«Враждебно-подданные». Этнические депортации — опыт Первой мировой

Депортационная политика и практика — типичная форма как советской, так и российской репрессивной политики. Многие идеи — из столетней депортационной практики Российской империи, стремившейся избавиться от нежелательных инородцев, особенно на юге страны — на Северном Кавказе (адыги, абазины) или в Крыму и в Новороссии (крымские татары и турки). Но совершенно новый масштаб принудительным миграциям в России придала Первая мировая война. Главным инициатором и проводником «превентивных» этнических депортаций во время боевых действий выступила именно царская Россия.

И это не удивительно, поскольку именно Российской империи принадлежит «честь» многолетней научной и идеологической проработки военных аспектов географии населения. Ответственной за это дисциплиной являлась «военная статистика» — традиционный и один из ведущих предметов в Академии Генерального штаба. Военная статистика исходила из того, что идеальной средой для боевых действий является этнически однородное и говорящее на одном языке население. Ради этой цели не грех и потрясти население, ежели оно не таково: иными словами, государство имеет при необходимости «право на депортации».

Поразительной была та стремительность, с которой российские власти приступили к операциям по депортациям. Уже в ночь на 18 июля 1914 года (по ст. ст.), то есть еще до официального объявления войны, Россия приступила к арестам и высылкам подданных Германии и Австро-Венгрии (а с конца октября 1914 года — и Турции). А было их немало — в общей сложности не менее 330 тыс. человек; десятками лет проживали они в Петербурге, Москве, Одессе и Новороссии, на Волыни, в Польше и Прибалтике. Выселяли их в дальние внутренние районы (в частности, в Вятскую, Вологодскую и Оренбургскую губернии, а жителей Сибири и Приморья — в Якутскую область). Во второй половине 1915 года эта география серьезно «посуровела»: местами высылки стали зауральская часть Пермской губернии, Тургайская область и Енисейская губерния. Депортировали при этом не только «подозреваемых в шпионаже», но и вообще всех лиц призывного возраста (чтобы предотвратить их вступление в ряды армий противника), причем не только немцев, австрийцев или венгров, но и поляков, евреев и др. (исключение делалось только для славян — чехов, сербов и русин, давших подписку «не предпринимать ничего вредного» против России).

Особенно сурово обошлись с немецким населением Волыни, летом 1915 года чуть ли не поголовно высланным в Сибирь. Кстати, высылали — за счет самих высылаемых, а при отсутствии у них средств — по этапу и под конвоем, как осужденных.

На практике интернировали и вовсе без особого разбора, весь контингент именовался «гражданскими пленными». Высшей точкой этого беспредела стал приказ начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала Н.Н. Янушкевича от 5 января 1915 года: очистить 100-верстную полосу вдоль русских берегов Балтийского моря от всех германских и австро-венгерских подданных в возрасте от 17 до 60 лет, причем отказывавшиеся уезжать объявлялись немецкими шпионами. И лишь спустя некоторое время, под давлением общественности и ряда отрицательных последствий, эти репрессии были несколько ослаблены, но только выборочно — главным образом для представителей славянских народов.

Кроме того, выселялись и подданные Турции (по меньшей мере 10 тыс. человек, среди них немало и крымских татар). Их высылали в Олонецкую, Воронежскую, Калужскую, Ярославскую и Казанскую губернии, а также в Рязанскую и Тамбовскую, но в особенности — в район Баку, где для них был создан устрашающий по своим условиям лагерь на 5 тыс. человек.

Массовой депортации подверглось и еврейское население прифронтовых губерний. Но тут надо разделять две их разновидности — своих, российских, и иностранноподданных, с временно оккупированных территорий. В особенно тяжелом положении оказались евреи Галиции, оккупированной русскими войсками в 1914–1915 гг. Армейское командование считало их своими главными врагами; издевательства, избиения и даже погромы, которые часто устраивали казачьи части, стали в Галиции обычным явлением.

Самым первым — уже в начале августа 1914 года и вместе с местными немцами — было выселено еврейское население Яновца Радомской губернии, чуть позже — население посада Рыки (по-видимому, той же губернии), Мышенка Ломжинской губернии и Новой Александрии Люблинской губернии (дважды — 23 августа и в начале сентября 1914 года).

