Ким Смирнов: ЖЕНЩИНА, ВХОДЯЩАЯ В ПЫЛАЮЩИЕ ГОРОДА. Из личного дневника.

1 февраля 1989 г. Среда. Сегодня у нас летучка. И моя очередь быть дежурным критиком. Терпеть не могу эту почётно-перечислительную обязанность хоть двумя-тремя словами, но непременно оценочно упомянуть как можно больше авторов. Формально ограничения по времени у обозревающего газету за неделю, а то и за две, нет. Но на самом деле кто же станет тебя слушать два часа подряд! Поэтому обычно говорю в начале: прочёл всё, готов высказаться по любой публикации, если будут вопросы. Но остановлюсь лишь на нескольких, которые представляются мне ключевыми, задевающими несиюминутные проблемы нашей жизни.

В мучительной ситуации оказываешься, если на самом деле таковых в обозреваемый период просто не было. Нынче же бог миловал, одарив двумя публикациями весьма, заведомо уважаемых и даже почитаемых мною авторов — Иры Дементьевой и Светы Туторской — и дав повод для разговора о дефиците в наших СМИ первородного жизненного материала, добытого своим трудом, своим умом, своими нервами и здоровьем.

Для Иры и Светы такое отношение к профессии — просто их образ жизни. Но… всё меньше и меньше остаётся для него места в обычном окружающем бытии, всё чаще и чаще загоняется оно в «горячие точки», где работать приходится на грани жизни и смерти. И туда, на работу, предназначенную для мужиков с крепкими нервами, уходят в нашей профессии и женщины, привнося, правда, в эту работу своё начало – милосердие и надежду на замирение.

Впрочем, когда пишу «всё меньше и меньше…», имею в виду не саму жизнь, а отношение к ней нашего брата-журналиста. Это он сам, превратив когда-то в расхожий штамп слова из повести Галины Николаевой «в жизни всегда есть место подвигу», всё меньше и меньше оказывается способен – куда там на подвиг! – просто на естественное для порядочного человека сопротивление злу. Так что в условиях стремительно надвигающейся на нас компьютерной революции и вполне предсказуемых социальных землекрушений такие журналисты, как Ирина Дементьева и Светлана Туторская, могут стать у нас на Руси по редкости своей на вес золота и алмазов. Но могут, наоборот, и оказаться широко востребованными.

Теперь по существу нынешних публикаций – ириной «Второй аварии» и светланиной (вместе с собкором А. Карповым) «Легко ли быть маленьким». Я спросил Иру, в чём суть того сражения, которое она вот уже на протяжении целой серии публикаций ведёт с Министерством гражданской авиации. Она говорит: «Суть в том, что я требую отменить их Дисциплинарный устав, который в угоду министерским чиновникам попирает права пилотов, да и просто права человека. А они требуют моей головы. Им кажется, что у них всё получится. А я знаю: победа будет за нами».

Сидит всё-таки где-то глубоко в подкорке, в подсознании у людей, на детство которых выпала Война, даже в самых безнадёжных ситуациях это упрямое: победа будет за нами.

Добывание истины из первоистока – из жизни. Это всегда отличает Иру. Вся её работа в газете – благородный и неблагодарный труд души по защите личности, имеющей мужество отстаивать гражданскую позицию, защита этих начал и в обществе, и в самом человеке. Даже не знаю, каким одним словом это определить . Человекозащитник – слишком широко. Правозащитник – слишком узко.

Такой материал о трагической ситуации с детской медициной в Таджикистане, который написали Карпов и Светлана, спокойно можно было сотворить, никуда не выбираясь из Москвы. После возвращения десанта Минздрава СССР. По отчётам и рассказам врачей. Однако цепочка географических названий рядом с фамилиями авторов не случайна. Журналисты прошли этот трудный маршрут вместе с врачами, добираясь по небезопасным тропам до самых высокогорных, самых глухих селений, самых «белых пятен» республики.

Цена за строчки была бы в обоих случаях, в общем-то, одинакова. Но цена увиденного своими глазами – это цена доверия. Ибо читателя долгие годы обучали недоверию к печати, к статистике «чего изволите», к фактам с чужих слов. Это общая для нас проблема сегодня, в частности, так остро воплощающаяся в кризисе доверия к науке (Чернобыль, экологические беды последних лет). Нам нынче в высшей степени не достаёт уважения к первородному факту и из сегодняшней жизни, и из истории.

