Наш мир болен

В мире разбушевалась ненависть. Ненависть, которая может взорвать мир. Я пишу потому, что не писать не могу. Майстер Экхарт кончал одну из проповедей словами: «Если бы здесь не было никого, кто бы мог меня услышать, я должен был сказать это вот этой церковной кружке».

Пастернак говорил, что 1913 год был последним годом, когда легче было любить, чем ненавидеть. Мировая война, развязанная 100 лет назад, выпустила джинна ненависти из бутылки, и он стал хозяйничать в мире.

Мой отец в 16 лет стал коммунистом. Он жил в Баку. В 18-м году турецкая армия вошла в Баку и устроила неслыханный армянский погром. Отец мой со своим другом поклялись сделать все, чтобы этого никогда больше не было. И, знаете, вот это как раз удалось. Чем стала советская власть, мы хорошо знаем, но вот межнациональные погромы она действительно прекратила.

Да, война империалистическая превратилась в Гражданскую, крови и ненависти было не меньше. Но объединение наций произошло. Враждовавшие между собой народы Кавказа были сперва объединены в одну Закавказскую республику, потом республик стало три. Но народы их перемешались. В Азербайджане жили армяне, в Тбилиси — тоже и армяне, и азербайджанцы. Народы всей бывшей Российской империи постепенно стали единым народом, с единой верой в возможность справедливого мира, где царит не эгоистическая выгода, а солидарность. Эта вера потом превратилась в фанатичную идею, объединяющую одних людей против других, но уже не по национальному признаку. Советский Cоюз из страны великих мечтателей (все люди братья, свобода, равенство!) превратился в «империю зла».

Когда же эта империя стала разваливаться, разразился первый погром, страшный Сумгаит, и один старый армянин, выбежав из дома, крикнул: «Что, советская власть кончилась?!»

Да, было что-то в советской власти, чему кончаться не надо было. Самый большой противник кровопролития Максимилиан Волошин говорил, что монополия на кровь должна быть у государства, иначе будет хаос, море крови, в котором могут все потонуть. Кажется, сейчас именно это и происходит. А ведь началось опять с идеи свободы и справедливости.

Нас освободил Горбачев. Мы все, советские диссиденты, верили Западу — гаранту прав человека, человеческому лицу государства. Горбачев был, может быть, первым русским правителем, который ничего не присоединял, а все чужое отдал. В полном доверии к мировому сообществу, в надежде, что оно это поймет и оценит. Весь «социалистический лагерь» вернулся к себе из братских объятий СССР. Берлинская стена была разрушена. Холодная война кончилась. Западным друзьям были открыты доступы к нашим секретным документам. Мы отдавали им все, прося только одного: возьмите нас в свою семью, научите жить, как люди.

Начались реформы. Почему они не удались, не мне судить. Но они не удались. Общество расслоилось на богатых, сверхбогатых и бедных, порой до нищеты. А в стране между тем начинался хаос: армянские погромы в Сумгаите и Баку, беженцы, беспорядки в Таджикистане, Киргизии, и снова — беженцы. И наша сердитая, справедливая общественность стала обвинять Горбачева в недостаточном радикализме. «Ельцин! Ельцин!» — кричали многотысячные толпы. Но вот пришел Ельцин и в предвыборную кампанию наобещал златые горы. «Берите суверенитета столько, сколько можете взять. Все ваше. Я ваш». Очень красиво смотрелся он на танке в 1991 году, а в 93-м стал стрелять в собственный парламент. Но и тогда либеральная общественность ликовала: «Наши победили».

Лишь не так давно один из близких к Ельцину людей с горечью сказал: «Не стрелять надо было, а суметь договориться…» Уметь договориться надо было и с Дудаевым, который, как утверждают многие, был к переговорам готов. Но президент России, обещавший всем суверенитет, стал бомбить Чечню, а потом отдал Россию Путину. Однако за время своего героического правления успешно развалил СССР, юридически беспомощно, не оговорив никаких прав русскоязычного населения. А ведь к тому времени народы перемешались. Русские жили в самых разных республиках. Где-то их было большинство, теперь ничем не защищенное. Так и начался хаос, предвиденный Максимилианом Волошиным. Но к этому времени Ельцин сошел со сцены, передав наследство Путину. И возникла «Единая Россия». Вероятно, прежде всего она была протестом против развала Союза, оцененного Путиным как самая большая геополитическая катастрофа ХХ века. Есть одно высказывание (не помню, кто его автор): «Кто не жалеет о распаде Союза, у того нет сердца. Но кто думает, что его можно вернуть, у того нет ума». Как бы там ни было, возврат стал невозможен, и «Единая Россия» стала партией без настоящей идеологии, демагогичной, с гремящими лозунгами, патриотическим чванством, выраженным в гимне С. Михалкова.

