политике». Но этот кадр был сделан в 2013 году на благотворительном концерте «Рок-узник» в пользу политзаключенных, несправедливо осужденных за выход на Болотную площадь. Выступление «Браво» было кульминацией концерта, и этот снимок говорит сам за себя
— Есть ли уже реакция публики на новый альбом?
— Не стоило ожидать, что все немедленно сойдут с ума. «Навсегда» — тринадцатый альбом, а группе уже тридцать лет. Старые слушатели и так сидят на этой игле, а новые, которые меня интересуют в первую очередь, еще не успели его послушать. В соцсетях мнения очень разные. Если в «Моде» мы с Робертом (Ленцем — вокалистом и гитаристом группы.— О. П.) поделили песни пополам, то теперь я, обсудив с ним свой замысел, все песни спел сам. Это очень личные песни, и я решил без посредников донести их до слушателей. Поклонники были шокированы. Но это уляжется, а на концерте Роберт исполнит свои хиты.
Кроме того, каждый раз начинаются крики: «Верните нам прошлый альбом!», «Почему этот альбом такой медленный, где рок-н-ролл?», или наоборот: «Почему мало медленных песен?» Раньше я реагировал болезненно, а теперь меня не прошибешь.
— Я слышал, что перед выходом альбома обстановка была нервной. Почему?
— Четыре месяца я жил как заведенный будильник, такого давно не было. Я понимал, что у нас дедлайн, в ноябре начнутся концерты, и мы должны успеть. Ближе к сентябрю показалось, что не успеваем. Хотели даже все отложить до Нового года, не спешить. Мы в свое время в спешке понавыпускали столько всякой фигни… Если бы можно было изъять из интернета эти файлы с помощью вирусоискателя, я бы так и сделал. Например, в альбоме «Хиты про любовь» я многое бы сделал по-другому. «Евгеника» — вообще мимо… я был в разобранном состоянии. Тогда ушло много близких людей, не было стержня.
Сейчас не хотелось этого повторять. А наш американский мастеринговый инженер Эрик стал исчезать. Он работает в «Сони мьюзик», дружит с академией «Грэмми», ходит на конференции — очень крутой. Но в конце концов он, выпив из меня ведро крови, все сделал и прислал мастеринг за два дня до выхода альбома.
— Делая мастеринг в Штатах, ты для записи предпочитаешь студию в своем гараже…
— В Москве есть студии мирового уровня, но, когда ты ходишь к кому-то в гости, ты не хозяин. Там чужие стены. А в гараже мы можем сидеть шесть часов, делая все, что хотим. Я хотя бы не завишу от того, что каждые десять минут звукоинженеру звонит жена, и он портит лучший гитарный дубль. Я и музыкантов прошу об этом во время репетиций, потому что если телефон зазвонил раз, потом два — уже можно репетицию отменять.
— Ты авторитарный лидер? Насколько «Браво» — коллектив?
— Это видно всякий раз, когда группа выходит на сцену. Каждый музыкант получает удовольствие, и это измеряется не финансовыми цифрами, а моральным ощущением, что мы вместе делаем какое-то очень правильное дело. Когда же мы сидим у нас в комнате и нас никто не слышит, там происходит нормальное человеческое общение, с разными… словами, но эти слова слышат не только музыканты от меня, но и я от них.
А про авторитарность говорят люди, которые сталкиваются со мной перед концертом, когда мы, например, хотим проверить световую инсталляцию, которую готовили два месяца, а светотехника еще нет. Потому что он считает себя профи и может опоздать. И тут я начинаю топать и орать. Я, конечно, маленького роста, но, если разгневаюсь, многие разбегаются в стороны. Я люблю, чтобы был какой-то порядок, сколько можно жить в хаосе? Если хаос вокруг, если хаос в стране, и на этой площадке — хаос, то почему у меня в группе должен быть хаос? В итоге страдает зритель.
— Можно ли сказать, «Мода» и «Навсегда» — это дилогия, двойной альбом?
— Если их вместе сложить, это будет шикарный двойник. Хотя сейчас немодно выпускать двойники.
