«Доспех, турнир и парламент». Текстовая версия лекции Юлии Латыниной

15 июня 1215 года на Руннимедском лугу, близ Виндзора, произошло два примечательных события. Одно было рыцарский турнир: бароны устроили знатный melee, и призом в нем был медведь, представленный супругой одного из баронов.

Другое событие было подписание королем Иоанном Великой Хартии Вольностей. Турнир, собственно, был устроен по той основательной причине, что когда бароны увидели, как много их собралось на лугу, они решили, что не стоит пропадать зря такой замечательной возможности.

Эти два события — Великая Хартия Вольностей и рыцарский турнир — не случайно оказались вместе. Так уж получилось, что средневековая Европа была единственной из культур человечества, в которой знать объединялась для того, чтобы ограничить власть правителя. Во всех остальных культурах знать стремилась получить власть, а не ограничить ее.

И еще средневековая Европа была единственной из культур человечества, которая устраивала турниры.

Ричард Докинз, один из величайших генетиков XX века, ввел в широкий обиход понятие «расширенный фенотип». «Расширенный фенотип» — это само животное плюс его поведение. Расширенный фенотип бобра включает в себя, к примеру, умение создавать запруды. В расширенный фенотип человека вот уже 12 тыс. лет входит умение выращивать злаки. В расширенный фенотип современного успешного человека входит айфон и автомобиль.

Главным определяющим фактором развития европейского общества 10-14 вв. был рыцарский доспех, а главная особенность рыцарского доспеха может быть сформулирована очень просто — неуязвимость.

Сейчас трудно представить себе неуязвимость, которой конник, закованный в кольчужный доспех, (а начиная с 1350-х, в сплошной), пользовался на поле боя. Достаточно сказать, что до конца 12 века на турнирах сражались в обычных доспехах обычным оружием. Послабления начались только в 1190-х годах. Бойцы начали сражаться затупленными мечами , а турнирное копье вместо острия обзавелось тупым концом, обычно в виде короны.

Прекрасным примером неуязвимости рыцаря служит битва при Гастингсе в 1066, обеспечившая норманам господство над Англией. В ней под Вильгельмом Завоевателе убили трех коней. Щит Вильгельма был изрублен в куски, доспех погнут в нескольких местах, погнут был и шлем. Но сам Вильгельм остался невредим.

Собственно, битва при Гастингсе и утвердила рыцаря как всесокрущающую боевую единицу, поменяв не только историю Англии, но и структуру ее общества. В битве при Гастингсе норманские рыцари на конях, в кольчугах и с мечами, смяли пеших англосаксов, сражавшихся топорами. «С этого момента на вершине холма Сенлак вооруженный всадник стал высшим орудием войны на протяжении трех столетий» — замечает Эверетт Оакшотт в своей The archeology of weapons.

Часто можно прочесть, что битва при Гастингсе была случайность и войско противника Вильгельма, англосаксонского короля Гарольда было утомлено в предыдущем сражении, в битве при Стамфорд Бридж, где Гарольд за пять дней до Гастингса разбил войска норвежца Харальда Хардрады, также претендовавшего на английскую корону.

Однако и дальше во время норманского завоевания Англии закованные в железо конники не встретили серьезного сопротивления. Более того: через пятнадцать лет, в 1081 г, битва при Гастингсе повторилась точь-в-точь, на другом конце Европы, на побережьи Адриатики, под Дураццо.

Тогда варяжская гвардия византийского императора, состоявшая, собственно из покинувших Англию после норманского завоевания и вооруженных топорами англосаксов, горя желанием отомстить, столкнулась с норманскими рыцарями Роберта Гвискара, завоевателя Апулии, Сицилии и Калабрии. Результат был тот же самый, что и при Гастингсе.

Неуязвим рыцарь был и в обычной жизни.

В 1170-м четверо рыцарей, желая услужить английскому Генриху II, убили ненавистного королю прелата Томаса Бекета прямо в соборе, переполненном сторонниками Бекета. Трое рыцарей наносили Бекету удары прямо в присутствии его слуг, духовенства, монахов, в то время как четвертый, Хью Морвиль, в одиночку удерживал мечом ревущую на площади толпу.

Эпизод этот заслуживает внимания не только тем, что четыре человека в полном доспехе остались безнаказаны посереди взбешенной толпы, но и тем, что перед убийством рыцари явились домой к Бекету, без доспехов, где потребовали от него снять отлучение с верных королю епископов.

Только получив отказ, они вышли во двор, и, как сообщает хронист, принялись надевать доспехи под тутовым деревом. К тому времени, когда они облачились и попытались войти в дом, тот был уже, естественно, заперт. Без доспеха рыцари побоялись убить Бекета внезапно и среди немногих домашних, в доспехе они не побоялись убить Бекета посереди разьяренной толпы.

В 1189 Ричард Львиное Сердце, подняв против отца мятеж, увлекся его преследованием. В спешке он забыл надеть доспех; Ричард уже настигал беглецов, когда один из спутников короля Генриха, Вильям Маршал, развернул коня и, склонив копье, ринулся к Ричарду. «Клянусь ступнями бога, — вскричал Ричард, — Маршал, не убивайте меня! Я без кольчуги!». «Убить вас? — был ответ Маршала, — это я оставлю Сатане». Копье Маршала вознилось в коня Ричарда; Генрих II скрылся.

