«Это боль и защита от боли»

Если помните, в рассказе «Афинские ночи», вспоминая Томаса Мора и его «Утопию», Варлам Шаламов пишет о четырех основных чувствах, удовлетворение которых доставляет человеку высшее блаженство:

«На первое место Мор поставил голод — удовлетворение съеденной пищей; второе по силе чувство — половое; третье — мочеиспускание, четвертое — дефекация».

«Именно этих главных четырех удовольствий мы были лишены в лагере», — резюмирует Шаламов. И после подробного описания того, какие неслыханные препоны ставила на пути удовлетворения этих первичных потребностей Колыма, он говорит о пятой, не учтенной Т. Мором (а также, добавим, З. Фрейдом) потребности… в стихах.

Такого рода парадоксальные повороты сюжета могли принадлежать только Шаламову и никому другому. Потому что сам он был поэтом. И над его признанием: «Колыма научила меня понимать, что такое стихи для человека», — стоит глубоко поразмышлять всем, кто привык видеть в писателе только бесстрастного анатома бездн человеческого падения. Непреложен факт, многократно описанный Шаламовым: именно чтение (бормотание) по памяти стихов лучших русских поэтов спасало в лагере многих интеллигентов.

И его самого спасла, воскресила и поддерживала потом всю жизнь только поэзия, о которой он писал:

Эти строки постоянно вспоминаешь, читая, перечитывая и разгадывая (ввиду трудноразборчивого почерка) стихи из найденных недавно в архиве первых колымских тетрадей Шаламова.

Они создавались в 1949—1950-х годах, когда он работал фельдшером лесоучастка на ключе (речке) Дусканья и впервые после 12 лет лагерей получил, как выражался, «право на одиночество». Стихи он записывал в самодельные, из оберточной бумаги, тетради, сшитые суровыми нитками. Шаламов тогда был еще заключенным, тетради он прятал, а потом, освободившись, воспользовался надежной оказией и в феврале 1952 г. (Сталин был еще жив!) переслал эти тетради в Москву Борису Пастернаку. Только в декабре того же года (по причинам, не зависевшим от адресата) Шаламов получил ответ. Он работал в это время фельдшером уже в Якутии, близ Оймякона.

История о том, как он ездил за ответом, проехав на попутках в 60-градусный мороз почти тысячу километров, описана им в рассказе «За письмом».

Многие подробности можно узнать в опубликованной уже не раз переписке Пастернака и Шаламова. Есть в ней и полный текст того исторического письма, за которым сквозь мороз и пургу ездил Шаламов. Несмотря на всю благожелательность («Я склоняюсь перед нешуточностью и суровостью Вашей судьбы и перед свежестью Ваших задатков (острой наблюдательностью, даром музыкальности, восприимчивостью к осязательной, материальной стороне слова)», — писал великий поэт), его отзыв о первых стихах Шаламова в целом строг и критичен («…в творчестве никакого смысла, кроме строгого, и не существует», — подчеркивал Б. Пастернак).

Для Шаламова такая оценка не стала откровением — он и сам понял, что многое написанное на Дусканье в спешке, после 12-летнего перерыва, просто слабо. Он взял в будущие свои сборники лишь несколько стихотворений, а остальное назвал «черновиками». Известны и другие его отзывы: «Стихов там (в самодельных тетрадях.— В. Е.) еще не было».

Предлагаемая подборка извлечена из тех самых тетрадей, пролежавших несколько десятков лет в архиве Шаламова. Являются ли эти произведения настоящими стихами, пусть судит читатель.

Валерий ЕСИПОВ — специально для «Новой

Варлам ШАЛАМОВ

Неизвестные колымские стихи 1949—1950 гг.

* * *