Да, можно было бы получать те же деньги за печатные строчки, сотворяя гневные публицистические проповеди против бюрократов и коррупционеров, но без перехода на личности, без опасного проникновения в их подноготную. Можно осуждать провальное состояние детской медицины в южной республике по чужим отчётам, не рискуя головой на горных тропах над обрывами. Можно. Но, как понимаете, это уже разные, полярно целенаправленные не только нравственные, но и жизненные выборы.

Об их материалах выскажусь нынче вечером на летучке. Стихи же показывать им, конечно, не буду. Обе обладают (особенно Светлана, между прочим, в студенческие годы писавшая хорошие стихи, да и сейчас, может, тайно пишет) чувством юмора в той язвительной, ядовитой форме и степени, что отбивает всякое пристрастие к пафосу. Так и представляю Свету, произносящую с невозмутимой миной на лице: «А чего это ты нас сразу в Жанны Д’Арки? И почему это «таких за кордонами нет»? Будто у Франции не было своей Жанны!»

7 июля 2014 г. Понедельник.На исходе июня не стало Ирины Дементьевой. Замечательный журналист, замечательный человек, она являла собой появившийся в России на сломе эпох новый, прекрасный тип женщины, соединившей в себе сильный, трезвый разум, самоотверженность, самопожертвование и совесть, идущей туда, где огонь и боль.

Личностно этот тип выражен такими «золотыми перьями» новейшей российской журналистики, как Аня Политковская, как Лида Графова, как сама Ира… Многоточием хочу сказать, что их немало сегодня и в обеих столицах России, и, что особенно важно, в её провинциальных глубинах.

На всём своём долгом пути в журналистике Ира не только ни разу не уклонилась от прямых столкновений со злом, но и умела побеждать в этих столкновениях. Между прочим, то давнее своё сражение с Министерством гражданской авиации она тогда тоже выиграла.

Впрочем, она умела не только жёстко, в глаза говорить правду тем, с кем вела непримиримые бои. Но и в своём коллективе говорила в глаза и коллегам, и начальству отнюдь не ласкающие их слух истины. Помню, как на одной из летучек перестроечной поры она атаковала Ивана Лаптева, бывшего тогда у нас в «Известиях» главным редактором: «Я не согласна с Иваном Дмитриевичем Лаптевым, когда во второй раз слышу в этом зале, что не важно – как писать, важно – что. Конечно, мы с этим «что» справляемся достаточно квалифицированно, но всё-таки важно, и как подать, и как писать, да и о чём. Здесь нельзя себя обкрадывать. Я, понятно, не жалею об исчезновении с наших страниц очерка с ручейками, цветочками, но вот Аграновского с его очерками мне очень сегодня не хватает. Цветочков у него, между прочим, не было, хотя пейзаж – был, если он тоже работал на тему. Вся наша тематика стала очень деловой. И сами мы стали очень деловыми и практичными, без конца считаем деньги…».

Она говорила скорее с прикидкой на прогнозируемое будущее. Ибо Лаптев был, пожалуй, последним известинским редактором, при котором баланс, равновесие между информационным и очерково-аналитическим началами в газете ещё выдерживались. Дальше пошёл, всё время усиливаясь, перекос в сторону чисто информационного начала. И год спустя, во время дунайской экспедиции «Экофорума за мир», когда 3 ноября 1988 года мэр Вены давал в честь её участников прием, проходивший в плавучем ресторане «Иоганн Штраус», ко мне подошёл аккредитованный в Австрии американский журналист. Заговорил на довольно приличном русском: «Что вы делаете с «Известиями»? Зачем… играете в обезьяну?» – «Обезьянничаете, хотите сказать?» — «Да-да. Перенимаете у нас то, от чего мы сами уже начинаем уходить дальше. У вас же первоклассная аналитика! У вас был Аграновский, у вас есть Кондрашов. А вы хотите всё переделать по нашим памяткам: как писать для Ассошиэйтед пресс или для «Нью-Йорк Таймс». Переделаете – убьёте газету. Соревнования в информационном спринте у TV всё равно не выиграете, а свой стайерский золотой запас проиграете … как это у вас там, в России, говорят? В подкидного дурака».