Война как игра

Неуязвимость рыцаря привела к превращению войны в спорт. В очень жестокий вид спорта, вроде автогонок или прыжков с парашютом, в котором возможность потерять жизнь только придает пикантности ощущениям.

Рыцаря в доспехах было трудно убить, но его — благодаря самой физиологии человека — было легко взять в плен. На голове у рыцаря был большой железный горшок, который рассечь было трудно, а вот ударить по нему мечом, а лучше боевым молотом так, чтобы противник ушел в нокаут, — сравнительно легко. Легко было и выбить его из седла, а поднимался человек, вылетевший в доспехе весом в 20-25 кг из седла, не всегда быстро, и часто бывал дезориентирован.

В результате война превратилась в компьютерную стрелялку. Тот, кого выбили из седла и взяли в плен, платил выкуп — и вновь возвращался к началу игры.

Война превратилась в турнир, а турнир превратился в войну.

Здесь следует напомнить, что первоначальной формой турнира был не joust — привычная нам по кинофильмам сшибка на копьях, а melee — схватка двух команд, распадавшаяся обычно на серию индивидуальных поединков и точно копировавшая обстоятельства рыцарского боя. (Joust появляется с середины 13 века).

Иначе говоря, в 11-12 веке турнир был точной копией рыцарского боя и отличался от него только двумя обстоятельствами: во-первых, происходил в запланированном месте в запланированное время, во-вторых, на турнире было строжайше запрещено убивать коней.

Турнир был — военные учения с применением боевого оружия.

Так же, как и в бою, основной целью турнира было набрать себе как можно больше пленников с дорогим оружием и конями; так же как после боя, побежденные лишались оружия и коней; так же как после боя, они платили выкуп, и так же, как после боя победители после турнира пировали в одном шатре с побежденными, и от руководителя команды требовались совершенно те же самые качества, что от командира рыцарской армии: умение экипировать свою команду, внушить веру в лидерство и организовать боевое слаживание групп.

Правда, для того, чтобы проигравший оставался в живых, нужно было еще кое-что, кроме доспеха, а именно — набор правил, предписывавший щадить сдавшегося противника. Этот-то набор правил и назывался рыцарством.

Рыцарственность

В XIX веке, веке буржуазии, прогресса и массовых армий слово «рыцарство» вызывало скорее насмешку. Нелепый идеал, непрактичная донкихотовщина, — зачем щадить врага, когда можно убить его? Наверняка ничего такого и не было, а все это были красивые слова в глупых книжках.

Но самое поразительное в рыцарстве — это то, что рыцарское отношение к противнику существовало на самом деле.

В 1119, когда французский король Людовик Толстый и его союзник Вильгельм, внук Вильгельма Завоевателя, потерепели поражение от английского король Генриха I (дяди Вильгельма), то они на следующий же день получили обратно своих боевых коней, с великолепной упряжью и подарками.

Ричард Львиное Сердце приказал простить смертельно ранившего его арбалетчика; наследный принц Эдуард, будущий король Эдуард I, победив в поединке бунтовщика Алана Гурдана, простил его и приказал перевязать его раны, и победитель при Пуатье, Черный Принц, прислуживал в своем шатре побежденному им королю Франции и не сел за стол, пока не была подана вторая перемена блюд.

А вот еще одна примечательная история. За семь лет до Пуатье Черный Принц и его отец, Эдуард III, лично заманили французских рыцарей в засаду под Кале.

Обороной принадлежащего англичанам Кале руководил ломбардский наемник Америго де Павиа, и рыцарь из соседнего французского городка, Джоффруа де Шарни, решил его подкупить. Америго взял деньги, но и известил английского короля.

Дальнейшее, с точки зрения современной войны, выглядит необыкновенно. Во-первых, Эдуард III и его сын лично, во главе небольшого, чтобы не спугнуть французов, отряда, отправились устраивать им ловушку. Это было попросту опасно, и, действительно, во время боя французский рыцарь по имени Юстас де Рибмон чуть не убил Эдуарда III.

Французы попали в плен, Эдуард III и его сын, по обыкновению, лично прислуживали им за пиром, Юстас де Рибмон в знак уважения к его доблести был отпущен без выкупа, а автор всей затеи де Шарни был отправлен в Англию, где во время плена постоянно был принят при дворе и участвовал в турнирах.

Цезарь не прислуживал взятому им в плен Верцингеториксу, и самураю, попавшему в Японии в плен, участие в турнирах не грозило.

Вы возразите, что в вышеприведенных примерах рыцарственность ничего не стоила победителю: на исход битвы при Пуатье временная переквалификация принца в официанта не влияла. Но и это было не всегда так. Очень часто рыцарственное поведение влекло, казалось бы, тяжелые стратегические последствия.

В 1090 году сын Вильгельма Завоевателя, король Англии Вильгельм Руфус (Рыжий), осаждал замок своего брата Генриха. Как-то Вильгельм ввязался в стычку у самых ворот замка и был выбит из седла. «Стой, негодяй, — закричал Руфус, — я король Англии!» Воины Генриха остановились. Они тут же подвели королю свежего коня. «Кто спешил меня?» — грозно спросил король, «Я, — ответил один из них, — я принял вас, король, за простого рыцаря». «Клянусь Лукой, — вскричал король, — это был хороший удар! Вы станете моим вассалом, и я вознагражу вас за хорошую службу».