Да, все это так. «Моя страна больна» — это сказала глубокоуважаемая мною Людмила Улицкая. В Австрии она завидовала австрийцам, с чистой совестью и здоровой гордостью встающим при звуках своего гимна. Она говорила о том, как стыдится нашего гимна, написанного придворным поэтом, лакеем, для которого дважды два — столько, сколько будет угодно власти. Я тоже стыжусь этого. Еще как! Но все не так однозначно. Я думаю, что это не вся правда: больна не только моя страна — болен наш мир. И об этом-то я и хочу сейчас сказать, переходя к злобе дня, к самой неимоверной боли дня — к нашей войне с Украиной.

Мировая общественность довольно дружно утверждает одно: Украина — отдельная страна и никто извне в ее дела не должен вмешиваться.

Да, после ельцинско-кравчуковского раздела Украина — отдельная страна. Никто сейчас юридической слабости, незаконности этого разделения оспаривать не может. Ельцину очень хотелось устранить Горбачева, и он этого добился. Все так. Но как быть с тем, что население этой страны так перемешано с российским, русские и украинские судьбы и культуры так слиты (я уж не говорю об экономических переплетениях), — что разделить их без крови нельзя. Можно только разрубить. Спор этих двух стран подобен спору двух матерей из притчи царя Соломона, оспаривавших ребенка: Соломоново решение — разрубить дитя пополам, а та мать, которая не согласится, и есть истинная. В наше время искать истинную очень трудно. Как бы там ни было, Украина решила, что вся советская история — не ее история, а только России. Что Россия угнетала ее, устраивала геноцид. Однако Голодомор устраивала компартия не только в Украине, но и в Поволжье, и в Казахстане. Это великое преступление Сталина против всего советского народа, а не России против Украины. Подсчитать число членов ЦК или ЧК, палачей и жертв среди украинцев и русских не возьмется ни один самый дотошный статистик. Все было общим — и победы, и преступления. Троянским конем, введенным Сталиным, была Западная Украина. Она действительно — нечто отдельное, но центральная, и особенно восточная, от России не отделимы.

Украина рванулась от России на Запад, а Запад это от всей души поддержал. Ну хорошо, был первый Майдан. Мирный. Вполне. Разоблачили незаконность выборов Януковича и выбрали Ющенко. Все законно. Россия никак не боролась с этим. Ющенко благополучно провозглашает героем С. Бандеру, потакая всячески национализму, но почему-то он не устроил граждан Украины, и через 4 года выбрали не его, а… того же Януковича. Уже вполне законно. Опять не устроил? Не буду говорить о природе второго Майдана, о борьбе олигархов, у каждого из которых были свои интересы, но была масса чистых людей, которые верили, что борются с подлостью. Есть в интернете статья россиянина Зеличенко: «Украина свергла паршивую власть». «Украинцы боролись с подлостью и победили». Но, может быть, не только власть, а мы сами были паршивыми и выберем другую власть, не лучше прежней?

Однако мнение нашей либеральной общественности высказал именно Зеличенко. Может быть, не всей общественности. Начался неслыханный раскол в российской интеллигенции. А вот в народе, напротив, — единство, поддержка Путина, всплеск патриотизма. Украина победила с помощью вооруженного переворота. Всякий вооруженный переворот поднимает такую муть со дна, развязывает такие низменные инстинкты, что уже не разберешь, кто черные, кто белые. И поднялись националисты всех мастей — и украинские, и русские.

Я одинаково боюсь и тех и других. Я в ужасе от войны на востоке Украины, которую поддерживают русские националисты (есть среди них и сталинисты). Да, в ужасе. Но я была в ужасе и от Майдана, предвидя неизбежность Антимайдана. Почему же те, кто называл Майдан светом, называют антимайдановцев террористами? И те и другие выступали против выбранного законного правительства. И те и другие убивали, защищались, нападали.

Единственный урок Октябрьской революции для меня в том, что не надо никаких революций.

«Мне стыдно за свой народ», — сказал мне один глубокоуважаемый человек (россиянин, конечно). За народ, поддерживающий Путина, ему было очень стыдно, почти как за немцев, поддерживавших Гитлера. Я вижу здесь разницу великую, но это — тема уже другого разговора.

А сейчас о нашем народе — одном из самых многострадальных народов мира. Народ этот вынес невыносимое. И революцию с Гражданской войной, и раскулачивание, уничтожение деревни, сталинские лагеря с пытками и расстрелами, и всю основную тяжесть Отечественной войны.

