Князь серебряный

В среду 17 февраля 1988 года, когда он шагнул из окна многоэтажного дома на окраине Ленинграда, он должен был сниматься в кинофильме «Город», а в марте его хрипловатый баритон намеревалась записать фирма «Мелодия». То было время, когда «сыновья молчаливых дней», кочегары и зольщики питерской котельной «Камчатка» становились гуру, рок-героями и братишками всей страны.

Александр Башлачев — самый национальный среди отечественных рокеров: только ради него обращались к определениям «фолк-рок» и «этно-панк». Сам он назвал рок-н-ролл «славным язычеством». Журналисты писали о «скоморохе» и шуте.

Чтобы понять человека, которого не приходилось видеть, иногда важно представить его физические пропорции. СашБаш был ладным и изящным парнем. Среди русских поэтов таким миниатюрным эльфом был петербуржец и парижанин, «первый критик русской эмиграции» Георгий Адамович. Создатель хрестоматийного зачина: «Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный, когда?» Следующее за этой строкой стихотворение проносится, как поезд: сойти со строки нельзя, как спрыгнуть с подножки.

Есть такие тексты и у Александра Башлачева. «Время колокольчиков», «Петербургская свадьба», «Зимняя сказка», «Абсолютный вахтер». В книге «Алек-сандр Башлачев. Человек поющий» биограф поэта, петербургский математик Лев Наумов собрал все песни — их 60 — и перечислил все 134 известных концерта.

Башлачев ушел в момент роста внешних возможностей и иссякания внутренних ключей. Все лучшее он написал между осенью 1984-го и весной 1986-го. Замолчав, сказал: «Я, по-моему, закопался в этих своих длинных монологах о судьбах России».

Post mortem у Башлачева диагностировали сильное истощение, а друзья вспоминают, что перед смертью он — бывший модный парень — носил кирзу и ватник. Пацифист — носил армейский белый тулуп. Russian soul (так он определил предмет своих песен в интервью американской исследовательнице советского музыкального андеграунда Джоанне Стингрей в мае 1986-го) переобула и приодела его по-своему. В базовый народный дизайн.

На английском Russian soul — это шутка, но она без шуток способна, как всякая порядочная бездна, ответить на пристальный взгляд: блоковский «мгновенный взор из-под платка» в лучшем случае. На Башлачева же задымил потревоженный «мерзлозем» из его «Зимней сказки».

Как многие романтики, задумавшиеся о русском, он хорошо знал немецкий язык и любил немецкую литературу. У романтиков есть возможность понять словосочетание «русский мир», приравненное невеждами к триколору над глобусом, более верно и точно. Как старинный мир идей и представлений. Die Welt der Sprache, «мир языка», например. Интуитивно улавливаемое единство, органическая общность явлений.

Сидишь в доме, в степи, смотришь на огонь и изразцы печи и читаешь, ну придумайте сами, что. «Беляночку и Розочку» братьев Гримм. «Мысли» Паскаля на французском. Южнее — степь, вокруг — сотни километров снегов, а ты и твой огонь — форпост русского мира, неотторжимого от Европы, но выдвинутого туда, куда родоначальная Европа не дошла и не дойдет иначе как любопытством — к шаманам с бубенцами.

Башлачев был северо-западный, но оттого не менее подлинный шаман. Беспощадный к себе, как все заклинатели, пекущийся лишь о духе, о духах, которые говорят сквозь него.

«Дух», «душа», «душу не душить» — корневые слова башлачевского лексикона. В Стране Советов душа долго, до 1970-х, была «пережиток, в опчем». А родной Башлачеву Череповец и вовсе мыслился как край без сантиментов. В 1949 году там вынули первый ковш грунта на строительстве металлургического комбината, и с тех пор основанный Екатериной II в 1777 году город — место целенаправленной встречи большой воды из реки Шексны, кольской заполярной руды и воркутинского угля, и все это — ради выплавки чугуна и стали.

В 1983—1984 годах молодые друзья, первые парни череповецкой журналистской деревни Александр Башлачев и Леонид Парфенов почти ежедневно встречались в антураже Индустриального района: бульвар Доменщиков и улица Металлургов, послевоенные дома с колоннами и портиками, сиреневатый смог черной металлургии над головой. «Я глубоко убежден, что любой город хранит в себе свою древнюю географию, — сказал Башлачев в июле 1987 года. — В одном месте была березовая роща, в другом рос столетний дуб, еще в каком-то была топь… Это не может не влиять на весь ход последующих событий».

Город инженерного расчета и мастеровой удали вырос на старых поэтических поймах. Речной и равнинный северо-запад России похож только на прославленный поэтами гористый Озерный край на северо-западе Англии. В окружении вологданьских лесов родились и/или учились Константин Батюшков, Николай Клюев, Игорь Северянин, Николай Рубцов. В этой компании родился и Башлачев.

Не худшей компанией было и его поколение, его друзья. Дети технократов и техников, побивавших производительные рекорды России 1913 года, в конце 1970-х штурмовали гуманитарные факультеты университетов. Они захотели преемства и состязания с той выработкой нематериального, которую дала «на-гора» страна накануне Первой мировой. Серебряный век влек их из городов чугуна и стали.

Все историческое появляется среди немногих, но редко — у единиц, избравших (втиснутых в) ницшеанскую изоляцию. Лицейское братство, декабристский Союз благоденствия, «Буря и натиск», «Земля и воля», «Цех поэтов», круг адептов рок-н-ролла, живших, по выражению очевидца движения и автора книги о нем Андрея Матвеева, «замкнуто, как древние ессеи». Исток плодотворности — в дружбе не на день, а на диалог длиннее жизни.

Друг Башлачева Леонид Парфенов бросил впечатляющий видеомост в Россию до 1913 года и не обошел вниманием послеоттепельную повседневность. Башлачев же взял себе «моменты жути». От «колокола сбиты и расколоты» — так в 1929—1932 годах материальное уничтожение крестьянства довершили буквальным, динамитным подрывом символов его духовной стойкости — до «абсолютного вахтера», которого трудно запереть в какой-либо стране или эпохе, увы, но в современность «генеральный хозяин тотального шторма гонит пыль по фарватеру красных ковров» — точно из советских 1920—1950-х.

В ночь после похорон поэта Юрий Шевчук написал песню «Предчувствие гражданской войны». Поэты не только подводят итоги истории, но и забрасывают сети чувств вперед.

Башлачев — не только шут, скоморох, шаман, юродивый рока, «колокольчик», возвестивший приход индивидуалистической эпохи. Он — напоминающий набат национального бедствия. Он — голоса из-под снега. Башлачев написал: «Мы пришли, чтоб раскрыть эти латы из синего льда… Мы пришли, чтоб раскрыть эти ножны из синего льда».

«Единственный твой день» — так 19-летний Башлачев написал о жизни, мысля ее как зенит самоосуществления. Его единственный 27-летний день не прошел втуне. Народный музей и фестиваль «Сашин день» в Череповце, подростковые граффити-портреты на стенах и выпущенный в 2014 году друзьями-рокерами диск-трибьют «Серебро и слезы» — свидетельства. Он перестал быть чугунным, как столь многие. Он стал серебряным. Пусть сохнут слезы.