Все в этом эпизоде кажется нам невероятным: рыцари, которые почему-то упускают случай взять в плен или убить своего врага. Король, который обещает спешившему его рыцарю не лютую казнь, а награду: но между тем это реальный исторический эпизод, а не роман Кретьена де Труа.

Спустя сорок лет в Англии разгорелась гражданская война между двумя претендентами на престол: Стефаном Блуасским и императрицей Матильдой. В 1139 г. Матильда высадилась в Англии и сразу была осаждена Стефаном в замке Арундель. Хозяйка замка была готова выдать Матильду, но Стефан не только позволил Матильде со своими рыцарями покинуть Арундель, но и дал ей охранную грамоту до Бристоля.

Прошло еще немного времени, и тринадцатилетний сын Матильды, Генрих, высадился в Англии с отрядом наемников. Впоследствии Генрих станет великим королем, но в тринадцать лет он, увы, не стяжал достаточно авторитета. Его люди быстро взбунтовались, требуя оплаты. В отчаянии Генрих обратился за помощь… к тому самому королю Стефану, которого, собственно, он и явился свергать. Вместо того, чтобы воспользоваться беспомощным положением противника и уничтожить его, король Стефан заплатил солдатам.

Это обстоятельство, кстати, стоило трона его потомству. Через три года английские бароны заставили Стефана признать Генриха своим наследником, в обход сына самого Стефана.

А вот, для краткости, еще один пример.

В мае 1265 года лорд Эдуард, будущий король Эдуард I, сбежал из плена, в который его взяли мятежные бароны во главе с Симоном де Монфором после битве при Льюисе. При слове «Бегство из плена» нам обычно представляется что-то вроде героического побега Дантеса из замка Иф, но Эдуарду бежать было куда проще. Его плен заключался в том, что он пировал со своим тюремщиком Генрихом де Монфором (сыном Симона) и даже участвовал в охотах и конных прогулках. На одной из таких прогулок молодые люди затеяли скачки, чтобы определить, какой из коней — самый быстрый. Когда лорд Эдуард нашел самого быстрого коня, он вскочил на него и был таков.

Трудно представить себе арабских эмиров или японских самураев, ведущих себя подобным образом. Римские императоры не давали врагам в гражданской войне возможность беспрепятственного бегства, не давали сопровождающих соперникам и не держали в пленников в пятизвездочных условиях. Почему же средневековые рыцари поступали именно так?

В расчете на взаимность. Рыцарь щадил другого рыцаря в ожидании, что он будет пощажен сам.

В хрониках Фруассара описан занятный случай, имевший место после битвы при Оттерберне (1388), в которой шотландцы жестоко разбили англичан. В числе прочего шотландский рыцарь сэр Джеймс Линдсей ввязался в поединок с англичанином сэром Метью Редманом.

Дело происходило вдали от основного поля битвы и кончилось победой шотландца. После того, как сэр Метью Редман признал свое поражение, пленник и победитель… расстались. Сэр Джеймс Линдсей поехал по своим делам, взяв с сэра Метью Редмана обещание, что тот уладит свои домашние дела в Ньюкасле, а после этого явится в Эдинбург, и будет жить в плену, пока за него не заплатят выкуп.

Эпизод этот привлек внимание Фруассара вот почему: вместо шотландцев сэр Метью Линдсей напоролся на пятьсот английских рыцарей во главе с епископом Дарема, которые взяли в плен уже его.

В результате пленник епископа сэр Джеймс Линдсей прибыл вечером в тот же Ньюкасл, что и его пленник сэр Метью Редман, отпущенный им, чтобы уладить дела.

Фруассар повествует об их встрече так: «Как только епископ уехал, сэр Метью Редман отправился повидать своего хозяина, и нашел его в кабинете, в задумчивости у окна, и спросил: «Что, сэр Линдсей, вы тут делаете»? На что сэр Линдсей вышел из кабинета и поздоровался, и сказал… «Я думаю, что вам не будет смысла отправляться ко мне в Эдинбург и платить выкуп; думаю, мы обменяемся друг на друга, если епископу будет угодно».

И с этими словами два достойных рыцаря отправились вместе отужинать.

Еще раз повторяю: это сцена не из Вольфрама фон Эшенбаха и не из Томаса Мэлори. Это история из жизни. Один рыцарь берет в плен другого, и пленник просится домой, обещая через три недели быть у своего победителя. Победитель спокойно соглашается.

Представьте себе офицера Красной Армии, отпускающего пленного немца с обязательством вернуться в лагерь для военнопленных через три недели; или американского пехотинца, отпускающего под такое же обязательство пленного талиба. Это немыслимо, но для 14 в — это норма.

Норма эта коренится во взаимности. Рыцари щадят друг друга, чтобы в следующий раз быть пощажену самому. Рыцари платят выкуп, чтобы в следующий раз его получить.

Рыцарская война — это особый вид войны. Рыцари неуязвимы, но их неуязвимость — доспехи и конь — стоят очень дорого, и поэтому рыцари немногочисленны. Двести рыцарей — это уже солидное войско, четыре тысячи, как под Креси — огромнейшая армия.

