Главный редактор сказал: «Завтра пойдешь к 14 часам в Госдуму». Я закричала в ужасе: «Нет! Ни за что! Лучше буду полы по всей редакции мыть». — «Мой», — получила в ответ.

Оказалось, мне вовсе не надо общаться с депутатами. Совсем наоборот. Перед Госдумой будут одиночные пикеты правозащитников Людмилы Алексеевой, Сергея Ковалева, Валерия Борщева и Льва Пономарева против нового законопроекта.

Так вот: пятница, 14 часов, здание Госдумы.

Людмила Михайловна Алексеева в летнем платьице (благо ливень еще не начался) села на складной стульчик и, развернув плакат, подняла его высоко над головой.

Она молчала. Просто молчала. Маленькая бесстрашная женщина восьмидесяти семи (она свой возраст не скрывает) лет. Великая наша правозащитница.

Мимо шли люди. Почти все останавливались. Расспрашивали журналистов, что происходит. Журналистов было очень немного. В основном телевизионщики — совсем юные. Прохожие говорили им: «Ну вы все равно это не покажете, да? Ну разве только «Дождь»… И, может, еще РЕН ТВ».

Когда я шла на этот пикет, думала, там будет толпа. Я не люблю толпу и боюсь ее. (Хотя как-то на оппозиционном митинге, куда пришло множество народа, одна моя приятельница, врач по профессии, огляделась и воскликнула мечтательно: «Я хочу жить среди этих людей».) Толпы у Госдумы не было. «Ну это если б Киркоров где-то встал — там была бы толпа», — сказал кто-то. Но Киркорова вряд ли интересует этот новый законопроект.

А между тем суть его поразительна: он разрешает применять физическую силу и спецсредства (включая дубинки и электрошокеры) к заключенным не только в случаях угрозы физической безопасности сотрудников или других лиц (как это было раньше), но и, например, в любых случаях нарушения распорядка. То есть по любому поводу!

За два часа до пикета Людмила Михайловна Алексеева объясняла мне: «Вот у вас пуговица неправильно застегнута или вы не так посмотрели на начальника колонии, ну ему показалось, что вы не так как-то на него посмотрели, — и все! Это уже нарушение распорядка! И за это к вам можно применить силу! Это ж что такое? По закону теперь будут творить беззаконие?! Три раза в абсолютно разных местах и с большим интервалом во времени сами работники колоний доверительно рассказывали мне, что примерно одна треть зэков сидит у нас ни за что. Им-то зачем врать? Они все видят и знают. Изнутри. Тех же предпринимателей засаживают с целью вымогательства… А ведь еще «болотники» сидят… И я решила, что если сейчас, немедленно не сделаю против этого нового законопроекта что-то такое, сверх того, что обычно делаю, — то не прощу себе этого никогда. Поэтому выхожу на пикет».

Людмилу Алексееву в одиночном пикете сменяет Лев Пономарев. Потом объясняет: «По этому законопроекту: если заключенный днем сел на кровать — его уже спокойно и по закону можно избивать дубинками или применять электрошокер. Вот — если закон будет принят — на абсолютно законных основаниях. Я точно знаю, что подавляющее большинство акций протеста заключенных в колониях носит мирный характер. Обычно они или выходят на крышу, или стоят на плацу. Не нападают на администрацию. Просто требуют соблюдения своих прав. А примут депутаты новый закон — а депутаты этой Госдумы готовы голосовать за что угодно, — и любое протестное, самое мирное стояние на плацу или крыше легко и безнаказанно топится в крови заключенных».

Этот законопроект находился на экспертизе в правительстве с сентября прошлого года. Тогда правозащитники подняли шум. И показалось: об этом законопроекте забыли. Но нет — не забыли.

«Вчера я случайно узнал о нем из газет. А дело еще в том, что без экспертизы Совета по правам человека при Президенте РФ и Уполномоченного по правам человека он не должен был вообще попасть в Госдуму. Нужно остановить принятие этого закона! Для этого прежде всего надо добиться экспертизы Совета по правам человека при Президенте РФ и Уполномоченного по правам человека. Уверен, после этого из законопроекта все самое вопиющее уйдет».