— Почему перед «Модой» был перерыв в десять лет?
— Меня выбило из седла то, что в течение одного года ушла моя учительница по музыке, потом лучший школьный друг и мой папа. И десять лет меня как будто не было. То есть я был, но… Когда бам, бам, бам — как три выстрела, и три близких человека…
— Не будучи поклонником алкоголя и наркотиков, как ты переживаешь такие вещи?
— Паша Кузин, наш барабанщик, говорит: знаешь, какая у тебя проблема? Ты не бухаешь. Я говорю: Паша, если я буду с тобой бухать, я умру. Но если серьезно, такие вещи тяжело переживать человеку. Но у меня есть гитара… И песни… не знаю, меня выручает музыка. Вроде бы говорят: «Музыка лечит, это какая-то фигня» — но это действительно так. Беру в руки гитару, и мне становится легче.
— Кстати, о коллективе и о барабанщике. Обычно все внимание — к лидерам и солистам, а музыканты остаются в тени. Пару слов хотя бы об одном из них. Как эти отношения могут длиться десятки лет?
— У Паши есть важная черта для барабанщика, из ряда великих, таких как Ринго Старр и Кейт Мун. Иногда в группе играет супербарабанщик, но его не видно. А Пашу видно не потому, что он самый высокий в группе, а потому, что у него есть природное обаяние. У него есть роли в наших клипах, даже если маленькие — я всегда смотрю и смеюсь. У него есть драйв — меня это толкает. И мы знаем друг про друга уже все, я знаю наперед, что мы можем друг другу сказать. Мы можем просто сидеть и не разговаривать, а можно лишь такие штуки нарисовать около рта, как в комиксах.
— Сохранить группу столько лет — это чумовая загадка.
— Надо просто любить. И группу, и музыку.
— Но были моменты, когда казалось, все — группы больше не будет?
— Конечно, перед записью «Моды». Я даже начал делать сольный проект «Микки Маус и стилеты», там были диджей, компьютерщик, электроника. В итоге все забраковал, мне бы сейчас тоже все эти записи изъять. Там песни хорошие, а жизни нет. Потому что жизнь все-таки — это когда Пашка играет на барабанах, а там как-то так… модный звук...
— Сейчас вы параллельно с электричеством готовите акустическую программу. Делали программу с Башметом, и с вами теперь играет камерный квартет. Но как в сознании монтируется разрыв между современной и классической музыкой?
— Я иногда, увы нечасто, хожу на концерты классической музыки и вижу там много молодежи. Есть «ВКонтакте» группы классической музыки, не очень большие, но 10—15 тысяч — это все равно много. Классическая музыка никогда не была массовой. Проблема в том, что ее нужно слушать живьем. Слушая на пластинках, иногда не разберешься, в чьем исполнении слушать: миллион интерпретаций. Но если на концерте попадаешь на хорошее исполнение и у тебя шкура не толщиной 20 сантиметров, то тебя пробьет насквозь.
Мой дед любил классическую музыку, у него был потрясающий вкус, я что-то слышал у него на проигрывателе. Теперь иногда звучит опера, я называю ее в компании друзей, и они удивляются: откуда я это знаю?.. А потом в нашу 623-ю школу в Кузьминках пришел преподаватель, его считали ненормальным алкоголиком. А он первое, что сделал: принес проигрыватель и начал ставить классическую музыку. И «Битлз» тоже. До этого был другой преподаватель — и все орали пионерские песни, а меня тошнило.
На самом деле все границы люди придумали себе сами. Когда играет питерский пианист и композитор Олег Каравайчук, даже в «Ютубе» чувствуется сумасшедшая магия. Он как пришелец с другой планеты, за счет таких людей мир еще держится на ногах и не совсем упал. Таких людей осталось немного, но, пока они живы, этот мир будет стоять. Когда они уйдут, из мира уйдет романтика и не останется вообще ничего.
— У тебя семья появилась раньше, чем группа. Что ты чувствовал, когда после знаменитого скандала с «Браво» тебя выгнали из института?