В рыцарской войне нельзя быть полководцем, не будучи воином. Эдуард III и его сын не случайно ввязывались в стычки, скорее подобающие Джеймсу Бонду, Генрих V не случайно рубился под землей в минных ходах, — если король хотел вести своих людей, ему приходилось быть первым среди равных.

И, наконец, рыцарская война, как и рыцарский турнир — это бизнес. Рыцари, как и террористы, всегда брали выкуп. На турнирах и войнах зарабатывали, и тот же Фруассар с одобрением сообщает, что всего шотландцы на битве при Оттерберне на выкупах заработали двести тысяч франков. Рыцарский доспех — доспех, при котором впервые в истории человечества воина легче пленить, чем убить — позволяет зарабатывать деньги в ходе войны, превращенной в игру.

Разумеется, правила рыцарского поведения — то есть сохранения пленнику жизни и освобождения его за деньги — распространялись только на тех, у кого доспехи и деньги были.

Простолюдинов никто в плен не брал. Chevauchee — карательный рейд по вражеской территории, — с неизбежными массовыми изнасилованиями, вспарыванием животов беременных женщин, насаживанием на копья младенцев и т.д. был по тогдашним временам что-то вроде экономических санкций, и тот же самый Черный Принц, прислуживавший за столом взятому им в плен французскому королю, прославился именно своими мастерскими chevauchee.

Принц Эдуард простил мятежника Алана Гурдана, с которым он сошелся в поединке — но приказал повесить его спутников-простолюдинов.

Юстас де Рибмон, чуть не убивший короля Эдуарда III во время упоминавшейся выше засады под Кале, был отпущен без выкупа, а организатор засады Джоффруа де Шарни стал своим при английском дворе. Но вот, когда спустя несколько лет, французы взяли в плен наемника Америго де Павиа, ни турниров, ни пиров ему не светило: ему отрезали пятки и вырвали язык, после этого его повесили, отрубили голову и четвертовали.

И уж совсем примечательная история произошла в 1370 году, когда Черный Принц захватил Лимож, чей епископ изменил ему и «сделался французом», как тогда говорили. Чтобы отомстить епископу, в Лиможе вырезали три тысячи человек. Сам епископ был при этом прощен.

Среди всех разновидностей войны в истории человечества всегда самой беспощадной, самой самоубийственной был мятеж. Подножия всех тронов мира — и на Западе, и на Востоке — устланы трупами убитых отцов, братьев и сыновей, не говоря уже о дядьях и племянниках.

Редкий византийский император не убил своего предшественника. Константинопольские султаны, взойдя на трон, первым делом убивали собственных братьев. Императрица Ирина ослепила сына, Петр Первый — убил. Вестготские короли, длинноволосые Меровинги и русские Рюриковичи резали друг друга.

И только в 9-14 в. в Европе, с воцарением рыцарского доспеха, мятеж — как и война, и турнир, — стал разновидностью игры. Привычным и безнаказанным времяпровождением знатных сеньоров.

Вильгельм Завоеватель — незаконнорожденный сын герцога Нормандии Роберта Дьявола, умершего, когда Вильгельму было семь лет — воевал с мятежными баронами с 14 лет. В 19 лет очередные заговорщики собрались убить Вильгельма на охоте, и он спасся только тем, что, разбуженный шутом, вскочил ночью на лошадь и скакал, не останавливаясь, до самого Фалеза. Мятежи — серьезные, ожесточенные, с осадами и битвами, происходили каждые два года, но Вильгельм всегда сохранял жизнь побежденным: единственным норманнским мятежником, который когда-либо погиб (в тюрьме) был Неель де Сен-Совер.

Ги де Брионн, замок которого Вильгельм осаждал три года, был изгнан в Бургундию, граф Авранш лишился своих владений, но сохранил жизнь, дядя Вильгельма, Вильгельм д Арк, поднявший восстание, тоже были пощажен и даже вместо прежних конфискованных земель получил новые.

После смерти Генриха I в Англии разразилась междоусобная война между императрицей Матильдой и Стефаном Блуаским. Королевство было разорено полностью, но ни одной из противоборствующих сторон не пришло в голову ни казнить, ни убивать баронов, воевавших на противоположной стороне.

Родственники короля Генриха II непрестанно воевали против него. Первым восстал брат. Потом два старших сына — Генрих и Джоффри, потом третий сын — Ричард Львиное Сердце. Все они ничуть не пострадали, так же как и Хью Мортимер, едиственный барон, который отказался признавать Генриха II королем, и против которого Генрих по восшествии на престол отправился с целой армией. Как только Хью принес оммаж, он сохранил все свои земли.

При короле Генрихе III сыновья одного только Вильяма Маршала восставали против короля три раза. Брат Генриха III, Ричард Глостер, восстал на короля по той уважительной причине, что король, не спросясь Ричарда, отдал замуж их сестру за соблазнившего ее Симона де Монфора.

Я вряд ли преувеличу, если предположу, что большинство моих читателей думает о средневековье как о мрачном времени тотальной жестокости, квалифицированных казней, убийств и пыток.

Знать восставала и в раннем Средневековье, — и у вестготов, и у лангобардов. Но только после создания Каролингской империи и появления настоящего феодализма, как «типа социальной организации, созданного для производства и поддержки кавалерии» (Гейнрих Брюннер), правитель де-факто потерял право казнить восставшего вассала, — потому что иначе в будущем ему бы некого было вести в битву.