Лев Пономарев говорит, что особой строкой в законопроекте прописано снятие с сотрудника колонии, например, ответственности за причиненный вред здоровью и имуществу того, к кому применена сила и спецсредства. То есть можно покалечить или убить человека, и ничего никому за это не будет.

«За последние годы в колониях случилось несколько крупных акций неповиновения. Постоянно происходят мелкие. Сегодня, например, нам сообщили, что во время этапа вскрыли себе вены заключенные, которых перевозили из Вологды в Карелию. Зэки знали, что везут в пыточные зоны, где их ждут нечеловеческие мучения. Кто-то должен остановить депутатов в принятии этого закона. Может быть, Вячеслав Володин, который отвечает за внутреннюю политику в России».

Валерий Борщев с плакатом вначале тоже стоит молча. С журналистами общается позже: «Насилие в зонах не узаконивать надо, а бороться с ним. И власть первая должна это делать. Если новый законопроект будет принят — власть получит неуправляемую зону, которая чрезвычайно, патологически опасна. И не только для тех, кто сидит на зонах, — для власти тоже».

Известно: именно те, кто отравляет жизнь людям, требуют признать, что она прекрасна. Тем более если отравлять жизнь можно анонимно. Кто авторы этого законопроекта? Почему не объясняются с обществом? Под каким конвоем им пришло в голову то, что они изобразили в своем новом законопроекте?

Не помню, кто сказал: «Как справедливо судить о государстве? Лучше всего — на основании его судебной системы».

И по определению в странах, где граждане боятся за свою жизнь в тюрьме, страшно жить и на свободе.

Сергей Адамович Ковалев — гигант. Совесть любого времени. Даже самого бессовестного.

Сергей Ковалев сначала сел на стульчик, а потом встал. Держал плакат перед собой. Молчал. А потом мы с ним долго разговаривали. Телевизионщики уже давно все разбежались, а мы все говорили и говорили.

«Когда был диссидентом, то и я, и мои друзья не пеклись о благе народа. Я делал то, что делал, по одной-единственной причине: чтобы мне не было стыдно. Из чисто эгоистических соображений, понимаете?»

Ковалев, когда в брежневщину был сидельцем, режим (или распорядок) нарушал постоянно. Мог выйти на крыльцо барака в тапочках — что категорически запрещалось. Или вообще уйти пить чай в другой барак. Не снимал шапку при встрече с лагерным начальством. («Ковалев! Вы почему шапку не снимаете?» — «Не хочу!»)

«И, знаете, мне это сходило с рук. Если не было «заказа» от КГБ продлить срок. Ну а если был «заказ» — оформляли протокол, определяли в ШИЗО. Но чтоб вот так, сразу дубинкой по голове или электрошокером — нет, такого не было».

Спрашиваю Сергея Адамовича: верит ли он, что их одиночные пикеты могут что-либо изменить?

Человек науки Ковалев отвечает мне на этот вопрос так: «Вы знаете, что такое фазовый переход? Это когда вы переохлаждаете воду, и она у вас становится чуть ниже нуля. А потом бросаете в эту воду микроскопический кусочек льда, вот совсем-совсем микроскопический — и все! Вода становится льдом».

Я хочу спросить Ковалева об Андрее Дмитриевиче Сахарове, с которым он был дружен, а Сергей Адамович опережает мой вопрос и сам заговаривает о Сахарове.

«Когда Сахарова однажды, еще при СССР, спросили, верит ли он в скорое появление у нас гражданского общества, он отвечал, что в совсем скорое — не верит. А после паузы добавил: «Но крот истории роет незаметно».

Каждый режим в конце концов становится «прежним режимом». Так было с СССР. Так будет всегда.

Но истина проста: продлевать человеческую жизнь можно, только если при этом сокращаются мучения.

Никто из депутатов к правозащитникам, стоящим в одиночном пикете, так и не вышел. Да никто и не подозревал, что выйдут.

«Им не болит», — сказала старушка, проходя мимо Госдумы.