— Мне было стыдно перед родителями жены Марины, у которых мы жили. Меня выгоняют из института, открывается дело с Петровкой, 38. Было некайфово. Перспектив ноль. Группы нет. Из института выгнали. Я думал: пойду утоплюсь или повешусь — и закончу всю эту историю. Настоящий лузер. А лузер — это не про меня. Это был сильнейший пинок. Меня вообще-то два раза выгоняли: второй раз, когда мы выступили на дне рождения у Саши Липницкого. Я видел, что все вокруг кишело ребятами в штатском (которые потом предъявили и фотографии, и записи). Меня предупредили: не выступайте. Но как только все немного подвыпили, махнули рукой, ну и выступили прямо на крыльце этой дачи… На второй день меня опять выгнали.
— Помнишь ли ты другой день, когда понял: «Все состоялось, я буду всю жизнь заниматься музыкой»?
— В 86-м я готовился в МИИТе к диплому, а мне стал названивать директор «Аракса» Валера Гольденберг, который тогда вышел из тюрьмы (в 1982 году группа «Аракс» была разогнана, а Гольденберг сидел под следствием в Бутырке по обвинению в хищении, но был оправдан.— О. П.). Он был крутой, потому что первый сделал рок-программу и первыми в Московскую областную филармонию взял нас.
Двадцатого августа я защищал диплом, а на двадцать первое у «Браво» были билеты в Сочи. Марина пошла со мной получать диплом, потому что боялась, что я сбегу. Но я честно его получил, и назавтра мы полетели. Это было счастье, лучший день в жизни. Мы летим в Сочи на гастроли, официально, без милиции и без «вяза»! И с тех пор и «Браво», и Марина — со мной всю жизнь.
— С годами твое критическое отношение к русскому року изменилось?
— Нет в мире такого слова — «русский рок». Разве «Кино» — это рок? Это высочайшей пробы поп-музыка. Как «Битлз» в российском варианте, как «Смитс», «Нью Ордер». Восьмидесятые годы были сильнейшим временем для рок-групп, и все это автоматически стало называться русским роком. Но итальянские группы, или французские и монгольские, играют не особенный рок, а просто рок. У наших была своя специфика, с самого начала считалось, что текст — это главное. А у меня было противоположное отношение… Сейчас оно поменялось, и я тщательно отношусь к выбору текста и работе с ним.
Но многие группы погубила ставка на текст. А музыки нет, пустота. Рок — это драйв, это грув, это мелодия. Кроме того, рок-н-ролл — радость жизни, ему нужен ритм, чего тогда многие не поняли.
— Вы с Юрием Шевчуком, наверное, находитесь на разных полюсах…
— Как раз сегодня на сборнике слушал в машине и задумался, откуда же я его знаю? А нас познакомил еще в 1985 году Сережа Рыженко у него дома на Новом Арбате. У нас тогда не было группы, я репетировал с Рыженко в его квартире, потому что репетировать было негде. Теща орала ему: «Антисоветчик!» Был ад. Но там и познакомился с Юрой, который приехал из Уфы с гитарой и на маленькой кухоньке пел песни.
Может быть, это неправильный подход, но для меня аксиома: важно, чтобы то, что человек делает и говорит в жизни — и что он делает на сцене, хотя бы коррелировалось. А у Юры оно просто совпадает, он органичен. Это всегда слышно и видно. Может быть, я не буду слушать его пластинки подряд, потому что это действительно не моя музыка. Но у него есть очень хорошие, сильные песни, которые пробивают навылет. И это честные песни. Это большая редкость, на самом деле…
В наш ненатуральный век, когда все врут, должна быть какая-то константа. Кому-то нужно верить. Поэтому есть такие музыканты (да и не музыканты тоже) — как опора, с которыми встречаешься на десять минут, а человек говорит в сто раз умнее, чем все политики вокруг нас. Может быть, и нет между нами ничего общего, но эта встреча оставляет надежду, что этот мир завтра не рухнет.
…Пока есть такие люди.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»