Ещё через три года, 24 ноября 1991 года, я улетал в Рим, чтобы оттуда добраться до Чивитавеккьи и сесть на наше научно-исследовательское судно «Академик Алексей Крылов». Редакционная машина привезла в аэропорт глубокой ночью – самолёт улетал перед самым рассветом. В зале ожидания столкнулся с Кондрашовым. Он провожал сына. До регистрации была ещё уйма времени.

Разговорились. Довольно откровенно. Запомнилась одна его мысль. При резком расширении информации и прежде всего отрицательной (что естественно – именно она раньше скрывалась от людей), если это не будет сопровождаться усилением аналитического осмысления происходящего, нас ждёт потеря адекватного восприятия пропорций и первооснов жизни общества. И тогда всё может пойти в разнос, в неуправляемую цепную реакцию самораспада всего и вся. А мы в газете как раз отказываемся от такого глубокого, объективного анализа. Переходим на якобы независимую, но на самом деле ангажированную, политизированную колумнистику с коротким дыханием.

И на самом деле, глубокий анализ новых явлений и смыслов быстро меняющейся действительности такими известинскими публицистами и очеркистами, как Станислав Кондрашов, Эдвин Поляновский, Леонид Шинкарёв, Ирина Дементьева всё больше и больше оказывался невостребованным этой новой действительностью. Хотя – если по гамбургскому счёту — постперестроечные публикации той же Иры с Северного Кавказа были не только кульминационными точками её творчества, её жизни, но и имели прямое отношение к вершинным вехам истории «Известий».

Откуда она такая? Ну, прежде всего – из Ленинграда. Человек, родившийся в таком городе и потом окончивший его университет, – это не только звание. Это ещё и призвание. И потом – она не сама по себе. Она из того замечательного женского ряда «Известий», где Инга Преловская, ещё две Иры – Круглянская и Овчинникова, Элла Максимова (Меркель), Римма Озерская, Натэла Лордкипанидзе, Наташа Колесникова (характерно, что центрами кристаллизации, концентрации таких людей стали в газете в основном литгруппа отдела писем и отдел школ и вузов). Где – в основании этого ряда – Нина Александрова и Любовь Иванова.

Первая погибла в авиакатастрофе, задержав публикацию последнего своего материала до того, как слетает в однодневную командировку к «герою» материала с единственной целью: «посмотреть в глаза этому подлецу». На фронтовых землянках в «Комсомолке» мы помним её в гимнастёрке с двумя орденами Красной Звезды, орденом Отечественной войны, девятью боевыми медалями, начиная с солдатской «За отвагу», означившими путь от добровольца 41-го года до самого Берлина.

Вторую Аджубей называл «самым умным мужчиной «Известий». Первоистоки такой оценки я нашёл в воспоминаниях Эллы Меркель: «Редактор от бога… Однако принести ей рукопись на прочтение решался мало кто из известинцев. А она уютно посадит человека перед собой – и ангельским голосом: «Будем говорить как мужчина с мужчиной или нежно?» Позже она не предала Аджубея, и была (по доносу одного из сослуживцев, кстати) удалена из газеты за «попытку реставрации хрущёвско-аджубеевской идеологии, осуждённой партией».

А где-то в туманном отдалении, в самом начале этого ряда, была ещё и очеркист «Известий» в 1918 — 1926 годах Лариса Рейснер. «По совместительству» — легендарный комиссар сначала Морского генерального штаба, потом Волжско-Каспийской Флотилии. Это о ней – Борис Пастернак:

Вот такая «родословная» у Иры Дементьевой.

Вспоминаю «круглый» день ириного рождения в уютном грузинском трактире «Старый дом» рядом с высоткой на Котельнической. Мы с Соней Старцевой выясняем, кто из нас, когда и как пришёл в «Комсомолку». Какие у каждого были главные редакторы. Она, например, дольше многих других работала с Аджубеем — начиная ещё с фестивального отдела «КП» в 1957 году; потом в журнале «Советский Союз», куда после смещения Хрущёва он был «сослан» на должность зав. отделом; и, наконец, в последнем его детище, газете «Третье сословие». Ира слушает нас молча, с мудрой улыбкой сфинкса. У неё – свой главный.