Чтобы удивительность и необычность такого поведения стала ярче, перенесемся, для сравнения, в иную эпоху или иную культуру.

Китай, II век н.э, эпоха Троецарствия, по крайней мере, так, как она описана в романе Ло Гуаньчжуна, не являющегося строго историческим источником, но являющегося бесценным источником кутюмов, обычаев и отношений. Сюнь Цюань, правитель царства У, думает, как ему уничтожить правителя Шу Лю Бея, — и советник подает ему мысль: а вы пригласите его жениться на вашей сестре, и убейте во время свадьбы.

Другой пример из другой культуры и другого времени: 1817-год, Афганистан. Шах Махмуд и его сын Камран посылают Вазир Фатех Хана наказать правителя Герата.

Правитель Герата наказан, и после этого сын шаха, прибыв в Герат, устраивает в садах угощение для победителей. Во время пира по знаку, данному Камраном, на Вазира напали. Его ослепили; затем один из присутствующих отсек ему ухо, затем другое. Третий палач отсек нос; Вазиру отрубили руки, ноги, отрезали бороду. Официальным поводом гнева шаха Махмуда послужило то, что при разграблении Герата был тронут гарем мятежного правителя, а одна из жен мятежника приходилась племянницей шаху Махмуду.

Это было совершенно немыслимо: послать какого-нибудь герцога Глостера или графа Нортумберленда в поход на шотландцев и, после одержанной победы, заманить его на пир и отрубить руки и ноги, придравшись к первому попавшемуся предлогу.

Это поведение, такое «выгодное» в рамках китайской или афганской модели, в рамках европейской модели оказывалось невыгодным, потому что оно совершенно подрывало легитимность монарха.

Великая хартия вольностей

Как я уже сказала, первые сто тридцать лет норманской власти в Англии — это период удивительной взаимной вежливости королей и мятежников. Мятежники возвращают королям коней; короли предоставляют мятежникам почетный эскорт; Ричард Львиное Сердце прощает своему брату Иоанну Безземельному самые мерзкие интриги.

Казнить мятежника в те времена было так же немыслимо, как сейчас американскому президенту после выборов немыслимо казнить своего проигравшего соперника. Такая казнь подрывала, а не укрепляла легитимность власти.

Однако понятно, что такое положение, в силу человеческой природы, не могло продолжаться бесконечно долго. Рано или поздно в череде правителей должен был найтись ничтожный и слабый человек, испытывавший иллюзии относительно своего всевластия и принимавший собственную жестокость за силу.

Таким королем стал младший брат Ричарда, Иоанн Безземельный.

Иоанн Безземельный был отвратительным, по всем меркам, правителем.

Он стал торговать правосудием; он полез со своим членом под любую юбку, которая подвертывалась под руку, обижая и жен баронов, и их дочерей; он продавал руку богатых наследниц тем, кто давал больше денег, (а богатые наследницы и их земли в то время составляли золотовалютный фонд королевства, из которого за верную службу вознаграждали лучших вассалов, и действия короля нарушали всяческие нормы). Он проиграл войну на континенте и утратил Нормандию, и, наконец, и это было самое главное — Иоанн Безземельный начал убивать.

Своего четырнадцатилетнего племянника Артура Бретонского он задушил собственными руками. Затем Иоанн обрушился на тюремщика Артура, Вильяма де Браоза, вероятно за то, что де Браоз отказался быть убийцей. Де Браоз сбежал во Францию, а его жену и сына заморили голодом: когда темницу, в которую их бросили, открыли, на руках мертвого мальчика нашли следы зубов: его обезумевшая мать пыталась грызть труп.

По меркам Китая, Афганистана, Японии, Персии, Римской империи и вообще практически любой династии любой эпохи и любой страны, поступки Иоанна были разумной нормой.

Для англо-норманской знати такое поведение было неприемлено, и ответом Иоанну была Первая Война баронов и Великая Хартия Вольностей, подписанная в 1215-м на Рунимедском лугу.

Великая Хартия Вольностей не навязывала королю никаких новых правил: она кодифицировали правила, соблюдавшиеся его предками, и, в числе их, прямо оговаривала право баронов на восстание. Бароны должны были выбрать из своей среды 25 человек, следящих за соблюдением Хартии, и ежели последняя будет нарушена, то эти двадцать пять «вместе с общиной всей земли» имели право восстать против короля «и понуждать и теснить нас всеми способами, которыми только могут, т о есть захватом замков, земель, владений, и всеми другими способами, какими только могут, пока это нарушение не будет исправлено согласно их решению».

Иоанн Безземельный скоро умер. Его наследником стал его малолетний сын, Генрих III. Генрих III сохранил корону во время малолетства и чуть не утратил ее в 1264-м году, когда бароны, возмущенные его самоуправством, воспользовались своим правом, закрепленным в Великой Хартии Вольностей, и начали Вторую войну баронов.

Результатом Второй войны баронов стало то, что в парламент, существовавший к тому времени уже лет двадцать, как некий совет знати, ограничивавший произвол короля, вошли представители вольных общин. Английская знать и английская буржуазия объединились против королевского произвола.

С тех пор королевская власть в Англии перестала быть абсолютной и стала результатом сложного динамического равновесия между королем и баронами.