Все это вынесла и интеллигенция, у которой были идеи. Интеллигенция руководила народом. А ею руководили идеи. Когда прямолинейность революционной идеи завела в тупик и отдала и саму интеллигенцию, и весь народ в полную власть тирана, — идеи стали меняться (особенно после разоблачения Сталина). Однако, кажется, идеи эти оставались столь же прямолинейными, революционно радикальными, ратующими за самые смелые внешние перемены с гораздо большим рвением, чем за обретение человеческого лица. Разочаровавшись в социализме, мы рванулись в капитализм. Но оказалось, что лицо нашего капитализма так же далеко от человеческого, как и лицо нашего опрокинутого социализма. Мы больше всего хотели опрокинуть прежнее. Опять «до основанья, а затем…» А затем начали кричать: «Ельцин! Ельцин!» Он был радикальнее Горбачева, прямолинейнее. Что принесла и к чему привела победа Ельцина, мы уже видели.

Народ пережил великую трагедию. Народ растерялся. Когда оказался без почвы под ногами, без смысла в жизни. Да, самое страшное — потерять смысл.

Нас воспитали мечтатели. Мой отец был мечтателем. Его друг — человек великой души Ольга Шатуновская была бескорыстным, бесконечно мужественным мечтателем, готовым за мечту свою платить жизнью (и поплатилась 20 годами лагерей и ссылок). Мой муж Григорий Померанц написал о ней книгу «Следствие ведет каторжанка». Их всех сейчас скопом называют мерзавцами. Но это ложь! Революцию всякую — и Октябрь, и Майдан — начинали мечтатели, надеявшиеся устроить чистую и справедливую жизнь. Их грех был в их ограниченности, слепоте, в доверии хирургам истории. Они были мечтатели, а не духовные реалисты, и очень скоро стали слепо верить мерзавцам. А потом полностью воцарилась мерзость. Тогда стали верить тем, кто восстал против мерзости. Но одна мерзость сменяла другую, и мечтатели, отдававшие жизнь за свою мечту, утратили больше, чем жизнь, — смысл ее. Нам сказали, что надо равняться на Запад. Но мы увидели, что там Бог — деньги, успех, удовольствие. И нам стали говорить, что в этом и есть смысл жизни. И тогда многие сердца погасли в тех, кто воспитывался мечтателями, и угольки прежнего огня стали заливать спиртом и наркотиками.

Я хочу обратиться сейчас к одному из самых чистых и честных русских поэтов — Борису Чичибабину. Он был одним из таких пламенных мечтателей, который даже в сталинском лагере читал стихи Маяковского «О советском паспорте». Но после лагеря он добровольно вышел из Союза писателей, отказался от всех благ, работал товароведом в трамвайном парке. Он был в ужасе от беспредела, который творился в брежневскую эпоху в стране, — тогда еще общей, единой. (Он жил в Харькове, но писал по-русски.) Когда распался Союз, он написал «Плачь по утраченной родине»:

И — самые пронзительные строки этого стихотворения:

Космический костер — мечта горящих сердец о единении всех, о чистом, справедливом мире была разрушена. Что же пришло на смену?

Народу необходимо какое бы то ни было «мы», какое-то единение. Разрушилось межнациональное, рванулись к национальному. Отряхнули старую одежду от нафталина и стали щегольски наряжаться в нее. Кто щегольски, а кто с великой грустью, с оглядкой назад, на былое «вместе». Вместе били фашистов, так что ж теперь? Сами друг друга фашистами называем? Кто же фашисты на самом деле? Где они?

…Когда по телевизору показывали бои в Приднестровье, у меня родилось стихотворение, которое позволю себе привести:

Мы заменили прежнюю идеологию православием. Как будто бы оно должно все вмещать? Как будто бы… На самом деле Бог — и у нас, и на Западе — успех, деньги, удовольствия, но еще и защита от врагов. На этом человеческая душа держаться не может, ни у нас, ни во всем мире, даже и там, где обстоит дело несколько лучше с правами человека, чем у нас. У советских людей был партбилет в кармане или комсомольский значок на груди. А теперь крестик. «Что это значит?» — спрашивала я не раз.

— А я откуда знаю? — обычно отвечали мне. — Ну, может, оберег.

Пока не будем знать ответа на этот главный для каждого человека вопрос, пока не возникнет потребности (и готовности!) вместить в себя Дух Христа и разделить с ним Его судьбу, вплоть до сораспятия, — до тех пор у нас будут Октябри и Майданы, сепаратисты и боевики, исламские фанатики и так далее.

Хочу закончить этот крик моей души словами Григория Померанца, которые я нашла в его записных книжках: «Бороться со злом. Но не до того, чтобы разбить зеркало тишины: в него смотрится Бог. Без Его отражения зло поселится в самом тебе».