В «Известиях» она проработала более четверти века. А ещё были: сразу после университета — томское «Красное знамя», затем — оттепельная «Советская Россия», журнал «Журналист», перестроечные «Московские новости», «Общая газета». Большинство из этих названий связано для неё с Егором Яковлевым. В «Совраске» он переманил её из литературного в свой отдел советского строительства, потом в «Журналист», главным редактором которого стал (и превратил ещё недавно скучнейший официоз в популярнейшее, острейшее издание; за что и поплатился: был снят с работы «за идеологические ошибки»). И потом, уже после «Известий», снова с ним в одной команде по имени «Общая газета».

Из «уроков», которые она вспоминала как повлиявшие на её позиции в жизни, запомнились два.

Первый случился во время студенческой ирактики в «Омской правде». Задание было: очерк о пастухе в одном из двух лучших колхозов, где председателями были Пётр Бондаренко и Александр Гаусс. На её выбор. Она остановилась на первом.

Ира засомневалась: «воспевая» героя с судимостью в биографии, не подведёт ли она газету? Да и председателя передового колхоза тоже. Со своими сомнениями пошла к Бондаренко. Тот взорвался:«Чему вас там учат?! Да как вы смеете так судить о человеке? Вам человек важен или крючок в анкете? Да у нас здесь каждый второй… Слышали об Александре Гауссе, с которым мы соперничаем на равных? А ведь он – немец Поволжья, ссыльный, у него статья пострашнее, чем мешок свёклы!»

Второй урок преподал ей отец, ближайший соратник и единомышленник Твардовского по «Новому миру». Вообще-то, человек самостоятельный, Ирина привыкла в трудных ситуациях обходиться своим умом. И это был чуть ли не первый случай, когда она обратилась за советом к отцу.

История непростая. «Известия» встали на защиту профессора Борисевича, доказавшего полную несостоятельность подготовленной к защите диссертации одной из сотрудниц психиатрической клиники, в которой они оба работали. Критика была «не взирая на лица». А «взирать», оказывается, надо было. Ибо критикуемое «лицо» оказалось секретарём местной парторганизации. И вскоре профессор был исключён из партии. За чем почти автоматически следовало увольнение из клиники. Расследование, проведённое известинским юристом Еленой Розановой, неопровержимо доказывало беззаконие учинённой над человеком расправы. Но все доводы были для её организаторов – как горохом об стенку. Тогда Дементьева и Розанова обратились с просьбой восстановить справедливость в Комиссию партийного контроля при ЦК КПСС. Во время встречи в КПК высокопоставленная партийная дама усиленно убеждала Иру отказаться от её письма, по сути превратив беседу в допрос, который кончился обвинением в политической незрелости и требованием предоставить в КПК объяснительную записку: по каким мотивам она, Ирина Дементьева, взялась за это дело.

Вот тогда она и пошла к отцу советоваться, как быть. Отец спросил: «А на самом деле, по каким мотивам?» — Ира объяснила. — «Ну, вот так и напиши». Её объяснительная записка в КПК состояла всего из одного предложения: «Взялась за дело профессора Борисевича, считая это своим долгом журналиста». Предсавляю, какое бешенство было на физиономии той партдамы, когда она это читала. Ира же не без иронии называла эту записку своим «самым коротким материалом для «Известий», правда неопубликованным». Это было уже потом, когда благодаря её упрямому, самоотверженному стремлению и умению идти до конца профессор был восстановлен на работе и в партии.

Мои давние слова о «горящем городе» (просто по аналогии с некрасовским «в горящую избу войдёт» и с коржавинским «а избы горят и горят») в её адрес оказались «пророческими»: в последний день 94-го года она была в пылающем Грозном. Впрочем, нетрудно быть пророком во времена, когда окраины бывшего Союза где дымились, а где уже и пылали открытым огнём социальных и этнических междуусобиц.

В горящий город, в горящие города она вошла. Но попытку словом остановить войну считала потом своим поражением:

Насчёт её побед (что они позади, в прошлом), не согласен с Ирой. Как она их одерживала – и сегодня остаётся и завтра останется уроком для тех, кто видит в печатном или звучащем слове оружие в защиту и во спасение настоящих людей и настоящих их дел.