Если король был харизматичен и воинственен, как Эдуард I или Эдуард III, то он мог рассчитывать на поддержку баронов и парламента. Если король был жесток, тираничен и слаб, как Эдуард II и Ричард II, он терял власть и жизнь.

Примечательно, что и Эдуард II, и Ричард II были геи. С их сексуальными пристрастиями бароны бы еще и смирились, но в обоих случаях молодые короли передали всю полноту власти своим "мужьям" Пьеру Гавестону в случае Эдуарда II и де Веру в случае Ричарда II.

Бедолага Эдуард любил так искренно и сильно, что даже на собственную коронацию, фактически соединенную со свадьбой, украсил шатер сплетенными гербами не себя и своей супруги Изабеллы, а гербами своими — и Гавестона, а заодно передал Гавестону все драгоценности, предназначавшиеся невесте. Брачную ночь король тоже провел с Гавестоном, для совсем уже непонятливых.

Так или иначе, в обоих случаях бароны восстали — и не против короля, а именно против фаворитов. Гавестона казнили, де Вера изгнали. В обоих случаях это не было произвольным бунтом одного, хоть сколько-нибудь могущественного вельможи, это было именно коллективное возмущение лордов, которые так и назывались — Lord Ordainers в одном случае, Lord Apellants в другом.

В обоих случаях король после первого восстания потерял любовника, но не трон. В обоих случаях король, потерявший любовника, начал мстить, убивая без закона пэров королевства. В обеих случаях это стоило ему второго восстания, короны и жизни, и примечательно, что в обеих случаях мятежники высаживались на английской земле с ничтожным отрядом, тут же раздувавшимся до огромных размеров.

Английский король в 14 в. не больше мог ни с того ни с сего оттяпать голову английскому графу, чем американский президент — не с того ни сего посадить в тюрьму Билла Гейтса. Если это происходило, то последствия для короля были самые трагические.

Этот сложный симбиоз короля и знати пришел в упадок только во время войны Роз, когда количество крови, пролитой за тридцать пять лет, смыло почти все понятия о рыцарстве и чести. Династия Тюдоров, пришедших после войны Роз к власти, была ближе все к абсолютной монархии, насколько ее знала Англия. Но даже и при ней сохранился парламент, и 1640 год — когда, когда английский парламент осудил и сверг короля был не столько «первой буржуазной революцией», как нас учили в школе, сколько возобновлением в новом времени старых английских традиций.

Именно эти традиции ограничения власти — куда больше, чем пресловутая протестанстская этика — заложили основы открытого общества. Права человека выросли из прав рыцаря. Только средневековая Европа знала турнир — и только она же завела себе парламент.

Если рыцарь в его броне был так уж неуязвим и непобедим, то почему аналогичным доспехом не обзавелись и другие общества?

До 5-8 вв. н.э. ответ был очевиден: потому что до этого времени человечество не знало стремян. Без стремян тяжеловооруженный всадник теряет три четверти преимуществ. Он не может сражаться тяжелым копьем, которое он держит в одной руке, уперев копье в выемку на щите (удар такого копья выбьет из седла его самого), и рискует вывалиться из седла, промахнувшись мечом.

Стремя появилось в Китае в 5 в. н.э, оттуда, через азиатские степи, пришло в Иран, отткуда было заимствовано в конце 7 в. арабами (первоначальные арабские завоевания совершались без стремени) и пришло в Европу после битвы при Пуатье. Во всяком случае, в 732 г. Карл Мартелл сражался с арабами при Пуатье еще пешим, а уже в 758 г. его сын Пиппин требует у саксонцев, вместо дани скотом, дань конями.

Значение стремени было прекрасно показано Линном Уайтом в его эпохальной статье Stirrup, Monted Schock Combat, Feudalism, and Chivalry, которая, собственно, и посвящена тому, как Каролинги «полностью поняли военные возможности, присущие стремени, и с его помощью создали новый тип войны, поддерживаемый новой общественной формацией, которую мы называем феодализмом".

Однако что, например, мешало перейти к рыцарству, к примеру, тому же Китаю?

Он был неуязвим против пеших англосаксов с боевыми топорами. Он был неуязвим против голоногого крестьянина с серпом и цепом и против необученных горожан, как под Касселем, где в 1328 году 2500 французских рыцарей разметали по полю 15 тыс. фламандских горожан, вооруженных с бору по сосенке.

Но существовала масса способов обратить главный плюс рыцаря — тяжесть доспехов, даровавшую ему неуязвимость, в его главный минус.

Рыцаря могли разбить легкие конные лучники, как это случилось в 1187 под Хаттином, где лучники Саладина издали расстреливали рыцарей, гибнущих от жары и жажды в своих раскаленных на солнце доспехах, — и легко скрывались от преследования на более быстрых конях. Вся история латинского Иерусалимского королевства — это история стратегического поражения тяжеловооруженного рыцаря от легкого арабского конника.

Рыцари Иерусалимского королевства не могли этого не видеть — но они никогда не сделали попытки заменить немногочисленное рыцарское войско многочисленной легкой конницей, потому что такое военное решение было бы гибельно для рыцарства как сословия. Исчезла бы непокорная знать, диктующая свои условия иерусалимскому королю. Осталось бы массовое войско восточного деспота.

