Почему из тысячи наполеондоров не сделать одного Наполеона

У изрядной части патриотически настроенной публики корни такого ее настроения уходят в психологию. Жизнь отдельного человека не сахар. Денег не хватает, хворобы привязываются, ветер ледяной, снег в лицо. Но сильнее всего пиявят не очевидные причины вроде этих, а порождаемые нутром. Был молодой — ушла молодость и не вернется. Жена была ух — стала мымра, и не жди, что расцветет. Подавал немалые надежды — не осуществились и уже не осуществятся. И как нарочно взгляд падает на тех, кто не лучше тебя, а как преуспел! И жену бросил, живет с моделью. И свалил вовремя за бугор, получил Нобеля за какие-то лазеры-мазеры. Но главное, главное — что ты от начала бессознательно понимал, что на роду написано: тебе так, а кому-то по-другому. И хотя когда-то брал 170 в высоту, и стихи в «Мытищинской правде» напечатал, и роман с одной чудачкой в Сочи закрутил, но все — позади. Однако если всем, у кого позади, сойтись заодно, то на что-то рассчитывать еще можно. На то, что всех гадов, которые с умом и талантом, и с греческим профилем, и о себе много воображают, ущучит начальство и объявит неправильными. Иудами. Тогда эти, у кого все позади и никакого будущего, окажутся, так сказать, вкупе чемпионами по прыжкам, красавцами и витиями. По ним будут мерить, они станут высшими проявлениями человечества, прочие нишкни. Надо только, чтобы победили их принципы, их толпа.

Итак, они что-то предпринимают, делают решительный шаг. Что-то, для них бесспорное, объявляют. По прошествии некоторого времени возникают последствия. Не всегда обещанные ими, иногда совсем неожиданные. Даже людей экстраординарных, думающих не общепринято, а глубоко и по-своему, подстерегает эта засада. Солженицын, человек поистине выдающийся, написал «Архипелаг ГУЛАГ», не просто литературу высокого разряда, а великую книгу. Которая вместе с «Хроникой», Буковским, позицией Иоанна Павла II, фильмом «Гнездо кукушки» и политикой Рейгана свалила коммунистический режим. И… началась эпоха лихих 90-х. Заметим, не гражданская война, а период выносимый, но не благорастворение воздухов, на которое был расчет. И Солженицын возмутился, не говоря, что обиделся: я же предупреждал, не прислушались. Немного смешно. Ну вы предупреждали, Кассандра предупреждала, Распутин. Смысл не в предупреждениях, а в толчке, заданном событиям. Вы пошатнули глыбу, придавливающую жизни сотен миллионов людей, а когда она покатилась и увлекла лавину, разве не писк — стоны и вопли свидетелей обвала? Разве сравнятся человеческий ум и чутье с ходом вещей? И важно ли, понеслись эти вещи по обещанным маршрутам или по неожиданным?

Это что касается личностей большого калибра, уникальных. Даже их морочат иллюзии о своей значительности, фантазии о своем историческом масштабе. А ведь сколько на одну такую приходится посредственностей, не говоря уже врунишек, мошенников, пустозвонов. Взывающих к начальству: выберите нас, мы — хороши для государства, самое то, что ему требуется. Короче, расчищающих площадку под себя. Потому что одним заявлением: «Я государственник» — человек переводит себя в разряд почтенных господ, серьезных людей. Только что был посредственность, неуч, лузер, подкаблучник, папаша, тяготящийся детьми. И словом, ничего не стоящим, маскарадным, превращенным почти во власть, по крайней мере в любимца власти. Минуя статусы гражданина, единицы общества, опоры семьи, каждый из которых взваливает гири ответственности, пропади она пропадом. И ведь если разобраться, в самом деле ничего, кроме государства, не желающий, ни другого ориентира, ни кумира. Государство выигрывает первенство планеты по хоккею, протянулось вон откуда вон куда, всех на свете устрашает, всех умнее, всех святее — и он вместе с ним.

Может, это патриотизм, но еще прежде — тяга к коллективности. Сталин затевал колхозы с целью политической — избавиться от мужицкой, то есть всенародной, незаинтересованности в планах и акциях власти. От косной независимости основного, крестьянского, еще не перемолотого в пролетариев, населения страны. Во что это вылилось, сейчас нет смысла повторять, но мы знаем, что помимо отрядов, творивших истребительное насилие, в этой бойне действовало и некое меньшинство, согласное идти в коллектив. Так называемая беднота. Не обязательно бездельники, а и неудачники, и больные — и считаные идейные. Сейчас, во времена идей, адаптированных под массовый уровень, приведенных к виду, удобному для ТВ и Сети; во времена бедноты, так ли, сяк ли не умирающей от голода; и людей, так ли, сяк ли обеспеченных и ради благополучия предпочитающих жить в масть властям, — склонность к коллективизации все больше набирает силу.

Совсем близко от «коллективизации» и фонетически, и смыслово — «мобилизация». Ведет ли патриотизм к мобилизации? Конечно. Напал Гитлер, двинул войско Батый, Баторий, Бонапарт — народ мобилизуется. Но в нашем случае, 2014 года, мобилизация была направлена не против супостатов, а специфически на повышение рейтинга власти. Патриотическое же чувство реализовалось именно и только в коллективизации… Тут соблазнительно провести параллель с коллективизацией сталинской, с погибшими миллионами людей, с аграрным провалом страны: дескать, все коллективизации — такие. Но это домыслы, непозволительное красноречие. А вот что можно утверждать несомнительно — это что сколько лампочек разом ни включить, показатель высшей яркости системы не превзойдет той одной, что мощнее прочих. То есть как ни крути, кого ни назначай предателем, не сделаться ни коллективу в целом, ни каждому его члену красивее Иван-царевича, умнее Платона, талантливее Шекспира. Всегда Высоцкий будет петь «Идет охота на волков», а 88%, и 98, и 99,9% поддержки начальства — «Прокати нас, Петруша, на тракторе», любимая песня колхозной поры. «Кулачье до тебя добирается — им бы только ругаться и лаяться». Кулачье — это по-нынешнему средний класс.

Ахматова, две трети жизни проносившая клеймо «контры», говорила: «Желаю моему правительству побольше таких граждан, как я». Прибавим к этому французскую поговорку: «Из тысячи наполеондоров не сделать одного Наполеона».