К октябрю 1914 года в одной Варшаве уже насчитывалось свыше 80 тысяч беженцев и выселенцев-евреев. В октябре все евреи были выселены из местечек Пясечна, Гродзиска и Скерневиц Варшавской губернии; в частности, из Гродзиска было выселено 4000 человек. Позднее им разрешили вернуться, но в январе 1915 года вместе с еврейскими жителями еще приблизительно 40 поселений губернии они были выселены вновь (причем, как в случае с жителями Сохачева, из их числа брались и заложники, некоторые из них были повешены!). В марте 1915 года, накануне еврейской Пасхи, 500 семей было выселено из Радошиц Радомской губернии, а также из гмины Мниев Келецкого уезда. Большинство выселенных польских евреев устремлялось в Варшаву, где их скопилось до 80 тыс. человек, но впоследствии въезд в любые крупные города был для евреев закрыт.

Однако все эти отдельные выселения и бедствия, как отмечал С. Вермель, посвятивший им серию обобщающих статей, «…бледнеют перед грандиозным массовым выселением из Ковенской и Курляндской губерний». 30 апреля 1915 года для Курляндской и 3 мая для Ковенской (и частично Сувалкской и Гродненской) губерний — ввиду быстрого наступления немецкой армии — последовали распоряжения Верховного главнокомандующего великого князя Н.Н. Романова о немедленной и поголовной депортации всех местных евреев. При этом в Ковенской губернии депортация была тотальной, чуть ли не с домами для престарелых, а в Курляндии — приказ был несколько смягчен курловскими распоряжениями.

Всего из Курляндии тогда было выселено около 40 тыс. человек, а из Ковенской (вместе с Гродненской) губернии — от 150 до 160 тыс. человек. Местами их нового поселения были назначены отдельные уезды Полтавской, Екатеринославской и Таврической губерний.

Против выселения евреев из Курляндии протестовал прибалтийский генерал-губернатор П.Г. Курлов, специально по этому вопросу ездивший в ставку Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и убедивший его отменить свое распоряжение. В ходе нового немецкого наступления полномочия в вопросах высылки перешли к войсковым командирам, не имевшим ни желания, ни времени разбираться в этих вопросах: поэтому фактические депортации могли инспирироваться даже второстепенными чинами.

Тем не менее в июне 1915 года выселение евреев продолжилось, захватив уже юго-западный край — Подольскую и Волынскую губернии. По данным Всероссийского бюро помощи беженцам, общее число выселенных евреев составляло 199 895 человек, а по данным Еврейского комитета помощи, на его иждивении находилось свыше 250 тысяч. Всего в 1914–1916 гг. с территории нынешних Польши, Литвы и Белоруссии во внутренние губернии России было выселено 250–350 тыс. евреев.

Депортируемому еврейскому населению назначались следующие ареалы выселения: подозреваемым в шпионстве или неблагонадежности (независимо от подданства) — в Сибирь (в Томскую губернию) под полицейский надзор; евреи — иностранноподданные — в Полтавскую губернию вне театра военных действий, а евреи — российские подданные — в любые области внутри черты оседлости (безнадзорно). Однако фактически районы вселения российских евреев в условиях войны не контролировались. Иными словами, депортация еврейского населения вглубь Российской империи означала собой фактическое упразднение дискриминационной черты оседлости как института де-факто и частично отмененной де-юре циркуляром министра внутренних дел князя Щербатова от 15.08.1915 о разрешении евреям селиться в городах, за исключением столичных, курортных и других оговоренных случаев; ее полное упразднение произошло гораздо позднее — постановлением Временного правительства о равноправии всех российских граждан от 02.03.1917 (опубликовано 22.03.1917).

В целом же приходится констатировать, что депортации и подход царского правительства к «враждебно-подданным» и интернированным во многом предвосхитил и отчасти предопределил страшные черты депортационной политики советского государства, проявившиеся как во время Второй мировой войны, так и до и после нее.

Сколько же российских «перемещенных лиц» породила Первая мировая? Наиболее авторитетна основанная на данных государственных органов и общественного Татьянинского комитета оценка Е. Волкова — 7,4 млн по состоянию на 1 июля 1917 года, из них 6,4 млн беженцы, а остальные — то есть около 1 млн человек — депортированные, из которых половина — евреи, а треть — немцы1.

Но дело не только в количестве. П. Гатрелл справедливо пишет, что беженцы в России стали разновидностью «гражданского состояния», новым неформальным сословием, силою обстоятельств поставленным на самый край общества, если не за этот край. Это было сообщество людей, утративших (как они думали, временно) всё — жилище, собственность, занятия, положение в обществе. Добропорядочные и самостоятельные сограждане в одночасье преобразились в скопище «бродячего элемента» — в орды бездомных попрошаек, полностью и во всем зависимые от государства и от частных инициатив, организуемых для беженцев небеженцами. В еще большей степени это справедливо для депортированных.