Истина и позиция

Когда в мае не стало Александра Огурцова, философа и историка науки, умнейшего, яркого и красивого человека, это стало ударом для всех, кто его знал. Особенно пронзила необратимость потери в очень простых и совершенно конкретных проявлениях: больше не услышишь его сильных оценок и суждений, не поделишься с ним идеей или хохмой, не покуришь в неположенном месте. Больше никогда он тебя не похвалит и не поправит, не почувствуешь его всегда добрый и вместе с тем почти сверлящий взгляд — разве с портрета.

Больно за то, чего уже не будет, но и за то, чего не было, за упущенное — за недоговоренное по жизни и по философии. Будущую работу над темой «дискурсивных практик» толком даже не успели обговорить, хотя идея захватывающая. Как-то он это не вовремя совсем…

Когда прощались — на кладбище и в Институте философии, — говорили о его редких профессиональных качествах. Таких в нашей философии и в самом деле пересчитать по пальцам, в ряде отношений и вовсе нет. Это была такая худая, но при этом почти полная ходячая энциклопедия. Если он о чем-то говорил, всегда чувствовался фундамент максимально глубокого заложения, культурный слой до «материка». Это было творчество поистине монументальное, но с принципиальным отказом от каких-либо усилий по самопродвижению.

Как водится, постепенно разговор поминавших «снижался» к личностным качествам. Это был человек во всех смыслах предельно строгий, но при этом в житейском отношении со счастливо (или несчастливо) сохранившимся мальчишеским характером, с какой-то совершенно юношеской бесшабашностью. Так же, как Александр не терпел самопродвижения в профессии, он отказывался и нормально лечиться. Курить почти до самого конца с его диагнозом — это, конечно, какая-то дурная самоотрешенность, но и лишь отголосок самоотверженности более высокой — профессиональной и политической. Он не был завзятым активистом, но в критические моменты не боялся, что называется, лезть на рожон. С некоторых пор у нас полно прославленных борцов за свободу, но редкие, штучные люди подписывали письма, чреватые сломом карьеры, если не больше. За письмо в защиту Алика Гинзбурга и других в 1968 году Александра исключили из партии и уволили из Института международного рабочего движения. Этот эпизод еще долго отзывался в его судьбе. Он был мотором комиссии, занимавшейся давним инцидентом с академиком Митиным, бывшим в то время влиятельнейшей фигурой в советской философии и просто крайне опасной личностью (в 1930-х Митин посадил Яна Стэна, но зато опубликовал в энциклопедии под своей фамилией его статью о философии). Дело спустили на тормозах, но резонанс был немалый, а это тоже было рисково.

Вообще говоря, Александр Огурцов — классический случай влияния профессии и призвания на личность и позицию, когда строгие занятия философией и наукой создают совершенно особый — бесстрашный и бескомпромиссный — характер. И наоборот. Для академика Сахарова политические убеждения не допускали сделок, поскольку были родом научного вывода.

Тяжелая ноша. В 1989 году Александр написал статью «Подавление философии» об идеологическом терроре в СССР. Затем в книге «Подвластная наука? Наука и советская власть» он попытался наметить возможности «нового дыхания» философии. Но последняя его работа — «Поражение философии». «Случилось то, что я называю поражением философии, утратой ею судьбоносных целей и ценностей, сменой приоритетов в нынешней «массовой культуре» — религия и богословие стали притязать на центральное место». На него сильно подействовали новые административные веяния, связанные с возрастным цензом в руководстве наукой, — не личной заинтересованностью (со всех постов он ушел ранее и сам) — а именно дикостью запрета. Я уже не говорю о реакции на политику последнего времени.

Светлана Неретина, жена, считает, что в последнее время он буквально гнал себя к смерти. Абсолютная внутренняя честность — научная и человеческая — может и не оставлять выбора. Но у оставшихся выбор есть.

Сейчас обсуждается идея круглого стола «Научная истина, политические убеждения и нравственная позиция» — памяти Александра Огурцова и при содействии Вольного исторического общества, Сахаровского центра и общества «Мемориал». Как говорится, «все, чем могу».