Папина дочь

«День назывался первым сентября» — классическая строчка стихотворения Иосифа Бродского всегда звучала в бесланском классе как колокол о погибших. И так будет всегда, независимо от того, какимэтот день обозначит власть.

Традиция проводить этот день как память о погибших детях и взрослых Беслана прервалась, едва начавшись. И это сознание добавляет особую печаль.

Все попытки разделить горечь и радость этого дня с беженцами кончились неудачей. Оказалось, что лагеря временного пребывания беженцев закрыты для посторонних. Да, да, закрыты!

И мы с нашим фотокорреспондентом Аней Артемьевой двинулись в г. Жуковский на встречу с восьмилетней Настей из поселка Семеновка, что вблизи Славянска. В семье Вадима Мищенко, бежавшего с четырьмя детьми (Настя, 8 лет; Максим, 5 лет; Иван, 3 года; Коля, 1,5 года), сегодня особый день. Настя пойдет в школу, расположенную на территории Пантелеимоновского прихода. Это средняя общеобразовательная школа № 15 с русским этнокультурным компонентом.

Настя должна была бы пойти в третий класс, но оказалась во втором. По-русски говорит и мыслит превосходно.

— Но что поделать, — говорит ее отец, — если она не знает, что такое «существительное» по-русски.

Все предметы в ее родной школе изучались на украинском. Русский преподавался как иностранный. Я прошу Настю произнести несколько предложений по-украински. Эту ситуацию знает каждый: перевод не требуется. Я, русская, все понимаю. Но впервые именно здесь это наше языковое сходство (если хотите родство) взрывает сознание и душу: как же случилось, что мы воюем с народом, ближе которого никого в мире нет? Никого!

Настя рассказывает о своем Доме(обязательно с большой буквы!). Вот ступеньки, ведущие в Дом, кухня, комнаты… И вдруг лицо Насти преображается. Стремительный взмах рукой. Туда! Наверх! Это она взбегает по лестнице, ведущей на второй этаж. Здесь (так папа сказал!) будет комната для Насти. Отдельная. Своя.

Там, в ее Доме, остались собачка и кошка. Собачка Пикси любит Настю.

— А как ты это поняла? — спрашиваю.

— Однажды я упала. Пикси облизала мои локти. Она старалась меня поднять. Она же наша собачка.

А вот с кошкой случился небольшой разлад. Она лежала под телевизором и рожала котят. Их было шестеро. Самого первого Настя взяла на руки, чтобы показать котенку мультик. Но кошка выхватила котенка и унесла его под телевизор.

— Ты обиделась? — спрашиваю.

— Нет, она же мама.

Настя обязательно придет в свой Дом. Первое, что сделает, — это переоденется, потому что надо снять одежду, которая на выход, и надеть домашнее. А потом они с братом Максимом пойдут на качели и устроят на дворе пикник. Если вы не знаете, что это такое, Настя вам скажет. Это когда много хорошей еды, и вы едите ее прямо на траве.

Счастье Насти в том, что отец избавил детей от сидения в подвале. Они знают, что такое бомбежка, но знают по грохоту бомб издалека. Они выехали из Семеновки еще в апреле.

Вадим Мищенко бывал на Майдане. И уже тогда видел вооруженных бандитов, действия которых не пресекались милицией. Он понял: это — надолго. Надо спасать детей.

Так вот: о Доме. Если верить Мерабу Мамардашвили, что личность обретает свою сущность через напряжение «человек—символ», то, вне всякого сомнения, одним из главных символов является Дом. Родной очаг. Дом, в который хочет вернуться Настя.

Сейчас семья из шести человек живет в одной комнате, расположенной в здании, где много разных людей. Общий туалет. Общий душ. Общая кухня.

Каков же он, тот самый замес детства, где вместо Дома чужая комната и вся утварь дома состоит из добровольных пожертвований. Настя знает, что новое пальто, в которое она облачилась сегодня, это тоже пожертвование. Кто определит, каковы психологические последствия такого замеса.

* * *

Какими людьми выросли те, чьи отчие дома горели на их глазах. Нагорный Карабах, Грузия, Абхазия, Южная Осетия, Чечня. Те, кому тогда, в 90-е, было от трех до десяти лет, уже стали отцами и матерями. Кем стал трехлетний малыш, что сумел выкарабкаться из-под тела убитой матери со словами: «Маму убили, а я живой». Было это в Южной Осетии на Зарской дороге. Что стало с четырнадцатилетним мальчиком Хамзатом Хусеновым, жителем Самашек? Селом, которое не раз подвергалось штурму.

Это было в сентябре 1995 года. Хамзат протягивает мне листок бумаги, на нем нарисована БМП, которая разрушила его дом. Он дает мне сочинение о жизни ребенка в подвале: «Когда мы слышали голоса солдат, волосы вставали дыбом. В тот день мы выжили…» Когда я прочитала сочинение, он спросил: «Теперь мы знакомы?» «Да! — сказала я. — Знакомы!»

Избавь Господь вас от такого знакомства с детьми.

Мы читаем с Настей про мужика Марея, который освободил мальчика от мучительного страха. Это Достоевский.

«Волк бежит!» — почудилось ребенку. Мужик, пахавший землю, оставил соху и смотрел на мальчика «с беспокойной улыбкой, боясь и тревожась за ребенка».

— Уж я тебя волку не дам! — сказал Марей.

Испуг соскочил. Мальчик шел, оглядываясь назад каждые десять шагов.

— Что же видел мальчик? — спрашиваю Настю.

Она отвечает, не задумываясь: «Марея».

К счастью, в жизни Насти не было большого испуга, и, когда я спрашиваю, а если это случится, кто поможет тебе избавиться от страха, — Настя смотрит на отца.