Рыцаря мог подстрелить длинный лук, как это постоянно случалось с английскими рыцарями в Уэльсе, за что, собственно, английская знать и не считала валлийцев за людей. Ведь рыцарская война — это сшибиться с противником на полном скаку, выбить его из седла и получить выкуп, а тут, вообразите — едешь по каким-то болотам, и в тебя из-за коряги прилетает стрела: вместо войны как игры унизительная смерть, и никакого выкупа и веселья.

Рыцаря мог отразить несокрушимый строй пехотицев, ощетинившийся пиками, — швейцарские пикинеры или шотландский «шильтрон», как в битве при Бэннокберне. Конь вообще физиологически не способен атаковать ошетинившиеся острия, — тут все дело в том, чтобы держать строй, а для этого нужна отличная подготовка и твердая воля. Такие пикинеры, набранные из свободных, но бедных людей, не обладающих средствами для покупки рыцарской справы, особенно часто водились в горах: в Шотландии и в Швейцарии.

Англия, всегда имевшее сильное сословие свободных людей, усвоила уроки своих валлийских и шотландских компаний. Со времени Эдуарда I лучники стали интегральной и отборной частью английской армии, и они расстреляли шотландский «шильтрон» издалека в битве при Фолкирке (1298), как они потом расстреливали французских рыцарей при Креси, Пуатье и Азенкуре.

А вот французы за 69 лет, прошедших от Креси до Азенкура, так и не завели себе лучников: ведь появление длинного лука означало появление целого сословия свободных людей, которые были воинами, но не были при этом рыцарями. Французские рыцари предпочитали проигрывать битвы, но не менять социальной структуры общества.

Еще одним способом борьбы против конного рыцаря была секира. Она появилась куда раньше швейцарской пики, и, и в отличие от пики, годилась для индивидуального применения.

Секира, глефа, алебарда, гизарма, или любое другое оружие с длинным древком и комбинированным наконечником, была идеальным оружием против тяжеловооруженного всадника: крючок с одной стороны секиры позволял цеплять коня за ноги, топор с другой ее стороны рубил коню ноги, длинное древко позволяло в этот момент оставаться вне зоны досягаемости меча всадника, а пока оглушенный рыцарь лежал на земле, шип на конце секиры позволял нанести ему сокрушительный удар.

Секира была хорошо известным оружием на Востоке. Нагината была одним из излюбленных видов вооружения самураев с глубокой древности, в романе «Троецарствие» любимым оружием одного из персонажей, буйного Люй Бу, является именно секира. Секирой швейцарского крестьянина в 1477 году был убит герцог Бургундии Карл Смелый, в битве при Босворте секира снесла затылок Ричарда III.

При Куртре (1302) недисциплинированная рыцарская конница была разбита вдребезги ощетинившимися алебардами фламандскими бюргерами, в 1314 шотландский «шильтрон» разбил англичан в битве при Бэннокберне, в 1315 г. при Моргартене вооруженные алебардами швейцарцы устроили в горах засаду немецким рыцарям во главе с герцогом Леопольдом, и, наконец, при Креси в 1346 г. несколько тысяч французских рыцарей полегло от английских лучников.

Куртре, Моргартен, Бэннокберн и Креси показали, что рыцарский доспех, в сущности, перестал был военно-функциональным внутри самой Европы, а не где-то на Востоке. Против крестьяна с серпом он был эффективен, против викингского топора, против необученного ополчения, против разрозненных пеших — да. Но против хорошо обученных простолюдинов, с пиками и алебардами, умеющих держать строй, и против защищенных лучников, он перестал быть эффективен, причем задолго до массового применения огнестрельного оружия, особенно при реке, дожде, крутом склоне и болоте.

Казалось бы, военная логика гласила, что рыцарский доспех должен стать более легким, начать эволюцинировать в ту же сторону, что и японский самурайский доспех, который никогда не был настолько тяжел, чтобы превратить своего хозяина при падении с лошади в беспомощно барахтающегося в грязи железного истукана. Но феодальная логика пошла в другом направлении: рыцарский доспех стал еще тяжелей.Вместо того, чтобы увеличить свою подвижность, правящая рыцарская верхушка Европы увеличила свою неуязвимость. Сразу после Креси, в течение буквально десятилетия, лет кольчужный доспех был заменен сплошными коваными латами.

Из всего вышесказанного вытекает одна простая вещь. Несмотря на всю свою первоначальную эффективность, рыцарь вовсе не был идеальным способом выигрывать битвы. Преимущества тяжеловооруженного конника были относительны. Но вот чем быстро стал рыцарь — это образом жизни и способом управления страной.

Этот образ жизни доминировал настолько, что люди, его ведшие, не могли отказаться от него даже в условиях, когда он привоводил к прямой военной неэффективности: как французы после Креси, крестоносцы после Хаттина, немцы после Моргартена.

Основной особенностью этого образа жизни было то, что война — частная война, война против своего соседа и своего сюзерена — при нем стала спортом. Времяпровождением. Развлечением для скучающих в своем замке сеньоров. В очень короткое время мятеж стал развлечением, а потом и правом скучающих родственников короля и его вассалов. Карать за него стало как-то неприлично, а в конечном итоге — и невозможно. Рыцарь был уникальной военной единицей, вмешательство нескольких рыцарей могло изменить ход боя, и человека нельзя было сделать рыцарем, просто обрядив в доспехи и дав ему в руки копье, рыцарство требовало многолетней, с младых ногтей, тренировки. Со своенравием таких боевых единиц приходось считаться. Если бы Вильгельм Завоеватель перевешал бы всю свою знать за мятежи, ему не с кем было бы завоевывать Англию.