Более того, покорение самой высокой нравственной вершины в схватке правды и лжи связано было у ней именно с межнациональными соударениями на Северном Кавказе, за что многие живущие там люди благодарны ей и по сей день. Осенью 1992 года, добравщись до места первого на территории РФ вооружённого межнационального столкновения, Ира увидела: та картина, которая «рисовалась» федеральными властями и их СМИ, — откровенная ложь. И написала большой, продлившийся в пяти известинских номерах материал «Война и мир Пригородного района», в котором (цитирую Иру) «на основе документов и свидетельских показаний подробно рассказывалось, как незаконные вооружённые отряды осетин совместно с российскими войсками устроили кровавую этническую чистку».

Это было честное слово в защиту правды, в защиту ныне полузабытого понятия «дружба народов», которое не было, как думают иные нынешние ЕГЭ-митрофанушки, лишь пропагандистским лозунгом, а – несмотря на все трагические искривления сталинских депортаций целых народов – существовало в реальности. Тем, кто не верит, совет: прочитайте «Ночевала тучка золотая» Приставкина.

Правда очень не понравилась в Кремле. Ей даже устроили разнос в Палате по информационным спорам при Президенте РФ. Но у правды есть одна особенность: она прорывает рогожу любого мешка, который ей пытаются натянуть на голову. И если она добыта своим умом и сердцем – правда непобедима. Тогда, как в известнои фильме: «Сила – в правде».

На Северном Кавказе у неё среди других была и тяжёлая для души работа – расшифровывать то, что стояло за стандартным «пропал без вести». Тут было всего два варианта. Или человека находили в плену, и тогда делалось всё, чтобы его вызволить. Или…

В очерке Иры Дементьевой «Павшие и пропавшие» («Известия», 13.2.1996), который и сейчас, почти тридцать лет спустя, больно читать, есть такой почти готовый «сюжет для небольшого рассказа» — но это просто голая, жестокая правда тогдашней нашей жизни. Ире устроили встречу в Чири-Юрте с Исой Мадаевым, сопредседателем со стороны Ичкерии комиссии по обмену пленными. В конце долгой беседы при свете керосиновой лампы Мадаев выложил на стол записную книжку.

В записной книжке, кроме стихов, выписки из «Подростка» Достоевского, из книги Януша Корчака «Как любить детей» и из Конфуция. «Когда растут законы и приказы, увеличивается число воров и разбойников».

Идеалом по точности, объективности, убедительности среди тех женщин (да и мужчин тоже), кто писал оттуда, из огня, для меня всё-таки остаётся Ира Дементьева. Кстати (что малоизвестно нашим ребятам из «Новой»), в самой первой командировке в Чечню, по сути, в её «боевом крещении», — ещё от «Общей газеты» — нашу Аню Политковскую сопровождали Егор Яковлев и Ира, бывавшая там уже неоднократно, ещё с известинских времён.

Перечитывая написанное ею, лишний раз убеждаюсь: то ли по генетическому наследству, то ли просто – от бога, но ей был исходно дан недюжинный «мирный» дар образного, писательского отображения жизни. Как свой «мирный» дар был исходно и у Ани Политковской. На аниных похоронах Ясен Николаевич Засурский вспоминал, какая интересная была у неё дипломная работа по Марине Цветаевой. Но дальше всё – по Высоцкому:

Не хочу кончать эту запись дежурной, стёртой до дыр фразой: их выбрало трудное, трагическое наше время. Потому что прежде всего это был их личный выбор. В день, когда руководство «Известий» (вместе с другими «возрастными» «золотыми перьями» газеты) вывело её из штата редакции, что по-моему, стало стратегическим просчётом, имевшим роковые последствия для самого издания, она уезжала в очередную командировку в мятежную Чечню. Не первую – и не последнюю. Ещё будет много командировок туда, в пылающие города и посёлки. Сначала от «Известий», потом от «Общей газеты»…

Хватит ли у нас, оставшихся после Иры Дементьевой, после Ани Политковской жить на Земле, мужества и совести принять их выбор в наследство, в продолжение – от этого во многом будут зависеть и наши личные судьбы, и судьба страны.