* * *

Я прошу Настю загадать три желания. К моему предложению она относится с недоверием. Разве желания могут сбываться? Я пытаюсь ее убедить, что мы приложим все усилия к тому, чтобы они сбылись.

Первое желание Насти: «Хочу щеночка. Если он будет пушистым, я назову его Пушистик».

Второе желание: «Хочу, чтобы Максим и Иван учились в садике на «отлично» и были здоровы».

Третье желание. Самое заветное: «Чтобы мои родители были счастливы всю жизнь. Счастливы навсегда».

И ни одного желания про себя.

* * *

О Вадиме, отце Насти, надо писать отдельно. Нащупав в первоначальном разговоре некоторые расхождения в трактовке известных событий, я вдруг разом забыла о них.

О чем бы ни говорил Вадим — о мучительных ли скитаниях с квартирным вопросом, о сегодняшнем ли существовании его семьи без всякого статуса, что не позволяет ему устроиться на работу, и вытекающих отсюда последствиях, — он излучает такой свет и такую надежду, что все твои принципы кажутся пустяками.

Ты попадаешь в ту сферу бытия, где все наши идеологические разногласия не только суета сует, но, как сказал бы философ, «дремучий лес ходячих трупов». Надо ли добавить, что ходячие трупы — это мы, взрослые, для кого идеологема выше человеческой жизни.

* * *

Вадим вошел в храм, когда ему было 25 лет. Вошел, обуянный горем от неразделенной первой любви. И там, в храме, осознал, что без Божьей благодати ему не выбраться из депрессии. Ощутил благодать через таинство, которое словами не передается.

Цель жизни определяет однозначно: стяжание Святого Духа.

Строитель по первой профессии, он закончил духовную семинарию. Строил храм. Работал алтарником. Чтецом. Наступило время безденежья, и Вадим приехал в Жуковский к отцу Николаю и начал строить новый храм. Шел 1998 год. Когда случилась беда, он знал, куда надо ехать.

В мае он подал заявление в миграционную службу и получил приглашение на определение статуса аж на 18 сентября. Пришлось купить патент на право работать с частными предпринимателями. Патент на три месяца. Заплатил 5 тысяч рублей. За патент на год надо заплатить 40 тысяч, каких и в помине нет у Вадима. Беженец сейчас на правах иностранного рабочего.

Когда у Насти случился флюс, в стоматологической поликлинике Вадиму сказали: «Только платно!» Денег не было. И тогда на помощь пришел наш Вячеслав Измайлов, чья жизнь только и состоит из помощи ближнему и дальнему. Измайлов пошел к главврачу и получил безоговорочное: «Лечить бесплатно и вне очереди».

Измайлов свел Вадима со Светланой Ганнушкиной, получил материальную помощь и билеты в цирк детям на юго-западе Москвы. Какой это был праздник! Позвонил Вячеслав Яковлевич и в мэрию.

— Неделю не было ответа, — сердится наш военный обозреватель.

Но потом не просто отзвонили, но и доложили о конкретной помощи.

О майоре Измайлове Вадим говорит так: «Благочестив. Для многих христиан он — пример благочестия».

На территории Пантелеимоновского прихода Вадим как рыба в воде. Его все знают и любят.

Настя училась в Семеновке в музыкальной школе. Когда об этом узнал отец Николай, в комнате беженцев появилось два пианино. И что с того, что одно годилось на дрова?

Помощь неожиданно приходит от незнакомых людей. Вадим знает, что в этих людях есть божественное начало, о котором они, возможно, не подозревают.

Беспокоится о том, что называет духовным состоянием детей. Вот ведь странно, под бомбежкой они не были, но спешный переезд дети пережили как шок. Их было не узнать. То они впадали как будто в беспамятство и безразличие, то, напротив, нервно и неадекватно реагировали на ситуацию. Кажется, сейчас приходят в себя.

Вот она, угроза не состояться. «Угроза небытия», — как сказал философ. Как пробиться к себе, каким тебя замыслил Творец?

* * *

Бабушку Насти зовут Валентиной. Она два месяца провела в подвале. Научилась готовить еду на костре во дворе в перерывах между бомбежками. И все это один в один напоминает чеченок, которые умудрялись перевернуть блин на сковородке, точно зная, какие есть перерывы в работе установки «Град». А как женщины Карабаха, убегая в подвалы от бомбежек, тащили с собой обои, чтобы очеловечить жилище!

Проходят годы, десятилетия, и ничего не меняется. Даже в деталях! Как будто выскочить из гибельной траншеи, в которую погрузился мир, уже невозможно.

Все попытки завести разговор с Валентиной провалились. Хотите знать, как жили два месяца в подвале?

— Хорошо жили! Даже очень! — говорит Валентина с вызовом, в котором бьется ее страдание и плохо скрываемое недоверие к нам, взыскующим достоверных сведений. Не будет свидетельств, потому что не знаешь, как дело обернется! Не будет суждений, потому что нет у человека права на высказывание, так уж устроен мир! И мы замолкаем, потому что понимаем правоту этого молчания. Наконец-то понимаешь, что твои расспросы не то что безнравственны. Они неуместны. Несопоставима твоя личная потребность разделить чужую скорбь с реальной бедой человека.

* * *

Кириллу Войцелю было 17 лет, когда он, размышляя над событиями грузино-абхазской войны, задавал вопрос: «Если жизнь теряет смысл и опоры вселенского здания рушатся, то как возможно восстановить это здание?»

И отвечал: «Вечным пребыванием жизни в этом мире». Я мало что тогда поняла в блужданиях юношеского духа своего ученика. Теперь я знаю — это пребывание жизнивоплощено в Вадиме, его жене Кристине, в детях — Насте, Максиме, Иване и Коле. Их жизнь— это одна из опор вселенского здания.