На самом деле по всей Европе феодальная знать пыталась ограничить власть королей, но обыкновенно вместо сложного динамического равновесия дело кончалось или абсолютизмом, или анархией.

Королевство обеих Силиций, так же как Англия, возникло в результате норманского завоевания, и парламент в нем образовался даже еще раньше, чем в Англии. Он был созван завоевателем Сицилии графом Рожером Отвилем за четыре года до смерти, в 1096 году, однако Сицилия и Южная Италия слишком долго находились под влиянием Византии и довольно быстро превратились в централизованное государство.

Латинское Иерусалимское королество, хотя и не имело официального парламента, на деле было идеальным рыцарским государством, где бароны выбирали короля, смещали его, безнаказанно убивали на ступенях его трона его любимцев, и — в том случае, если королевская власть наследовалась через вдову или дочь, указывали женщине, с кем ей развестись и на ком жениться. Из-за этого-то Латинское Иерусалимское королество погибло.

В Германии центробежные тенденции выбирающей короля знати разорвали страну на части; в Испании, наоборот, победила централизация, и совсем, конечно, интересный пример представляет история Франции, прежде всего потому, что в 12 в отдельных «Англии» и «Франции», в сущности, не было. Обе территории состояли в постоянно меняющемся симбиозе, управлялись знатью, говорившей по-французски, и, собственно, у истоков английского парламента стоял лидер Второй войны баронов, зять короля Генриха III, авантюрист, фанатик и скупец француз Симон де Монфор.

Однако в то же время, когда в Англии бароны ограничили своеволие короля, во Франции король ограничил своеволие баронов. Симон де Монфор создал парламент в Англии, но не во Франции.

Вы уже поняли, к чему я веду. Система правления, при которой отдельные командиры определяли, будут ли они сражаться, и если да, то на чьей стороне, при всех ее долгосрочных стратегических преимуществах, мало способствовала выживанию государства в эпоху хронических войн.

На самом деле даже это не совсем так: гораздо точнее сказать, что Англия заплатила за свой парламентаризм очень высокую территориальную цену.

Англия утратила все владения на континенте, которые еще во времена Генриха II значительно превыщали размером упорядоченностью и доходом домен французских королей, и не будет преуменьшением сказать, что главным врагом английских королей во время Столетней Войны был английский парламент. Все, что они неизменно выигрывали на поле боя, они столь же неизменно теряли, когда парламент отказывался предоставить новые ассигнования на войну.

Однако это различие в социальных институтах подчеркивает сходство в характерах. Представление знати о себе, как о единственно свободном сословии далеко пережило рыцарскую вольницу, и к 18-19 в дворянская честь, дуэль и свобода были главное, что отличало абсолютисткие монархии Европы от тоталитарных монархий Востока.

Отвечая на вопрос, что, собственно, отличало Европу от прочих частей земли — от арабского мира, Японии, Индии, или Китая, от Византии, даже от Рима, — современные историки обычно говорят о духе Просвещения, о буржуазии, науке, прогрессе, третьем сословии, уважении к правам собственности, и пр.

Оно все так. Но основной социальный институт, обеспечивший Западу преимущество, называется парламент, и он был создан задолго до прогресса, науки и промышленной революции. Он был создан баронами, недовольными тем, что Иоанн Безземельный задушил своего племянника, и фанатичным, жадным, высокомерным Симоном де Монфором.

Он был создан рыцарями, которые не слыхали о науке, презирали ремесло и торговлю, поголовное уничтожение чужих крестьян считали чем-то вроде экономических санкций, а наживу полагали органической частью войны, беря, как террористы, выкуп за пленников.

И — вдумайтесь — это поразительный момент.

К XIII веку государство — в той или иной форме — существовало уже свыше 4 тыс. лет. Бесчисленные государства, империи и династии сменяли друг друга. Свободные и самоуправляющиеся города Шумера были завоеваны и обращены в пыль Саргоном Аккадским; аккадское царство сменилось вавилонским, потом персидским. Свободные города Греции были завоеваны сначала Филиппом Македонским, потом Римом.

Римская республика превратилась в империю и погибли под ударами варваров; Китаем правили чиновники, Индией — высшие касты, Японией — сегуны, в Египте сменяли друг друга султаны, вышедшие из военных рабов — мамлюков. Из за все это время — ни в одной стране и ни в одной эпохе — не было создано института представительного правления.

Народные собрания были, — в Междуречье, в Индии, потом в Греции — но они правили городами или небольшими сообществами, как тинг в Исландии. Выборы короля были — вестготы, вандалы, франки, все их короли долго были выборные. Были и советы при королях. Но парламента — или аналогичного институт — не было.

Во всем мире во все эпохи влиятельный военный всегда пытался стать правителем. И только в средневековой Европе военная знать, вместо того, чтобы правителем стать, попыталась его ограничить.

И есть еще один социальный институт, которого (так же, как и парламента) вы не встретите ни в воинственной Японии, ни в воинственной Персии, ни в воинственном Афганистане.

Это рыцарский турнир.

А появление турнира, в свою очередь, стало следствием уникальной особенности военно-технической эволюции Европы, известной как рыцарский доспех.