Есть кто живой?

Рано или поздно это следовало признать: читатель умер. Искренний, нерасчетливый и одухотворенный читатель умер в девяти случаях из десяти. Находится в состоянии клинической смерти или и вовсе необратимо скончался в каждом из нас.

Если вдуматься, смерть читателя была предсказуемой. В ней просматривается скрытый трагизм природных явлений — рано или поздно, лист опадает, дерево усыхает, юноша превращается в старика, перевязанные бечевкой книги выносятся к мусорным бакам. Беспорядок и бескультурье торжествуют, — такой эту вселенную задумал Бог. Ему нравилось, чтобы со временем все истончалось, утрачивалось, рассыпалось в пыль, предоставляя пространство для чего-то совсем другого. А значит, закон распада и умирания придется принять как часть задумки, по которой работает Вселенная. И в смерти читателя, при желании, тоже можно найти множество позитивных сторон. Например, одним из последствий массовой смерти читателя является то, что осиротевший автор обретает абсолютную свободу. Раз в современном мире книга на глазах превратилась в малотиражный, устаревший и мало что меняющий хлам, писатель может вытворять все, что душе угодно. Нет границ и нет правил для написания книги, кроме представления автора о прекрасном. Кроме желания писателя рассказать историю, которой ему самому всегда не хватало. Кроме потребности автора увековечить свою боль, свою любовь, свое отчаяние. Кроме попыток растревожить и растормошить мертвеца всеми мыслимыми и немыслимыми приемами. К тому же, зачастую именно такие попытки оказывались и оказываются обреченными на успех.

Писатель Илья Данишевский действует в рамках абсолютной свободы. Его книга «Нежность к мертвым» — это одновременно и роман, и сборник рассказов, и театральное действо. Возможно, на самом деле, это и не книга вовсе, а темная мистерия или многостраничная инициация.

От главы к главе, от рассказа к рассказу здесь выстраивается впечатляющий, гигеровски-демонический иконостас историй. Которые одновременно привлекательны и омерзительны. По большей части это портреты пресыщенных душ, картинки их неторопливого и жеманного существования. Это изящные и жестокие истории мужчин и женщин, которые ищут запретных наслаждений, мечутся в своих фантазиях, маются в своей пустоте, блуждают по коридорам выдуманных ими самими домов и мистических городов. Каждый рассказ — маленькая драма, театральное действо, история болезни с безжалостным, вызывающе-физиологичным исследованием интимной жизни героев.

Фантазия и реальность перепутываются и переплетаются здесь неразрывно, неотделимо. Кроме того, эта проза пронизана аллюзиями на все, что только и кажется опасным и в то же время подлинным в литературе. В этой книге вполне умышленно создается невероятная концентрация Пруста. Кажется, в текст добавлена теплая кровь Рэмбо, Бодлера, Готье, Лотреамона, Гофмана, Майринка, Джойса, Кафки. «Нежность к мертвым» и произведения перечисленных писателей — сообщающиеся сосуды, перетекание которых производится на уровне ритма, метафор, персонажей. В итоге книга получилась на удивление концентрированной вещью в себе. Это практически экстракт множества других текстов, вытяжка литературного модерна, каким он только и мог возродиться из пепла, без отточий, во времена абсолютной утраты невинности, пресыщения и отчаяния.

Рассказы опоясывают неуловимые сквозные линии, которые проявляется ближе к концу книги. Неслучайно в эпилоге героиня носит имена всех героинь. Ведь они, персонажи разрозненных историй, в конечном итоге лишь разные воплощения одной единственной вечной женщины, беспощадный женский гештальт, выдуманный самой природой, запускающий колесо Сансары. Женщины, испытывающей вечную боль, вечный голод, вечное несоответствие достижимого и желаемого. В вымышленной жизни героинь, в их ненасытной фантазии действует герой-фантом, тайный желанный любовник, который к концу книги оформляется, обретая вполне человеческие черты. Эти две линии довольно-таки интересно отслеживать в тексте, они создает своего рода интригу и объединяет разрозненные фрагменты в единое целое.

Но существует ли возможность реанимировать мертвого читателя, не превратив его при этом в ополоумевшего монстра Франкенштейна? Можно ли пропустить через тотальную опустошённость и блаженную невозмутимость отпавшего от книг электрический ток прозы? «Нежность к мертвым», конечно же, не является священным обрядом воскрешения. Это довольно-таки безжалостная книга, местами даже вызывающая неприятие, отчуждение, оторопь. Но, с другой стороны, реанимация — всегда физиологична, для нее, в принципе, все средства хороши. К тому же, в этом романе-сборнике есть все, что взыскательный читатель любит, к чему он, как правило, открывается, от чего всегда оживает. Ритмизированная проза, замысловатый и изысканный белый стих. Темнота, «которая хорошо продается». Кошмары и ожидания взрослеющего человека, принявшие формы ярких запоминающихся образов. Каждая страница книги пропитана осознанием смерти, манящий холодок которой обостряет жизнь, дарует безнаказанность. Книга передает ощущение даже не сада расходящихся тропок, а скорее темного леса без единой тропы. Эти заросли хорошо знакомы человеку еще молодому, растерянному и растрёпанному на пороге своих главных метаморфоз, который только подглядывает мир через замочную скважину, с ужасом и нетерпением предполагая, что же будет дальше, во что эта тьма преобразит его.

Роман-сборник проникает в сознание темной мистерией, инициирующим сборищем теней. Наверное, не будет лишним добавить, что по большей части эта книга неудобная, ранящая, вызывающая дискомфорт — иногда от пронзительной мудрости ровесников Чернобыльской трагедии, иногда от душераздирающих откровений поколения-катастрофы, иногда от рентгеновского прозрения современного мира и его тайной и явной жути. Не исключено также, что этот текст местами может спровоцировать помутнения сознания, тягу к алкоголю и уныние. Все, что угодно, кроме равнодушия, размеренности и сообразности. Все, кроме мертвенного самодовольного спокойствия.

Скорее всего, по прочтении «Нежности к мертвым», неожиданно разбуженный читатель некоторое время просуществует горестной тенью самого себя двадцатипятилетнего, еще толком ни в кого не превратившегося, заблудившегося в темном лесу прошлого, среди своих воскресших ожиданий, похотей и страхов. Возможно также, что закончивший знакомство с этим ветвистым повествованием будет несколько дней метаться по миру в виде безутешного Голема, пронизанного горечью чужих кошмаров и сексуальных фантазий. И это уже не так мало. Не исключено также, что после знакомства с этой книгой некоторым инициированным все же захочется хотя бы пролистнуть «В поисках утраченного времени», «Замок», «Улисса», чтобы вновь окунуться в их утешительный ритм, в их усложнённый порядок. Это будет означать, что реанимация книгой «Нежность к мертвым» прошла успешно. И, раз книга тормошит и оживляет, значит здорово, что она теперь существует.

Улья Нова, для «Новой»